Автобиографический очерк. Литературная обработка действительного члена АХ СССР П. М. Сысоева

Я родился в Ярославской губернии, близ города Ростова Ростовского уезда, в семье крестьянина-огородника. С детства воспитывался в крестьянской семье и работал, как полагается, по крестьянству.

Случай меня натолкнул на занятия живописью. Как-то раз попал к своему родному дяде на свадьбу. Там собрались дети, и от нечего делать они придумали следующее занятие: достали лубочную картинку богородицы, наклеили на стекло на окне и на эту картинку наложили лист бумаги, нарисовали контуры, а потом сняли и начали раскрашивать красным и синим карандашом. У них не хватило желтой краски для венчика; они побежали в огород, наломали каких-то веток, ободрали шкуру и начали красить, раскрасили венчик этой краской. Я подумал: "Как это хорошо! Отчего я этим не могу заниматься?" - и решил попробовать. Как только приехал домой, я начал мазать где попало и чем попало. Все ворота, заборы, стены - все было раскрашено углем: где лошадь нарисую, где корову или какой-нибудь пейзаж, - одним словом, все, что приходило в голову. Мне за это от родителей попадало, но я все-таки не бросал этого занятия. Я учился в начальной сельской школе, и когда писал диктант, то и там между строками какую-нибудь рожу нарисую. Учитель меня за это ругал: "Что же ты делаешь? Приедет инспектор, попросит тетрадь показать, как работают ученики, а у тебя вот что нарисовано!" Но я все равно не унимался. В конце концов я понял, что мне нужно изображать природу, нужно заниматься искусством. Все соседи-крестьяне стали говорить отцу: "Что ты мальчика маринуешь? Отдай его куда-нибудь учиться, пусть будет богомазом. Все равно из него крестьянина не выйдет". Отец согласился: "Действительно, из тебя крестьянина не выйдет, будешь богомазом", и решил меня отдать в живописную мастерскую, где писали иконы, расписывали стены в церквах. Поехали мы в Ростов. Толкнулся он к одному богомазу. Тот посмотрел мои рисунки, говорит: "Рисует ничего, способности есть, но мы таких не берем - он слишком перерос". Мне было тогда лет тринадцать-четырнадцать, а он брал детей шести-семи лет. Куда же мне было деваться? Отцу посоветовали обратиться к городскому голове или к помощнику директора Ростовского музея церковных древностей, там были старые иконы, хранилище древних вещей. Мы обратились туда. В это время там был Шелеков, ростовский купец. Он посмотрел мои рисунки и сказал: "Хорошо рисует. У нас скоро открывается резная школа, и он у нас будет первым учеником". Отец согласился, и я тоже обрадовался. Меня взяли, одели, обули, дали квартиру, стол, и я начал работать: промывал старые иконы, подправлял их кое-как. Там была масса старинных вещей. Например, ризы с икон, шитые жемчугом и драгоценными каменьями. Эти ризы мне директор давал набивать на доски, и там, где оставались пустые места, я рисовал головы, руки и все, что полагается. Получалась икона. Мне отвели мастерскую - одну из угловых башен в Ростовском кремле.

В одно прекрасное время я слышу, что к нам едет художник Верещагин. Думаю: "Вот интересно на него посмотреть!" Прошло несколько дней. Я сидел и работал в своей мастерской; вдруг открывается дверь и входит человек невысокого роста, с большой бородой с проседью, очень симпатичный на вид. Я подумал: наверное, это Верещагин. Он подошел ко мне и спросил: "Что делаете?" - "Занимаюсь искусством". Я как раз рисовал какого-то преподобного, кажется, Александра Свирского, - подарок секретарю, который у нас работал. "А это ты откуда взял?" - "Из подлинника Строганова".- "А пейзаж?"-"Это я из окна взял. Это ростовское озеро, а это стены кремля". - "Это хорошо, только нехорошо, что слишком много разделываете кирпичики. Я сам немножко порисовываю. Вот вы мне нарисуйте этот пейзажик, который перед окнами, старую башню и покажите мне, я тут недалеко остановился, в Никольской слободе". Я нарисовал и отправился к нему. Он меня встретил очень радушно, посмотрел рисунок. "Хорошо, у вас есть талант, вам нужно заниматься живописью, рисовать нужно учиться". - "Я тут учусь". - "Какое тут учение! В Академию нужно ехать. У вас есть какие-нибудь средства?"-"Все, что на мне,- вот мои средства". - "Ну, это скверно. А если бы были средства, я бы направил вас в Академию, у меня большие связи. Вас бы приняли без разговоров, без всякого экзамена".- "Спасибо, я буду надеяться". - "Ну, хорошо, вы не беспокойтесь, я подумаю, может быть, что-нибудь, устрою". На этом дело кончилось. Верещагин уехал. Я думал: авось вспомнит меня.

