Глава третья

Репин был счастлив, возвратившись на родину.

Перед отъездом в Чугуев, в Красном Селе, он написал свою семью и родственников, сидящих на дерновой скамье под деревьями. Это — один из замечательных образцов пленэрной живописи Репина. Там же он написал портрет М.П. Шевцовой, простой, но тонкий по мастерству и психологически выразительный. Но это были произведения, завершающие уже пройденный художником этап.

Репин в 1873 году из Москвы писал Стасову о стремлении к деятельности на родной почве, которое впоследствии одушевляло его в Париже. Он твердо решил не возвращаться в Петербург, думая, что настало время поднять провинцию так, чтобы она стала руководить расцветом новой народной культуры.

В цитированном уже письме к Стасову Репин говорил о необходимости освободиться от всепоглощающего влияния столицы. «Выступает другая интеллигенция, это уже на наших глазах... она уже не спасена от примеси народной крови, ей знакомы труд и бедность, а потому она гуманна, ее сопровождают уже лучшие доселе русские силы (Гоголь, Белинский, Добролюбов, Чернышевский, Михайлов, Некрасов). Много является хороших картин: начальные вещи Перова — «Проповедь в церкви», «Диллетант» и др., Якоби — «Арестанты», Пукирев — «Неравный брак» и проч. Вы их лучше меня знаете. Эта интеллигенция как-то крепко держится Петербурга, все стремится к одному центру и одним интересам, пути сообщения плохи, она остается замкнутой. А между тем она развивается до мировых воззрений, хочет разумно устроить целую страну (хотя и не имела знаний). Начинает борьбу и погибает в 1862 г[оду]. 5-е апреля и нечаевщина только вспышка погасающего пожара. (Впрочем уже в нечаевщине виден зародыш нового общества)».

Далее Репин говорит: «Между тем ка[к] в Петербурге тек чистый родник народной жизни и портился в вонючей луже монархизма, в Москве он уже образовал довольно объемистый резервуар»¹. Мысли, осуждающие централизацию, высказывались просветителями, в частности Скалдиным: «Все деятельные силы народной жизни были притянуты к столице и завязаны там в крепкий узел. Оттого и плоды нашей гражданской и духовной жизни в эти полтораста лет были так скудны и ничтожны». После реформы 1861 года «центр тяжести русской жизни находился не в столице, а в провинциях»².

Репин был увлечен идеями утопического социализма. Об этом свидетельствует его письмо к Крамскому из Парижа от 15/27 ноября 1874 года. Оно написано несколько иронически, в возбужденном состоянии духа, в минуту сомнения в необходимости революционных переворотов.

«Философия махнула на меня рукой. Но как всегда идея не вылетает окончательно из головы, а только меняет форму, так и теперь вместо чистой, благородной, рыцарской философии наступила другая — позитивная, буржуазная, убеждающая (сквозь дрему, как мудрый старик) в необходимости всего существующего — в гигантской, непреодолимой необходимости.

И, знаете, прежде я гнал от себя эту старуху, горячился, портил кровь, но заболел. А она все продолжает ухаживать за мною, иногда даже льстит мне, и в оной неволе я привыкаю к ней и мирюсь, и теперь мне уже неприятно, если как-нибудь забирается ко мне опять вдохновенная рыцарская — мне она кажется театральной и несостоятельной, а, главное, она мне только портит кровь. Да, у позитивной страшная тактика в споре.

