A. М. Амшинская. Вклад И. И. Петровичева в Русскую живопись

К началу XX века русская пейзажная живопись уже имела богатейшее наследие, ее история включала и огромные марины И. Айвазовского и небольшие драгоценные полотна Ф. Васильева, А. Саврасовым были запечатлены до боли сердечной родные уголки русской провинции, а необъятность русских просторов и величие наших лесов отразились в полотнах И. Шишкина. Ее откровениями были светоносные пейзажи А. Куинджи, одухотворенная образами фольклора природа в картинах В. Васнецова и поэтические пейзажные фоны религиозных композиций М. Нестерова. И. Левитан, изображая природу, по существу живописал тончайшие нюансы настроения, оттенки душевных переживаний. В знании и умении передавать природу средней полосы России он не знал себе равных. Его ученики и сподвижники В. Серов и К. Коровин обогатили пейзаж, открыв в неярких, сдержанных красках русской земли особое колористическое богатство, они достигали необычайной чистоты тона в сближенной цветовой гамме. Серенькие пейзажи Коровина непревзойдены по полноте колористического звучания, а в пейзажах Серова, кажется, достигнута предельная цветовая и фактурная адекватность живой натуре.

Казалось, реалистическая живопись в изображении природы достигла своего предела. И действительно, следующее поколение мастеров резко свернуло с проторенной дороги. В поисках новых откровений художники обратились к точным наукам, к истории. Не столько видимое, сколько мир скрытого пытались они воспроизводить на своих полотнах, они анализировали и анатомировали природу, которая была для них лишь отправной точкой, лишь элементом в цепи сложного аналитического и ассоциативного мышления.

Спектрально чистыми красками писал солнечные зимы И. Грабарь. П. Кузнецов в своих символических композициях, в противовес миру живому и действительному, воссоздавал иррациональную природу, существовавшую лишь в мыслях художника. Синтетический колорит полотен М. Сарьяна передавал условно-обобщенную картину Востока. Н. Кры-мов достигал убедительности своих полотен с помощью точной градации освещенности изображения. Новое искусство завораживало своей необычайностью, интеллектуальными глубинами, в которые влекло воображение и художников и зрителей.

В этой сложной обстановке формировалось искусство Петра Ивановича Петровичева, попавшего в водоворот московской художественной жизни из Ростова Ярославского, где в тишине иконописной мастерской он помогал реставрировать старые иконы.

В Москве, после нескольких лет исканий, великовозрастный ученик Московского училища живописи (Петровичеву шел 24-й год) обрел, наконец, свою путеводную звезду в лице Левитана, возглавившего с 1898 года пейзажный класс. Отныне путь художника в искусстве прям и ясен.

С первых же самостоятельных шагов он заявляет о себе как о приверженце реалистического пейзажа. И тем не менее Петровичева ценит противоположный лагерь. "Мир искусства" заинтересован в участии его на своих выставках.

В дальнейшем, на протяжении всей жизни художник не отступил от раз выбранного пути. Одной из особенностей его искусства было органическое соединение традиционности и новаторства. Петровичева нельзя оторвать от русской традиции, национальной линии развития пейзажа - он плоть от плоти ее. И. Петровичев - первооткрыватель, новатор в своем методе работы, в технике живописного мастерства, всегда открытой зрителю и наряду с особой, только ему свойственной красочной гаммой, являющейся самостоятельным компонентом художественного образа. В этом он художник нового времени - наш современник.

Огромную роль в формировании творчества Петровичева сыграл первый период знакомства с искусством - время, проведенное в узкооконной каморке Ростовского кремля за растиранием охры, сурика и других нехитрых, но полных значения красок древних богомазов. Тогда-то открылся ему смысл и красота цвета - целый мир, который, как и мир звуков, способен наполнить человека, способен точно и непосредственно передать внутренние побуждения, эмоции, чувства... В душе его уже был мир образов, который просился быть выраженным. Природа, земля, родная деревня, отчий дом неразрывными узами навечно привязали его, и он ощущал потребность излить переполнявший его поток нежности и любви к ним.