Ждал-ждал вестей от Верещагина, думал-думал - идея мне пришла в голову: пойду-ка я в Москву, в Училище живописи. Тогда мне было шестнадцать лет, я узнал, что в училище принимают не старше семнадцати лет.

В Москве прежде всего решил найти Верещагина. Узнал адрес, где он живет. Он жил по дороге к селу Коломенскому, там у него была своя дача. Пришел, спрашиваю, где Василий Васильевич, можно ли его повидать. "Зачем он вам?" Я говорю: "Он мне место обещал". - "Его сейчас нет, он уехал, где-то путешествует по своим художественным делам". Я отправился в Училище живописи и подал заявление. Мои рисунки одобрили. Я был в таком положении, что жить было негде и нечем было питаться. Хожу по Москве. Пришел в Кремль, осматриваю Успенский собор, памятники древности. Хожу по Успенскому собору, вдруг кто-то меня хлоп по плечу. Оказывается, Верещагин за мной стоит. Спрашивает: "Как вы, батенька, сюда залетели?" - "Я хочу учиться. Вы же мне посоветовали". - "Кто в училище директор?" - "Князь Львов". Поехали к нему. Верещагин объяснил, что я приехал из Ростова, хочу учиться живописи, просил оказать помощь, дать какую-нибудь стипендию. Тот руками и ногами замахал: "Не можем помочь! Вы его дядюшка, вы и помогайте".

Но все же при активном содействии Верещагина меня приняли в Училище живописи.

В первое время как будто учился ничего: не так хорошо, но и не так плохо, а потом, чем дальше, тем дела мои пошли хуже. Не везло мне как-то. Я все получал вторую и третью категории, и некоторые знаменитые преподаватели хотели совсем меня исключить за неуспеваемость. Года два или три так учился.

В одно прекрасное время слышу, что у нас будет преподавать художник Левитан, пейзажист, и желающие могут к нему записаться. Я скорее побежал записываться. У него была самостоятельная, отдельная мастерская. Я поступил к Левитану в мастерскую и начал учиться. Сначала неважно шло, он часто меня поругивал.

За год или больше перед этим я имел несчастье посетить выставку французских художников последней формации, декадентов, которые писали точками и горошком. Я там заразился синими, фиолетовыми, зелеными тонами. Когда я попал к Левитану, он начал меня учить по-настоящему, как надо писать природу. Он говорил: "Природу мы должны писать как она есть, а вы украшаете. Вы на Западе были?"- "Нет, не был. А почему вы спрашиваете?" - "Потому что у вас есть влияние Запада". Я ему сказал, что имел несчастье видеть французскую выставку. Он на это мне ответил: "Вы знаете, мы с вами русские художники, давайте писать по-русски". И он начал меня учить по-настоящему писать. Сначала у меня все были фиолетовые краски и лиловые, а прошло месяца три, и Левитан начал показывать мои работы как пример другим ученикам: "Вот смотрите, как надо писать, как это просто, непосредственно, - это сама природа. Вот что нужно в живописи".

Вскоре на меня начали обращать внимание и в школе.

Через некоторое время Левитан меня спрашивает: "А как же у вас дела идут с натурщиками?" - "Плохо". - "Вы по пейзажу так хорошо работаете, а с натурщиками почему плохо?"-"Не знаю". - "Ладно, я приду и посмотрю". Действительно, пришел и посмотрел мои этюды. Я писал тогда натурщика, этакого франта при галстуке и крахмальном воротничке. Левитан долго смотрел и говорит: "Посмотрите, как вы воротничок написали". - "Очень просто: написал белый воротничок". - "Нет, вы просто положили кляксу белил, а там есть и синеватый, и желтоватый тон, а тут клякса белил положена с палитры, и в лице то же самое, и в костюме, везде, где хотите". После этого я стал более внимательным и нигде не стал зря класть краски. У меня по натуре появились сначала вторые, а потом первые категории.