Как, говорю я однажды, с разгоряченным от страсти лицом? А международный союз всего света? А самостоятельная жизнь каждого маленького городка? А эти удивительные коммуны, сделавшие из каждого города и деревни отдельную семью людей, работающих для общей своей пользы, не знающих, что такое деньги и что такое подлость? Везде свободный, правильный выбор труда, с увлечением исполняющегося в определенные часы, и за сим самое громадное общество, самые разумные и сильные развлечения. Я остановился, чтобы посмотреть, произвело ли это какое-нибудь впечатление на мою всегда спокойную собеседницу... и что же — глаза ее блестят чудесным светом полного убеждения. — Так вот чего хотите Вы?! — сказала она. В таком случае я могу Вас только утешить и обрадовать: знайте, что все это непременно будет. И сделается все это все тем же путем строгой и неумолимой необходимости. Ваш пафос — пустяки. Ваша порча крови — вред Вам, а дело это идет своим законным порядком, как зародыш у матери. Выкидыши причиняют ей болезни и уничтожают зародыш... Жалею, что ко мне кто-то пришел и прервал нас. Но с этих пор я переменил отношение к этой музе мысли»³.

Под «чистой, благородной, рыцарской философией» Репин подразумевает идеи Чернышевского со всеми вытекающими из них последствиями, включая крестьянскую революцию.

Репин ждал от демократической молодежи сближения с крестьянством с целью агитации его в революционном духе. Массовое «хождение в народ», которое имело место в начале 1870-х годов, столько же преследовало цели мирной пропаганды, сколько стремилось вызвать народные восстания.

В то время, когда Репин вернулся на родину, вера в крестьянскую революцию, в результате которой, благодаря общинному строю, Россия в конце концов придет к социализму, еще не оставила народников. В организации такой революции видел свою задачу нелегальный народнический журнал «Земля и Воля», начавший выходить в 1878 году. Программа его утверждала, что конечный идеал народников — анархия и коллективизм.

Ленин, характеризуя последующий этап народничества, говорил: «Из политической программы, рассчитанной на то, чтобы поднять крестьянство на социалистическую революцию против основ современного общества⁴ — выросла программа, рассчитанная на то, чтобы заштопать, «улучшить» положение крестьянства при сохранении основ современного обществ а»⁵.

Среди русской интеллигенции было много сочувствовавших идеалам утопического социализма народников. Репин, не разделяя их желания избежать для России пути капиталистического развития, желал осуществления крестьянской революции, верил в ее близость и хотел принять в ней участие своею деятельностью художника.

В первое время по возвращении на родину он не хотел ограничивать свою деятельность лишь своим личным творчеством. По-видимому, у него была мысль использовать художественные силы Чугуева для создания некоего центра, который явился бы рассадником местной народной культуры. Об этом мы можем догадываться по его деятельности и по намекам, рассыпанным в письмах, где отразились и его увлечения и его разочарования.

Репин возвратился в Чугуев в 1876 году; в последний раз он пробыл там лето 1868 года. Прошло восемь лет со времени его отсутствия, восемь пореформенных лет, когда Россия спешно капитализировалась. Родина сразу встретила Репина большими разочарованиями.

Вскоре по приезде в Чугуев Репин писал Стасову: «Как видите, я в Чугуеве, «на самом дне реки», как выражается Лаврецкий («Дворянское гнездо»). Действительно, тишина здесь баснословная, это спящее царство, до поразительности. Не угодно ли Вам пройти по улице среди бела дня — все спит: ставни забиты, ворота покосились в дрему, даже лошадь, в упряже, с повозкой и двумя бабами, сидящими на ней, спят беспробудно; и развернутые комья грязи плавно покачнулись уже давно, и никто не нарушает их покоя. Домики и заборы точно вросли в землю от глубокого сна, крыши обвисли и желают повернуться на другой бок. Не спят только эксплуататоры края, кулаки. Они повырубили мои любимые леса, где столько у меня детских воспоминаний... Взгляните с горы на деревянную церковь, прежде она рисовалась на фоне темного леса, в котором местами мелькал Донец; там весною мы рвали чудесные ландыши, там звонко раздавалась песня малиновской дивчины, а в жаркий день в самой глуши аукала черепаха — теперь все это голое пространство, покрытое пнями... Давайте про людей говорить»⁶.

