Глава V

Репин потрясен исторической правдой характера героя-революционера, и поэтическая слабость произведения отступила на задний план. Да, именно так молодые, полные жизни люди мужественно встречали смерть, бросая вызов своим палачам. «Я помню, — писал много лет спустя Стасов Репину, — как мы с вами вместе... читали «Исповедь» и как мы метались словно ужаленные и чуть не смертельно пораженные».

Под влиянием этой поэмы Репин делает первые наброски еще одной будущей картины «Отказ от исповеди перед казнью».

В годы разгрома народовольческого движения смертные приговоры следовали один за другим. Для властей важно было, чтобы «преступники» раскаялись перед своим концом. Но этого раскаяния не удавалось добиться. Священники, приходившие для исповеди, встречали сильную волю, глубокие революционные убеждения, веру в их торжество.

Репин не мог этого не знать. Более того, он был сам свидетелем того, как А.И. Желябов и его соратники уже на эшафоте отказались от исповеди...

Это было 3 апреля 1881 года. Репин был в Петербурге и находился среди тех, кто, сочувствуя первомартовцам, пришел к месту казни, чтобы в последний раз взглянуть на них, хоть издали проститься с ними. Может быть, ему, как и многим, казалось, что чем больше будет народа на площади, чем больше будет сочувственных взглядов, лиц, тем легче будет героям принять смерть. И вот он на Семеновском плацу. Он вспоминает одинокую фигуру Каракозова у виселицы... А теперь виселиц пять. И среди приговоренных к смерти — женщина, Софья Перовская.

Половина девятого утра. Народу уже много. Люди везде — на крышах домов и вагонов Царскосельской дороги. Репин всматривается в толпу. Что привело их сюда? У многих на лицах — лишь любопытство. Но несомненно, среди толпы есть и единомышленники приговоренных, много сочувствующих им. Появились колесницы с арестованными. Вот их уже возвели на эшафот. В черных халатах, с черными дощечками на груди, на которых написано «цареубийца», осужденных выставили у позорного столба.

Репин потрясен спокойствием, достоинством, с которым они держатся, их самообладанием. Он запомнит навсегда красивое, открытое лицо Желябова, обрамленное густыми, вьющимися волосами и длинной бородой. Вот к нему подходит священник с крестом. Желябов улыбается. Да, Репин не ошибся. Он видит, как Желябов что-то говорит священнику и улыбается. Он отказывается от исповеди! А справа от него, у того же столба стоит Софья Перовская. Кажется, что на ее миловидном лице проступает легкий румянец. Последние минуты прощания. Приговоренные обнимаются. Палач набрасывает на каждого белый саван.

На всю жизнь запечатлелось это в памяти художника. Уже стариком, в «Пенатах», он часто возвращался к этим событиям 30—40-летней давности, не уставая выражать благоговение перед мужеством и героизмом народовольцев.

Все эти впечатления самоотверженной борьбы и кровавых расправ откладывались в творческом воображении Репина, готовя почву для рождения задуманных им картин.

Появление одной из них связано с музыкальными впечатлениями художника. 15 июля 1882 года на Всероссийской художественной выставке в Москве Репин слушал трилогию Римского-Корсакова «Антар». Дирижировал сам автор. Герою романтической сказки Антару предлагалось испытать три сладости жизни: Власть, Месть и Любовь. Так назывались и три части произведения, созданного композитором.

Репин был захвачен музыкой, ему «неудержимо захотелось в живописи изобразить что-нибудь подобное по силе»... Вторая часть симфонии — «Месть», с ее музыкальной картиной кровавой битвы, оказалась особенно близкой душевному настрою художника.

В памяти всплыли недавние страшные события — казнь первомартовцев, разгром революционного движения. «Чувства были перегружены ужасами современности, — вспоминал впоследствии Репин, — Таково было общее настроение жизни. Картины эти стояли перед глазами, но писать их никто не отваживался». И еще: «...естественно было искать выхода наболевшему трагизму в истории... А наша ли история не дает поддержки?»

Репин обращается к теме убийства Иваном Грозным его сына.