Руководство учителей - великолепных русских мастеров Левитана, Архипова, Степанова - уберегло от ложных шагов, открыло путь быть самим собой в искусстве, научило непредвзятому видению натуры.

В мастерской дочери художника, Нины Петровны, на мольберте, будто только что написанная, стоит дипломная работа Петровичева - выпускника Московского училища живописи, ваяния и зодчества 1903 года.

Сложное чувство испытываешь, глядя на картину. С одной стороны, она поднимает со дна души собственные ощущения, пережитое и перечувствованное от общения с природой, с другой - не перестаешь удивляться неожиданному своеобразию средств, с помощью которых художник достигает такого сильного впечатления. Следы его руки - то пастозные мазки, положенные мастихином, то нежно просвечивающие, почти лессировочные слои перламутрово переливающихся серо-голубых тонов, а кое-где изящный узор поверхностного рисунка кистью, - так явно обнаруживающие себя, наполняют в общем привычный образ весенней природы каким-то особым чувством, целым сплавом чувств: силы и свежести, энергии и мелодичной звенящей тишины.

В красках обычного дня вдруг начинают различаться драгоценные сплавы лазури и золота, сквозь сумрачность прелых листьев кое-где просветит изумрудная чистота нижнего слоя прописи, блеснет точечное вкрапление краплака, в написанной умброй, раскисшей земле то там, то здесь сверкнет прожилкой синева ультрамарина или лимонный кадмий, рождая ощущение то студеной утренней свежести, то влажного тепла, почти физически воссоздавая удивительные запахи весны. Уходящая вдаль дорога между двух рядов мощных деревьев, почти сливающихся своими кронами, манит, и хочется идти по ней без конца, впитывая не зрением, а всем существом родную землю. Это "Март" - ранняя работа Петровичева, полная молодой творческой импульсивности.

Почти философское раздумье о жизни, о неотвратимости ее течения овладевает перед картиной "Ледоход на Волге", написанной уже зрелым художником в 1912 году.

Острым длинным клином земля врезается влево между небом и рекой. Река, зажатая крутыми берегами, упруго катит волны вперемежку с рафинадными глыбами льда. У нижнего края рамы еще один клин - прибрежная полоса в узких лодчонках, лежащих на земле. Серо-голубая стихия воды и неба перемежается охристо-бурыми слоями суши. Бегут по желтой земле справа налево белоснежные и розовые кубики храмов и зданий, слева направо трутся отшлифованными краями иссиня-белые глыбы льда. Тяжелая масса коричневой земли переднего плана, иссеченная остроконечными челнами, своей реальной осязаемостью захватывает зрителя и ведет его сложно, зигзагами вдаль, позволяя разом ощутить себя и здесь, на мокром берегу, и там, между небом и землей, - в центре мироздания, в сердце России, на великой русской реке Волге, в момент, когда свершается таинство перевоплощения природы - грандиозный катаклизм земли, пробуждающейся от зимней неподвижности к бурному течению жизни - весеннему половодью.

По мере всматривания в картину, развертывающуюся на полотне, горизонт как бы ширится, масштабы изображения увеличиваются, воображение властно заполняется реальным образом природы. Происходит чудо - подмена условности холста и краски ощущением величия и полноты бытия. Не линии и краски, но пробужденное художником ощущение природы наполняет зрение, сердце, разум. Это первичное в общении с искусством. Затем возникает желание понять чудо, раскрыть его механизм, который есть мастерство художника, постигнуть используемые им средства. И художник удовлетворяет это желание с полной искренностью, как добрый волшебник, он не скрывает своих тайн. Ощупывая взглядом поверхность холста, обнаруживаешь сосуществование двух исходных компонентов. Открытого, лежащего на поверхности и формирующего предмет точного мазка, чрезвычайно разнообразного по своей структуре, и сверхсложного цветового построения многослойной живописи, которая по своей структуре не уступает лессировочному письму старых мастеров. Однако тончайшие моделировки мастеров классицизма неподвижны, лишены внутреннего движения. Многослойная живопись Петровичева кажется сотканной из трепетной ткани времени. На его полотнах все живет, движется, пульсирует. В этом смысле цветной, раздельный мазок Петровичева - характерный признак импрессионистического чувства природы. Вместе с тем полотна Петровичева трудно совместить в экспозиции с вещами таких признанных импрессионистов, как, например, И. Грабарь. Причина этому разность палитр. Палитра Петровичева не поражает, не удивляет, не останавливает своей необычайностью. Художник любил писать земляными красками, он сам искал и растирал естественные камешки. Ощущение живого цвета, а не условной его интерпретации Петровичев впитал в мастерской иконописца. Только на русских иконах встречается такой, как у него, "голубец", будто приготовленный из чистой бирюзы, только там на мафориях богоматери и в одеждах святых можно увидеть густой вишневый тон и матовый белый, так не похожий на привычные белила.