Из такого, казалось бы, мелкого факта, как вырубка леса вблизи Чугуева, Репин сделал правильные общие выводы. Хищническая вырубка лесов, приведшая во всех капиталистических странах к изменению климатических условий и к высыханию почвенного покрова, глубоко волновала художника. Недаром в свою картину «Крестный ход в Курской губернии», написанную в начале 80-х годов, он включил такие существенные черты, как зыбучий песок широкой проселочной дороги и оголенный холм, покрытый пнями вырубленного леса, служащий фоном изображенного шествия.

В одном из следующих писем к Стасову он уже говорил о своем увлечении людьми: «Я очень не ошибся, что поехал сюда на зиму; только зимой народ живет свободно всеми интересами, городскими, политическими и семейными...»⁷.

25 ноября 1876 года Антокольский писал Крамскому, сообщая о том, что получил письмо от Репина: «Он теперь у себя дома, именно у себя дома. От него опять повеяло свежестью и бодростью. Описывает он свое житье-бытье до того завлекательно, что так и хотелось бы побывать там и пожить такой жизнью»⁸.

Убеждая Поленова в том, что он должен во что бы то ни стало работать на родной почве, Репин писал с увлечением, которое говорит о горячности его собственного творчества. «Нет, брат, вот увидишь сам, как заблестит перед тобою наша русская действительность, никем не изображенная. Как втянет тебя, до мозга костей, ее поэтическая правда, как станешь ты постигать ее да со всем жаром любви переносить на холст, так сам удивишься тому, что получится перед твоими глазами, и сам первый насладишься своим произведением, а затем и все не будут перед ним зевать»⁹.

Погрузившись в народную жизнь, Репин набрасывал эскизы на различные темы: сначала более робко, затем смелее, глубже, интереснее. Эскиз «В волостном правлении» (1877, ГРМ) давал ряд живых типов современной деревни, но изображенная сцена была еще довольно мелкой по своему содержанию. Гораздо удачнее была небольшая картина «Возвращение с войны». Восстание славян против турок было популярно среди передовой русской интеллигенции. Поленов поехал в Сербию добровольцем, а Репин писал Стасову в 1878 году: «Знаете ли (по секрету) — я страшно жалею, что не удалось мне побывать на войне; что делать — не воротишь! Да и не мог я»¹⁰. Приблизительно за полгода до начала войны России с турками Крамской писал Третьякову: «Война в настоящее время, за дело, поднятое славянами, я думаю была бы неизмеримо выше многих наших войн; она нашла бы огромную поддержку и в обществе, и в народе и, во всяком случае, была бы в тысячу раз популярнее Крымской»¹¹.

Лишь постепенно, вследствие небрежного отношения царского командования к ценности человеческих жизней и расхищения чиновниками народного достояния, наступило разочарование.

Картина «Возвращение с войны», написанная в 1877 году (Таллинский Государственный Художественный музей), впервые была выставлена лишь в 1883 году. Она получила общие одобрительные отзывы. Выражение лиц, позы, жесты говорят очень много, помимо правдивости самих крестьянских типов. Сложное выражение страдания и радости в лице раненого ближе к психологически острым задачам Репина в 80-х годах, чем к его живописи 70-х годов.

Вторым непосредственным отголоском войны явился этюд «Герой минувшей войны» (1878). Написанный со свойственной Репину зоркостью в выборе типичного образа русского солдата, он также встретил общее одобрение. Печать особой простоты, лежащая на этюде, лишь усиливала впечатление от него.

К 1877 году относится и первая картина Репина, говорящая о революционном движении в России, — маленький, но вполне законченный холст «Под конвоем».

По темной проселочной дороге, увязая в грязи, тащится телега, запряженная тройкой лошадей. Тщетно понукая их, возница высоко поднял кнутовище. В телеге сидит политический ссыльный, по обеим его сторонам — конвоирующие жандармы в касках, с саблями наголо. Ссыльный печален и задумчив, не очень молод. Его фигура в бесцветном арестантском халате совсем потонула между бравыми блюстителями власти. Мимо мелькает верстовой столб, за ним бледные, млечно-оливковые тона пашни, занавешанные полосами дождя.