Многие воспринимали тогда мрачный образ Ивана Грозного как символ самодержавия, тирании, насилия. Не случайно к нему обращались живописец В.П. Шварц, писатель и поэт А.К. Толстой.

Репин делает первые эскизы, пишет этюды для обстановки в теремах Кремля...

Но в Москве Репину работалось все труднее.

Привыкший находиться в гуще самых острых вопросов жизни, Репин не находит здесь отклика своим настроениям. Ему кажется, что в Москве царит равнодушие к животрепещущим сторонам современности. И теперь ему хочется в Петербург — город, где кипит общественно-политическая жизнь.

«Москва мне начинает страшно надоедать своей ограниченностью и тупостью, — пишет Репин. — Сильная, самодовольная буржуазия да тароватое торгашество — вот всепоглощающая стихия. Бедные студенты! Бедная интеллигенция! Нигде они не найдут меньшего сочувствия. Здесь же бескорыстное сочувствие только к деньгам питается да к высокому чину...» О своем желании переехать в Петербург Репин сообщает Крамскому, и последний с восторгом приветствует его решение:

«Как хорошо, что надумали перебраться в Петербург! Знаете, хотя это и болото, но пока столица тут — наше место тоже здесь, наше, то есть бойцов. Это не фраза».

Однако работа над «Крестным ходом» задерживает Репина в Москве.

В Петербург он приезжает только 3 марта 1880 года на открытие VIII передвижной выставки. Останавливается в гостинице Демута на Большой Конюшенной, 27. В конце февраля 1881 года приезжает на открытие IX передвижной выставки. Останавливается, вероятно, там же. В письме к Сурикову он отмечает, что остановился в гостинице «Метрополь» на Большой Конюшенной¹.

Первые дни проходят в хлопотах перед открытием выставки. Обычно используемые для экспозиции залы в здании Академии наук были на этот раз заняты выставкой коллекции Н.М. Пржевальского, недавно вернувшегося из своего очередного путешествия. Пришлось разместить выставку в доме Юсуповых на Невском проспекте (№ 86). Парадные залы этого особняка, построенного некогда архитектором Фосатти, не раз уже сдавались владельцами под музыкальные вечера и художественные выставки.

По просьбе Сурикова, оставшегося в Москве, Репин заботится о том, чтобы картина «Утро стрелецкой казни» была вовремя вставлена в раму и повешена на удобном для ее обозрения месте. Позднее он с радостью сообщает Сурикову, что эта картина вызывает восторг у всех видевших ее.

Выставка открылась 1 марта. В этот день бомбой, брошенной И.И. Гриневицким, был убит Александр II. «Уже не до картин пока...» — пишет Репин Сурикову. Начались аресты, сотни и сотни людей были вновь брошены в тюрьмы.

Репин провел в Петербурге первые дни марта. Здесь узнает он от Стасова, что тяжелобольной Мусоргский находится в Николаевском военном госпитале.

Еще в 1873 году собирался он писать портрет композитора, но сильное переутомление, резко отразившееся на здоровье, не позволили ему взяться за работу, и Репин уехал за границу. Там он пользовался каждым случаем, чтобы услышать музыку любимого композитора, в том числе оперу «Борис Годунов», клавир которой был привезен в Париж вдовой композитора А.Н. Серова.

Репин и Мусоргский изредка переписывались. Это тяготение друг к другу не было только проявлением личной симпатии, корни его лежали глубже — в близости их творчества. В «Протодьяконе» Мусоргский видел родного брата своего Варлаама. В свою очередь Репину импонировала народность музыки этого композитора.

Впоследствии Репин вспоминал: «Думаю, что Модеста Петровича трогал мой искренний (невежественный) восторг перед его гением, тогда еще далеко не признанным. Меня как натуру непосредственную глубоко поражал этот гений, но я это только чувствовал — судить и сознавать этого я не мог...» В 1872 году Репин по просьбе Мусоргского сделал рисунок для обложки его вокального цикла «Детская».