В архитектурных пейзажах в живописную ткань полотен органично входит рисунок. Художник не скрывает его последующими покрытиями. Исполненный темной сочной краской, первоначальный абрис композиции, в дальнейшем лишь кое-где перекрытый цветом, выявляет светотень, резко прочерчивает грань освещенности, придавая объем и вес изображенным предметам, подчеркивая, в отличие от трепетной изменчивости живой природы, незыблемую вечность воздвигнутых человеком архитектурных форм.

Ростов Ярославский с его сказочной панорамой кремля на фоне плоско разлившегося озера, отражающего необъятность неба, с упругими монолитами круглых башен, стройных колоколен, гармоничными массивами острогранных соборов, увенчанных изящнейшими луковицами куполов на высоких шеях. Или древний посад в буйном цветении свежей зелени, с сутолокой торговых рядов, зажатых оградой столетних стен, залитый солнцем, то под белым снежным покровом зимы - едва ли не самая близкая для художника тема. Он пишет его многократно, на протяжении лет с разного расстояния, в разных ракурсах. Сотни этюдов, десятки законченных больших полотен - свидетельство огромной любви и неисчерпаемого восторга Петровичева перед этим родным для него городом.

Вечность народной мудрости, художественный гений народа, а не мистику религиозного экстаза, искал Петровичев и в интерьерах древних соборов. Теперь уже только его гуаши рассказывают нам о потрясающем художественном ансамбле росписей Спас-Нередицы, разрушенном в годы Великой Отечественной войны. И зная художника, мы безоговорочно можем верить запечатленному им колориту этих росписей, сумрачных и светоносных одновременно, высветленных потоками света, проникавшего сквозь узкие, узорные окна, прорезавшие толщу стен, и лившегося сверху, из ажурных прорезей купола.

Живописный метод Петровичева, вероятно, яснее всего может быть понят на примере его многочисленных полотен с изображением роз. Здесь нет какой-либо раз найденной системы в передаче сложного строения цветов и бутонов, нет повторяющегося композиционного приема, единственное, к чему художник неоднократно возвращается, - это сочетание цветов с фарфором, хрусталем, бронзой... Во всем остальном кажется, что розы возникают под рукой художника так же свободно и естественно, как они растут в природе. Там их питают соки земли, освещают лучи солнца, здесь они рождаются на палитре художника, расцветают под его кистью, укладываются в порядке, продиктованном лишь интуицией.

Вот одно из полотен 1920-х годов, также принадлежащее дочери художника. Розы здесь красные, с почти черной сердцевиной, и розовые, с пепельной. Ни одной - чистого цвета. Мастихин кладет краску мягко, закругленно и упруго. Внутри мазка краска как бы перетекает, передавая прозрачность лепестков. Свет образует форму отдельных роз, а весь букет - это шар сложно переплетающейся светотени, тончайшего колера, с неповторимым рисунком внутри. Это сама жизнь. Кажется, что букет излучает свет, который отражается в драгоценном расписном фарфоре и мерцающей бронзе.

В творческом наследии Петровичева разные жанры, дополняя один другой, составляют единый величественный образ. Он складывается из этюдов - животрепещущих мгновенных фиксаций жизни природы, ее сокровенных уголков, из удлиненных, панорамно развернутых видов древних городов, величественных рек, пристаней и базаров с их мозаичной суетой, из роскошных букетов роз - этих сгустков красоты.