В этой картине Репин фиксирует один из бесчисленных эпизодов, вероятно, им виденный, рисует одного из многих, которых увозили по дорогам в Сибирь. Произведение Репина перекликается с известным стихотворением Некрасова, которое кончается вопросом: «Брат, удаляемый с поста опасного, есть ли там смена? ... Прощай...».

Миниатюрные лица в картине написаны тонко и психологически выразительно, ясно моделированы блестящие краски, но пейзаж и даже лошади проложены очень широко. Это не мешает впечатлению полной материальности, выражению усилия в фигурах усталых животных.

По своей характеристике и эмоциональной убедительности пейзаж в картине «Под конвоем» является одним из лучших во всем творчестве Репина.

Работая над подобными темами и близко наблюдая народную жизнь (что Репину удалось осуществить еще успешнее, поселясь на лето 1877 года в селе Мохначи), он продолжал смотреть на окружающее ясным взглядом, критически его оценивая.

Возвращаясь на родину, он ожидал непосредственной близости крестьянской революции, в которой, как художник, он мог бы принять участие, но убедился в тщетности надежды, что она произойдет так скоро.

9 февраля 1877 года Репин написал Поленову очень интересное письмо, в котором видно, как рушились его надежды на деятельность в Чугуеве, как в нем зарождалось желание использовать для народного блага те широкие возможности, которыми обладала Академия Художеств как государственное учреждение.

Он жаждал практической деятельности, а в близость полного изменения государственного строя уже не верил.

«Что ни говори, а только Питер живет свободно, и инициатива во всех жизненных отношениях принадлежит ему: он же и судья всякому продукту; миновать его нельзя, если не пожелаешь остаться втуне; ну да мы об этом еще потолкуем на свободе.

А об Академии вот что я хотел сказать: ты был прав, тысячу раз прав в очень ожесточенном споре с Крамским, когда мы гуляли по Montmartre, и, возвратясь еще к нам, спор продолжался очень долго. Я защищал тогда Крамского, т. е. идею частной инициативы в искусстве, за которую я и сам всегда стоял. Ты защищал Академию, т. е. учреждение на широких началах, с огромными средствами и всевозможными пособиями, где учатся всей премудрости сообща и т. д.

Миллион раз ты прав! И если не появилось в искусстве настоящего времени мастера, подобного Рембрандту, Веласкезу, Тициану и д[ругим], то это значит, что не родилось еще равносильного таланта (в те времена это тоже редкость было и ценилось), а талант родится, я в этом убежден, и только благодаря нашим огромным средствам пойдет еще дальше.

В народном понятии Академия Художеств стоит высоко, о ней говорится всегда как о чем-то очень значительном и дорогом, — оно так и есть в идее и даже на фактах (стоит прожить в захолустье, где никакого искусства, ничего этого нет, чтобы оценить его!!!). Вот почему, исходя из народных же понятий, принимая во внимание те средства, которые отпускаются государством на это святое дело, нам надобно иметь в виду нашу Академию; и если мы почувствуем себя в состоянии принести пользу, то войти в нее, хотя бы для этого пришлось перенести неприятности ... Такая мысль об Академии у меня появилась тотчас, как я, по прибытии сюда, бросился смотреть наших доморощенных талантов в г. Чугуеве, за которых, помнишь, я так ретиво ратовал... Увы! Что я нашел!.. Не стоит и говорить... Василий Федорович Макашов¹² — отставной ветеран (первая скрипка), гений в сравнении с прочим, хотя от его скрипки не знаешь, куда от стыда глаза девать и чем затыкать уши. А человек не без чувства. Тем хуже для него... вот мескинность. Да нет, такого и слова у нас нет, чтобы выразить эту степень вкуса. Из живописцев только покойный Персанов составляет исключение, действительно талант, а прочее... И ведь их здесь много, свободного времени у них чорт знает сколько (все без работы сидят и плачут), а никто пальца о палец не ударит для чего-нибудь путного — даже говорить с ними невозможно и бесполезно... Вот она, провинция!.. Припоминаю теперь, что и тогда, как и теперь, я был самый образованный человек в г. Чугуеве. А между тем народ, мужики, с которыми я хорошо сошелся, меня поражают тонким пониманием действительного искусства, т. е. искусства, что говорится, «для искусства». Удивительно!!!