Живя в Москве, Репин из писем и газет узнавал о состоянии здоровья Мусоргского. «Вот опять прочитал я в газете... что Мусоргский очень болен; как жаль эту гениальную силу, так глупо с собой распорядившуюся физически», — пишет он Стасову 16 февраля 1881 года.

И вот Репин в Петербурге.

Воспользовавшись некоторым улучшением в состоянии больного, Репин едет на Пески, в госпиталь, находившийся на Конногвардейской улице, в доме № 63 (ныне Суворовский проспект, 63), и здесь в течение четырех дней — со 2 по 5 марта — в больничной палате, примостясь у столика и кое-как укрепив подрамник с холстом, он пишет портрет Мусоргского. Так, ничего не меняя, в зеленовато-серого цвета халате с малиновыми отворотами, на фоне белой больничной стены...

Всю свою любовь к гениальному композитору воплотил Репин в этом портрете. Перед нами тяжелобольной человек, одутловатое лицо, страдающее водянкой тело. Из-под небрежно запахнутого больничного халата виден край белой вышитой рубашки. Но Мусоргский вызывает в нас не жалость. С потрясающей силой передал Репин глубокий внутренний мир композитора. Его глаза... их трудно забыть. Добрые, задумчивые, они раскрывают перед нами всю чистоту его души. Здесь и воспоминание о свершенном, и печаль о том, что не все, что хотелось, было осуществлено. Репин пишет портрет, не думая ни об эффектах освещения, ни о мазке. Он получился удивительно цельным и законченным. К нему применимы слова Толстого, сказанные по поводу другой картины Репина: «Так мастерски, что не видно мастерства».

Получив от Третьякова деньги за портрет, купленный заочно, Репин собирается послать их Стасову на лечение Мусоргского. Но никакое лечение уже не может помочь. Надежды на выздоровление нет.

Мусоргский умирает 16 марта 1881 года. Узнав об этом, Репин отдает гонорар на сооружение надгробного памятника в Александро-Невской лавре. Архитектор И.С. Богомолов делает проект надгробия, скульптор И.Я. Гинцбург создает горельефный портрет Мусоргского. Но больше всего хлопочет Стасов. Основную сумму на создание памятника Стасов надеялся получить от постановки оперы «Хованщина» в Мариинском театре. Но премьера не состоялась, и большую часть расходов Стасов взял на себя.

В сентябре 1882 года Репин возвращается в Петербург. Семья его к этому времени разрослась. Уезжал он отсюда с женой и семимесячной дочкой, а возвращался отцом четверых детей, из которых младшей — Тане — шел второй год.

Репин заранее, еще в апреле, снял квартиру в Коломне, в доме № 26 по Екатерингофскому проспекту (ныне площадь Репина, 3).

Как и в начале столетия, Коломна оставалась окраиной Петербурга, заселенной чиновниками, ремесленниками, матросами, служащими Адмиралтейства. Даже одна из улиц, примыкающих к Калинкиной площади, носила название Лоцманской. Правда, за последние десятилетия здесь было построено немало каменных домов, но район этот по-прежнему отличался провинциальной тишиной.

Дом, в котором поселился Репин, стоял на участке, открытом в сторону Калинкиной площади. Один его фасад был обращен на Екатерининский канал (ныне канал Грибоедова) и два другие — на Екатерингофский проспект (ныне проспект Римского-Корсакова). В месте стыка фасадов, обращенных к проспекту, находилась круглая башня. Сооруженный в начале XIX века, дом этот впоследствии надстраивался и перестраивался, но его первые этажи до сих пор хранят элементы первоначального декора, характерные для эпохи классицизма: барельефные панно и треугольные сандрики над окнами.

И.Е. Репин. М.П. Мусоргский. Офорт, 1885 г.

Сама площадь, сложившаяся еще в 1760-х годах, служила въездом в город со стороны Петергофского шоссе. Отсюда, от гранитного верстового столба (он и сейчас стоит на площади), отсчитывались версты от Петербурга до Нарвы. К дому, в котором поселился Репин, со стороны площади примыкала пожарная каланча, на противоположной стороне площади, на набережной Фонтанки, находились сооруженные по проекту В.П. Стасова провиантские склады, перестроенные в начале XX века. Перекинутый через Фонтанку мост с характерными башенками соединял эту часть города с Петергофским проспектом (теперь проспект Газа).