Левитан - это действительно талантливый, большой человек. Он говорил, что лучше природы и выше ее ничего не может быть. Он учил: "Картина - это что такое? Это кусок природы, профильтрованный через темперамент художника, а если этого нет, то это пустое место". Обо мне он замечал, что я стал настоящим художником, и ставил меня в пример другим: "Смотрите, как человек пишет. У вас у всех картиночно, вы от картинки идете. Один ходит, ищет, смотрит и ничего не находит. Наконец - вот это мотив! Я его помню - это у Шишкина есть. Он садится и пишет, повторяет чужой мотив. Другой смотрит, ходит, ничего не находит, наконец, нашел - вот хороший мотив: это я видел у Жуковского. И повторяет Жуковского". Левитан говорил: "Вы не умеете смотреть непосредственно на природу и смотрите на нее чужими глазами. Это не нужно делать. Посмотрите мои вещи, посмотрите Петровичева: не скажешь, что кто-нибудь другой - это только он может написать. Так нужно учиться писать".

Левитан очень любил природу. Приведу один пример. Один раз мы с ним шли в осеннюю пору, солнышко светило, хороший день. Он говорит: "Смотрите, как все это хорошо, как насыщенно, как все это поет! Такую насыщенность природы передать очень трудно и тяжело, а можно передать". Я шел с ним почти рядом, слушал, что он говорит, и в это время тросточкой смахивал желтые листочки. "Петровичев, что вы делаете?" - "Да ничего не делаю". - "Как вам не стыдно! Вы сшибаете листочки". - "Они все равно упадут сами".- "Когда они сами упадут, - это одно, а когда вы сшибаете, вы вред приносите дереву, оно болеет". Я ему на это говорю: "А я слышал, что вы на охоту за дичью ходите, вы убиваете птиц, живых зверей. Как это, хорошо?" - "Да, верно, нехорошо, но это страсть, я борюсь с этой страстью, но никак не могу побороть, а вы - от нечего делать".

Я работаю уже пятьдесят лет не покладая рук. Написал на своем веку очень много вещей. Как только я кончил учиться, и даже до этого, меня пригласили на передвижную выставку. Первая моя вещь, приобретенная Третьяковской галереей, это большой пейзаж "Волга в туманный день". В Училище живописи меня начали выдвигать в первые ряды. Я был приглашен на передвижную выставку, а потом в Союз русских художников. На выставках этих организаций я участвовал несколько лет подряд.

После революции все время продолжал работать. Много ездил по всей стране. Только на три-четыре месяца приезжал в Москву, а остальное время путешествовал. В Москву я приезжал в ноябре - декабре, на время выставок, а в марте опять уезжал на Волгу, в Крым, на Кавказ. Северная природа мне ближе, чем природа Крыма. Левитан часто говорил: "Я был в Италии, в Испании и еще во многих местах, но нигде не сделал ничего выдающегося, кроме как в России. Где мы родились, где мы воспитывались, только там нам все и близко".

Я стал выставлять свои работы на ученических выставках, потом на периодических, в дальнейшем на передвижных. Мой пейзаж "После дождя" был приобретен Третьяковской галереей, что дало мне как бы признание как художника.

Официальное звание художника я получил в 1901 году после дипломной работы "Весенняя дорога". К этому времени я уже являлся действительным членом Товарищества передвижных выставок и одновременно выступал в другом передовом для того времени художественном объединении- Союзе русских художников.

Меня и раньше увлекала русская старина. Древние памятники зодчества знакомы мне с детства. Каждый год я посещал древние русские города: Ростов, Ярославль, Кострому, Нижний Новгород, Новгород Великий, Владимир и другие, писал там этюды. Эти этюды послужили материалом для ряда картин, посвященных русской старине. Над этими темами я работал много лет до и после революции.

Персональная моя выставка, состоявшаяся в 1917 году, подвела итоги моей дореволюционной деятельности.

В последующие годы я продолжал работать над этими же темами, а также избрал много новых сюжетов. Мне захотелось запечатлеть дворец-музей в Кускове и другие музеи, ставшие после революции достоянием народа. Я написал также интерьер дома Чайковского (в Клину), дома Тютчева (в Муранове). Мне удалось также написать комнату Ленина в доме его родителей в Ульяновске.

После революции я принимал участие на многих выставках в юбилейные даты: 10-летия, 15-летия Великой Октябрьской социалистической революции и на других. Писал индустриальные картины: заводы Донбасса, Мариуполя. Принимал участие на выставках ВОКС за границей.

Много времени я отдал после революции педагогической деятельности.

1940 год