Убийственнее всего у здешних живописцев — это рутина, да ведь какая. Тошно и обидно смотреть»¹³.

Несмотря на разочарования, постигшие Репина по приезде на родину, он не потерял веры в могучие силы народа. Отвернувшись от провинциальной интеллигенции, он искал сближения с крестьянами.

Близость к ним, чувство, что он хорошо с ними сошелся, дали Репину такое понимание их психологии, каким не обладал до него ни один из художников. Это было отмечено уже Крамским¹⁴. Между Репиным и портретируемым им крестьянином не было никакой черты, отделяющей художника от модели. Антокольский был вполне прав, когда говорил о том, что Репин в Чугуеве «у себя дома».

«Мужик с дурным глазом» (1877, ГТГ) — Н.Ф. Радов, золотых дел мастер, был дальним родственником Репина.

Этот портрет недаром был отправлен на Международную выставку 1878 года. Написан он превосходно. Выразительное, неприветливое лицо сильно вылеплено. Помимо того портрет интересен своей колористической гаммой и удивительной законченностью исполнения. Густые брови оттеняют золотистые глаза под тяжелыми веками, как-то необычно светлые по отношению к цвету лица и темным бровям. Живописное разнообразие вносят седые волосы, отделяющиеся от светло-золотистого фона портрета.

«Мужичек из робких» (1877, Горьковский Гос. Художественный музей), худой, загнанный судьбой, с всклокоченными неопределенного цвета волосами, сидит, слегка согнувшись, и остро, колюче смотрит прямо на зрителя маленькими, водянистыми глазами. В линии замкнутого рта и во всех складках лица лежит давняя печаль и усталость.

В молчаливом разговоре с «Мужичком из робких» зритель невольно узнает его жизнь и сложный характер, придавленный нуждою, но не лишенный силы, способный, быть может, на внезапное активное действие.

«Паробок из Мохначей» (1877), один из прекрасных образцов украинского народного типа, выражающий спокойную силу и внутреннее достоинство, наверное был написан Репиным с намерением ввести его в какую-нибудь картину. Рядом с ним можно поставить акварель «Украинка», относящуюся уже к 1881 году. Эта звучная акварель очень красива по выполнению¹⁵.

В своих воспоминаниях Репин рассказал о том, как в детстве он любил вместе с матерью принимать участие в крестных ходах, навсегда оставшихся живыми в его памяти. «По тенистому лесу толпа рассыпалась и так красиво, пятнами, освещалась в густом орешнике. Мальчишки звонко хлопали ладонями по кленовым листьям»¹⁶.

Ему удалось восстановить свои впечатления. В 1877 году он писал В.В. Стасову: «А «чудотворная икона» вырабатывается недурно: я видел еще раза два в натуре эту сцену; и эти разы дали мне новую идею фона картины. Дремучий лес, толпа идет по лесной дороге»¹⁷.

Вспоминая о первой идее картины, Репин, очевидно, имел в виду эскиз «Явленная икона» (ГРМ). Крестьяне дерутся из-за чести нести икону, якобы дающую исцеление. Священник и дьякон безучастно идут впереди. Темные человеческие фигуры выделяются на фоне сероватого светлого неба.

В рисунке (ГТГ), который является, очевидно, одним из первых эскизов на ту же тему, но, возможно, более поздним, чем упомянутая выше картина, крестный ход движется по дороге среди полей, с чуть поднимающимися слева холмами, теряясь узкой змейкой у самого горизонта. Впереди — клир, левее — двое крестьян, низко склонившихся в желании, чтобы «чудотворная» икона была пронесена над ними. Слева, на фоне толпы, фигуры двух бегущих крестьян. Между ними видна едущая телега. Включенный в композицию пейзаж с широкими полями не напоминает ни один из вариантов темы «Крестного хода», где мотив природы играет существенную, но подчиненную роль.