Квартира, в которой поселился Репин, находилась на втором этаже и состояла из семи комнат и кухни. Окна столовой и классной комнаты выходили на Екатерингофский проспект. Окна спальни — на Екатерининский канал. В самой большой угловой комнате с четырьмя окнами разместилась мастерская. Отсюда видна была вся перспектива канала. Стоя у окна, Репин любил наблюдать кипучую жизнь города. «То привезут на барке мебель с дач и перед окнами выгружают, — пишет он В.Д. Поленову, — то камень, плиты и особенно целый лес барок с дровами тянется за Калинкиным мостом до моря (но для этого надо одеться и выйти из квартиры), а вон и море — сегодня солнечный день, ты смотри, какой блеск, сколько света там вдали! Так и уходит в бесконечность, и чем дальше, тем светлее, только пароходы оставляют темные червячки дыма да барки точками исчезают за горизонт, и у некоторых только мачты видны. Люблю я эту «лоцманскую слободку», оригинальна очень... А посмотри направо: вот тебе вся Нева, видно до Николаевского моста, Адмиралтейство, доки, Бертов завод. Какая жизнь здесь, сколько пароходов, буксирок, таскающих барки, и барок, идущих на одних парусах! Яликов, лодочек всяких покроев. Долго можно простоять, и уходить отсюда не хочется».

Дом на площади Репина, 3. Здесь художник жил в 1882—1895 гг. Современная фотография

С первых же дней жизни в Петербурге Репин установил четкий режим. Спали в так называемой «холодной комнате», то есть с раскрытыми окнами. Зимой — в меховых беличьих мешках, в теплых капорах. Бывало, что утром они просыпались запорошенные снегом, а у отца в усах блестели ледяные сосульки.

Вставали в восемь часов. После завтрака Репин до трех часов работал в мастерской. В три часа обедали, а затем уже Репин совершал прогулки — то на Невский, то на Пески, то в Екатерингоф или на острова, любуясь городом, с которым он был в разлуке столько лет.

Репин счастлив. Он буквально упивался встречей с Петербургом. «Да, брат, никогда еще Петербург мне так не нравился, как теперь! — пишет он Поленову. — Вспоминаю многое; на некоторых местах не был 15 лет и теперь точно на родине, да, Петербург — это моя интеллектуальная родина... он мне все дал, и теперь я не жалею, что приехал сюда опять».

Старшие девочки поступили в гимназию, изучали французский и немецкий языки, а также брали уроки музыки. Вера, обнаружив с детства драматическое дарование, стала вскоре заниматься сценическим искусством.

Продолжая свою традицию, Репин устраивает еженедельные рисовальные вечера. Собиралась обычно молодежь человек пять-шесть — рисовали, писали акварелью. Был здесь и любимый ученик Репина — Валентин Серов. «Какой молодец Антон (так звали Серова близкие с детства. — Г.П.)! Как он рисует! Талант да и выдержка чертовская!» — сообщает Репин Поленову.

И.Е. Репин. К. К Первухин. Рисунок, 1885 г.

В течение десяти лет наблюдает Репин за развитием одаренного юноши. Впервые он увидел рисунки девятилетнего Валентина в Париже, куда привезла его мать. По совету Антокольского она обратилась к Репину с просьбой давать уроки ее сыну. Тот согласился, и Антон поселился в семье Репина. Уроки продолжались и в Москве. Серов даже сопровождал Репина во время его путешествия по Украине в 1880 году.

Когда юноше исполнилось 16 лет, Репин счел необходимым определить Серова в Академию художеств, где в это время преподавал П.П. Чистяков, единственный, по мнению Репина, педагог, который мог дать Серову настоящую школу. Репин даже написал личное письмо Чистякову, в котором просил обратить особое внимание на талантливого юношу.