Сверкающая солнечными бликами березовая роща, серебрящийся ручей, сараи, спящие на задах родного села, построенный руками человека город или совершенный в своей художественной законченности интерьер, свидетельство былой жизни, - все пронизано глубоким чувством, все полно жизненных соков, объемно, весомо, материально, все "сработано" на совесть. Нигде, ни в чем нет пустой игры ума, кокетливой фантазии, щегольства мастерством - все истина.

Несмотря на обилие теплых и проникновенных слов, постоянно высказываемых в адрес Петровичева, в целом его искусство еще не получило заслуженной оценки.

Критики были склонны упрекать Петровичева в "застойности" его видения мира, в отставании от быстро сменяющихся форм искусства. Подобные высказывания неоднократно звучали в адрес Союза русских художников, неизменным приверженцем и деятелем которого был Петровичев. Впоследствии стало традицией рассматривать творчество художника либо лишь как ученика И. Левитана, А. Архипова, А. Степанова, либо лишь как современника С. Виноградова, С. Жуковского, Н. Крымова, Л. Туржанского.

И в том и в другом случае на второй план отодвигалось собственное творческое лицо художника, стушевывалась самобытность его искусства. На фоне высокого авторитета учителей и плеяды таких современников, как И. Грабарь, П. Кузнецов, М. Сарьян, с их обостренным художественным зрением и впечатляющей новизной художественных средств, Петровичев с искренней непосредственностью правдивого видения и мастерством труженика выглядел скромно.

Среди крайне редких в творчестве Петровичева портретов, заслуживает особого внимания "Автопортрет" 1920 года. Строгое прямосмотрящее лицо Петра Ивановича приводит на память иконописные лики, однако глубоко человечен почти страдающий взгляд художника - отражение беспокойной, вечно неудовлетворенной души.

Чем более углубляешься в мир образов художника, проникаешься его видением, тем более хочется узнать о нем самом, тем ценнее становятся сведения о его жизни, характере, привязанностях. Происходит как бы обратная связь, при которой знакомство с мастером повышает действенность его искусства. Поэтому подлинные, объективные свидетельства современников зачастую важнее томов исследований, которые отражают лишь восприятие пишущего их. В цепи фактов и событий жизни художника зритель отыскивает черты ему особенно близкие и тем как бы приобщается к жизни автора полюбившегося ему произведения. Процесс восприятия искусства становится более активным, более творческим.

Воспоминания дочерей и учеников Петра Ивановича Петровичева, составляющие этот сборник, дают широкую возможность для такого знакомства с живым художником.

Огромное наследие художника еще не собрано, не описано, "не культивировано". Оно рассыпано по разным музеям, по сотням собраний и тысячам частных домов. Но мысленно собранные воедино произведения обнаруживают идею, которой Петровичев был верен всю жизнь. Особое ощущение своей причастности к жизни родной земли неизменно присутствует во всех больших и малых полотнах, придает монолитную целостность всему творчеству, делает его как бы непрерывно развертывающейся картиной России. Чувство Родины стоит за каждым самым малым этюдом, придает ему особую значительность, глубину, придает масштабность всему творчеству. Кажется, что не мотив природы и не ее состояние пишет Петровичев - он пишет Россию, пишет портрет родной земли.

По мере отхода, отдаления, в перспективе времени увеличивается значимость изображенной художником жизни, расширяется масштабность его творчества. Нет уже земли, которую писал Петровичев, она теперь обрела новый облик, но в чем-то главном русская земля остается вечной.

Увеличивается, растет и образ художника по мере знакомства с его полотнами и углубления в его "ouvre". Хочется верить, что будущие поколения сумеют по заслугам оценить творческий метод Петровичева, что тончайшие факсимильные воспроизведения его картин принесут в дома людей ощущение ни с чем не сравнимой ценности природы, величия и красоты русской земли, что увеличенные панорамы древних городов, запечатленных художником, лягут на стены общественных дворцов - как символ непрерываемой преемственности жизни, как связь веков, которую прозрел художник. Ибо в искусстве есть явления, которые не тускнеют от Бремени, ценность которых непреходяща. К такого рода явлениям принадлежат и картины Петровичева.