Следует отметить, что эскиз набросан крайне схематично.

Следующим этапом развития темы был «Крестный ход в дубовом лесу». Несмотря на то, что Репин мог его наблюдать в 1877 году, картина в этом ее варианте, по-видимому, сразу была задумана, как историческая; недаром основным ее мотивом был пережиток еще языческих воззрений.

В представлении крестьянской толпы почитание «чудотворной» иконы связано было, по мнению Репина, с массою еще языческих суеверий.

Когда композиция была закончена, весь характер ее персонажей говорил о крепостнической России. Главным действующим лицом для своей картины художник избрал Чугуевского соборного протодьякона И. Уланова.

Репина с образом «Протодиакона» связывало множество ассоциаций. Решив сделать Уланова основным персонажем своей картины, он предварительно написал его отдельно на большом холсте, создав портрет-картину, великолепный обобщенный образ «львов духовенства».

Репин в письме к Крамскому дал яркое определение того, что было им вложено в этот образ.

«Вы удивляетесь, что не будет взят мой «Дьякон» на Парижскую выставку. Можно ли этому удивляться у нас, где обойдены и не такие вещи, а нечто позначительнее. А впрочем, рекомендовал вниманию Андрея Ивановича [А. И. Сомова] в бытность его здесь, да он почему-то нашел, что его запретят послать туда. Удивляюсь, по-моему, дьякон как дьякон, да еще заслуженный, весь город Чугуев может засвидетельствовать полнейшее сходство с оригиналом, столь потешавшее благонамеренных горожан. И манера, и жест руки, и глаза, словом — весь тут, говорили они к немалому удовольствию отца Ивана Уланова, который даже возгордел до того, что стал и мне уже невыносим своим добродушным нахальством. А тип преинтересный! Это экстракт наших дьяконов, этих львов духовенства, у которых ни на одну йоту не попадается ничего духовного — весь он плоть и кровь, лупоглазие, зев и рев, рев бессмысленный, но торжественный и сильный, как сам обряд в большинстве случаев. Мне кажется, у нас дьякона есть единственный отголосок языческого жреца, славянского еще, и это мне всегда виделось в моем любезном дьяконе, как самом типичном, самом страшном из всех дьяконов...»¹⁸.

Мусоргский узнал в «Протодиаконе» своего «Варлаамище». После Передвижной выставки 1878 года он писал Стасову: «Дорогой мой généralissime, видел «Протодиакона», созданного нашим славным Ильей Репиным. Да ведь это целая огнедышащая гора! а глаза Варлаамища так и следят за зрителем. Что за страшный размах кисти, какая благодатная ширь»¹⁹.

Для того, чтобы создать подобное впечатление нужно было употребить особые художественные средства, к которым Репин до сих пор не прибегал.

Прежде всего он взял размер больше натуры. Пространственный золотистый фон выделяет фигуру, данную в сильном рельефе.

Великолепие модели, напоминающей какого-то бога чревоугодия, с его выразительным жестом правой руки, возложенной на обширное чрево, вдохновило Репина. Излом густых бровей «пиявками»²⁰ (как и в портрете Радова), сильное, чувственное лицо, обрамленное белой бородой, создают яркий, навсегда запоминающийся образ. Сильно опирается на посох левая рука. Черная скуфейка на голове венчает монументальную фигуру в черной рясе.

Картина написана широко, свободно, в темно-золотистой гамме, оживленной почти малиновыми тонами в лице. Размашистой манерой письма «Протодиакон» отличается от всего, что было до сих пор сделано Репиным, и открывает новый период.