Когда Репин переехал в Петербург, Серов стал часто бывать у него, неизменно радушно встречаемый всей семьей художника. Репин интересуется успехами Серова в искусстве. Да и не только Серова. Ему хочется знать, как работают и другие молодые художники, ученики Академии художеств. Он появляется в Академии, заходит в мастерские, знакомится с молодежью, приглашает многих к себе.

После одного из таких посещений Репина М.А. Врубель писал сестре: «Сильное он имеет на меня влияние; так ясны и просты его взгляды на задачу художника и на способы подготовки к ней — так искренни... так, наконец, строго и блестяще отражаются в его жизни». Репин советует Врубелю помимо академических работ начать писать собственную композицию, и Врубель принимается за «Гамлета и Офелию».

И.Е. Репин. Н.Н. Дубовской. Рисунок, 1885 г.

В 1885—1886 годах на рисовальных вечерах у Репина можно было встретить К.К. Первухина, недавно приехавшего в Петербург из Харькова и поступившего в Академию художеств, А.М. Васнецова, Н.Н. Дубовского, Н.Н. Хохрякова. «Умелые и тонкие замечания Репина много помогали нам в работе», — вспоминал А.М. Васнецов. А летом 1885 года Н.Н. Дубовской и К.К. Первухин даже живут у него на даче в Сиверской.

В первую петербургскую зиму Репин продолжал работать над «Крестным ходом в Курской губернии», спеша закончить картину к очередной передвижной выставке.

С каждым годом выставки Товарищества становятся все более популярными. Петербургская публика уже поняла, что только здесь, на этих выставках, она может видеть картины, идеи которых близки ей, волнуют ее, заставляют о многом задуматься. XI выставка, открывшаяся в марте 1883 года, в этом отношении также не обманула ожиданий публики. Здесь были представлены на ее суд: «Меншиков в Березове» Сурикова, «Курсистка» Ярошенко, «Беглый» Савицкого, портреты Крамского, Гвоздем выставки был «Крестный ход» Репина. М.В. Нестеров так вспоминал день появления картины на выставке: «...мы, художники, спешим туда, там толпа, восторги, дружественный суд... Общее возбуждение, все разделяют торжество автора, а торжество было полное... Успех картины был огромный».

Даже самые ярые враги картины, обвинявшие автора в грубой тенденциозности, «фальшивой клевете и плоском зубоскальстве», не могли не признать живописных достоинств «Крестного хода».

Живописные качества ее оценила и та часть молодых мастеров, которая искала новых путей художественной выразительности. «Нам, молодым тогда, — признавался Нестеров, — «Крестный ход» нравился своими красочными откровениями, подлинным солнцем, в коем купается толпа богомольцев».

И все же успех картины был вызван не только ее живописными достоинствами, но, в первую очередь, глубиной заложенного в ней содержания.

Если в «Бурлаках» Репин лишь приоткрыл одну из сторон российской действительности, то «Крестный ход», с его многофигурной композицией, с его яркими образами, — это не просто эпизод из жизни народа, это своеобразный портрет русского общества того времени, портрет без прикрас и без заострений.

Художники-передвижники. В центре — И.Н. Крамской, слева стоят: И.И. Шишкин, И.Е. Репин и Н.А. Ярошенко, справа сидит И.М. Прянишников, за ним стоит В.И. Суриков. Фотография, середина 1880-х гг. Публикуется впервые.

Еще до появления на выставке «Крестный ход» был куплен Третьяковым.

Картиной «Крестный ход» заканчивался определенный период в творчестве Репина: завершен большой многолетний труд-эпопея крестьянской жизни. Задуманные новые работы относились уже к другой сфере. Другие герои появились на многочисленных эскизах и этюдах художника.

Но Репин не сразу принялся за новую картину. Он чувствовал непреодолимую потребность отдохнуть. Сейчас можно было осуществить давнюю мечту — поехать в Голландию и Испанию, познакомиться с Подлинниками старых мастеров — Рембрандта, Веласкеса. В путешествие Репин отправляется вместе со Стасовым, Из Петербурга друзья выехали 26 апреля 1883 года.