Духовенство, выкристаллизовавшееся за долгое существование самодержавного государства в определенные типы, нашло себе выражение в русской литературе, музыке и живописи. В изображение русского духовенства и Репин вписал яркую страницу портретом Чугуевского протодиакона.

Репин был доволен картиной, что случалось с ним чрезвычайно редко. 14 октября 1877 года он писал П.М. Третьякову: «Смотрю на Дьякона, думаю... и решаюсь не уступить его меньше 1400... Удерживаюсь от всякой похвальбы этой вещи, это дело не мое, может быть, и бранить будут; но мне эта вещь нравится, он живой передо мной, едва не говорит»²¹. И вскоре прибавляет в другом письме: «Вы неверно называете этюдом портрет диакона, это даже более, чем портрет — это тип, словом, это картина»²².

Как это часто бывало, художник сам определил основные особенности своего произведения: его поразительную жизненность и вместе с тем типичность, его подлинную картинность. При взгляде на «Протодиакона» невольно вспоминаются классические мастера реалистического искусства, в силу тех же качеств большого, монументального образа, который в течение веков не потеряет своей значительности.

Стасов, сообщая о картине в печати, приветствовал возрождение Репина после не совсем удачных произведений, написанных за границей.

За зиму и лето, проведенные в Чугуеве, у Репина скопилось множество впечатлений, и альбомы были заполнены рисунками. Он был человеком очень подвижным. В ноябре 1876 года Репин писал Стасову: «выпал чудесный снег, укаталась дорога блестящая, мы с отцом на своей лошади и в санях укатили верст за 70»²³, а в мае 1877 года, восхищаясь расцветшей природой, сообщает: «Вчера я объехал верхом окрестности верст на десять — такая роскошь везде, особенно в садах и лесах»²⁴.

Как мы видим, Репин решительно отказался от намерения остаться в Чугуеве, но не хотел возвращаться и в Петербург. Он решил поселиться в Москве, убедив Поленова и В. Васнецова последовать его примеру.

В уже цитированном выше письме к Поленову от 7 февраля 1877 года, столь важном для тех выводов о текущем общественном моменте, к которым пришел Репин в Чугуеве, он писал: «Выгоду Москвы я разумел только с нравственной стороны, со стороны знакомства с Россией. Об материальной выгоде ничего нельзя сказать вперед. Теперь я даже думаю, что едва ли мы останемся там более трех лет. Нельзя не заметить там некоторой заедающей провинциальности, и она, я в этом уверен, даст себя почувствовать со временем, тогда-то захочется нам вернуться в нашу противную столицу»²⁵.

В конце мая 1877 года Репин поехал в Москву, чтобы нанять квартиру, на несколько дней съездил в Петербург, а на обратном пути побывал в Нижнем. В августе 1877 года он писал Стасову: «Теперь я очень тороплюсь. Я только что вернулся из деревни [села Мохначи], где провел не бесполезно все лето и собираюсь уже в Московию. Признаться откровенно, мне очень хотелось теперь променять ее на Питер, но уже надо доводить дело до конца: квартира взята, работы предположены. Вот мой будущий адрес: Москва, Большой Теплый переулок (у Девичьего поля), д[ом] к[упца] Ягодина. Не знаю, долго ли я проживу в Москве, но никогда еще я не ворочался в столицу с таким полным запасом художественного добра, как теперь, из провинции, из глуши»²⁶.

Поленову же Репин писал о том, что ему жаль расставаться с Украиной: «...здесь теперь просто рай; Испания, да и шабаш, солнце! Вот оно где настоящее солнце! Чистота, блеск, яркость, серебро!!!

Да, брат, солнце изучать, я надеюсь, мы с тобой еще приедем сюда»²⁷.

Уезжая из Чугуева, Репин не думал навсегда порвать с Украиной. Подъем местного искусства продолжал его интересовать. Его старый друг Н.И. Мурашко основал в Киеве в 1876 году художественную школу. «В последнее время с увлечением слежу за твоей школой по газетным известиям»²⁸ — писал ему Репин из Чугуева. Он пригласил его к себе погостить, и Мурашко приехал в марте. Репин передал Мурашко для школы несколько картин и в 1878 году участвовал на выставке, устроенной в Киеве в пользу рисовальной школы.

Примечания

1. И.Е. Репин и В.В. Стасов. «Переписка», т. I, стр. 37—38.

2. Скалдин. «В захолустьи и столице». СПБ, 1870, стр. 2. Цит. Б. Мейлах. «Ленин и проблемы русской литературы конца XIX, начала XX веков». 1951, стр. 83.

3. И.Е. Репин и И.Н. Крамской. «Переписка», стр. 90—91.

4. К этой цитате Ленин делает подстраничную сноску: «К этому сводились, в сущности, все наши старые революционные программы, — начиная хотя бы бакунистами и бунтарями, продолжая народниками и кончая народовольцами, у которых, ведь, тоже уверенность в том, что крестьянство пошлет подавляющее количество социалистов в будущий Земский собор, занимала далеко не последнее место».

5. В.И. Ленин. Соч., т. I, стр. 246—247.

6. И.Е. Репин и В.В. Стасов. «Переписка», т. I, стр. 137.

7. И.Е. Репин и В.В. Стасов. «Переписка», т. I, стр. 141.

8. М.М. Антокольский. «Письма». СПБ, 1905, стр. 286.

9. В.Д. Поленов. «Письма, дневники и воспоминания», стр.143.

10. И.Е. Репин и В.В. Стасов. «Переписка», т.II, стр. 37.

11. И.Н. Крамской. «Письма». ИЗОГИЗ, 1937, т. II, стр. 57.

12. Семья Макашовых была близка семье Репиных (см. «Художественное наследство», т. II, стр. 404. Автор статьи не упоминает о художнике из семьи Макашовых).

13. В.Д. Поленов. «Письма, дневники и воспоминания», стр. 144—145.

14. «Репин обладает способностью сделать русского мужика именно таким, каков он есть. Я знаю многих художников, изображающих мужичков, и хорошо даже, но ни один из них не мог никогда сделать даже приблизительно так, как Репин. Разве у Васнецова есть еще эта сторона. Я, например, уж на что стараюсь добросовестно передавать, а не могу же не видать разницы. Даже у Перова мужик более легок весом, чем он есть в действительности; только у Репина он такой же могучий и солидный, как он есть на самом деле» (Письмо к Стасову от 1 декабря 1876 года. И.Н. Крамской. «Письма», т. II, стр. 74).

15. И.Э. Грабарь. «Репин», т. I, стр. 171, т. II, стр. 167. Местонахождение этих двух произведений не известно.

16. И.Е. Репин. «Далекое близкое», стр. 74.

17. Письмо И.Е. Репина к В.В. Стасову от 20 августа 1877 года. И.Е. Репин и В.В. Стасов. «Переписка», т. II, стр. 22.

18. Письмо И.Е. Репина к И.Н. Крамскому от 13 января 1878 года. И.Е. Репин и И.Н. Крамской. «Переписка», стр. 125—126.

19. Письмо М.П. Мусоргского к В.В. Стасову от 22 марта 1878 года. «М. П. Мусоргский. Письма и документы», стр. 372.

20. Выражение Стасова.

21. И.Е. Репин и П.М. Третьяков. «Переписка». Изд. «Искусство», 1946, стр. 36.

22. Там же, стр. 37.

23. И.Е. Репин и В.В. Стасов. «Переписка», т. I, стр. 141.

24. И.Е. Репин и В.В. Стасов. «Переписка», т. II, стр. 20.

25. В.Д. Поленов. «Письма, дневники и воспоминания», стр. 144—145.

26. И.Е. Репин и В.В. Стасов. «Переписка», т. II, стр. 21.

27. В.Д. Поленов. «Письма», стр. 152.

28. «Художественное наследство», т. I, стр. 100.