Осматривая в Голландии картины Рембрандта, и в первую очередь «Ночной дозор», Репин убеждается, что лучшие работы Рембрандта находятся в Петербурге, в Эрмитаже.

Зато настоящим откровением для него явились портреты Франса Хальса, увиденные в Гааге. «Это такая прелесть жизни, экспрессии», — писал он. Именно то, чего так добивался Репин в своих картинах — предельной живости и остроты характеристики своих героев, он увидел в работах Хальса.

Всего несколько дней провели они в Бельгии возле полотен Рубенса и направились в Париж. Здесь все время было насыщено посещением многочисленных выставок и музеев. 15 мая, в день ежегодного митинга памяти расстрелянных коммунаров, Репин вместе с парижанами был у Стены коммунаров на кладбище Пер-Лашез. Под свежим впечатлением им была написана картина «Поминальный митинг».

А 22 мая Репин и Стасов уже в Мадриде. Осуществилась мечта Репина. Он в музее Прадо и целые дни проводит у картин великих испанцев — Веласкеса, Мурильо, Рибейры, Гойи. С увлечением делает копии с двух работ Веласкеса — «Менипп» и «Урод из Валлекаса».

Работа шла так успешно, что за спиной у Репина, стоящего у мольберта, всегда толпились зрители, и в первую очередь молодые художники, тоже копировавшие в музее.

Дальнейшее путешествие шло ускоренным темпом. Друзья посетили Толедо, где они видели работы Эль Греко, Кордову, Севилью, Гренаду со знаменитым дворцом Альгамброй, построенным в XIII веке, Валенсию, Барселону.

Впечатлений было так много, что новое уже стало восприниматься с трудом. Решено было возвращаться домой.

«Столько вещей смотреть постоянно, все изящные искусства да изящные искусства, все красоты природы да красоты природы — это ужасно утомляет... — пишет Стасов сестре. — Притом же восхищение да восхищение — на это слишком много тратишь самого себя... Это вроде постоянно все есть да есть, целый день все напихивать в себя пироги, да мороженое, да рябчиков, да салат — превратить себя в мешок для провизии — нет, это утомляет».

О том же Репин впоследствии писал Поленову.

Возвращались через Италию и Мюнхен, где вскоре должна была открыться Международная художественная выставка. На эту выставку Репин послал картину «Отдых».

19 июня Репин и Стасов были уже в Петербурге.

Во время двухмесячной насыщенной впечатлениями поездки работать удавалось немного. И все же Репин привез в Петербург помимо копий с Веласкеса и Тициана превосходный портрет Стасова, написанный им в Дрездене в течение двух дней, картину «Поминальный митинг», множество пейзажных и портретных зарисовок.

Вернувшись из-за границы, Репин поселяется летом в Мартышкине, популярной дачной местности под Петербургом недалеко от Ораниенбаума, в доме, не сохранившемся до нашего времени (дача № 7).

Здесь он тотчас же принимается за работу. Появляются первые эскизы к картине «Не ждали». Отложены на время многочисленные рисунки к «Аресту пропагандиста в деревне» и «Отказу от исповеди»: Репина увлекла новая тема — возвращение ссыльного домой в семью.

Героиней своей новой картины Репин сделал одну из тех девушек-революционерок, которые стойко и мужественно выносили все опасности революционной борьбы и наравне с мужчинами терпели муки тюремного заключения и ссылки.

Прошло всего несколько лет, как прозвучал выстрел Веры Засулич в градоначальника Трепова. Мужественно приняла смерть на виселице Софья Перовская. В одиночных камерах, приговоренные к тюремному заключению, томились Вера Фигнер и Людмила Волькенштейн. А сколько безвестных героинь погибло за эти годы в тюрьмах, на каторге, не вынеся тяжелых условий!

Образ юных революционерок не мог не волновать Репина, как волновал он и поэтов и художников — его современников. Подвиг русской женщины воспели в своих стихах поэты-народовольцы, ей посвятил свои лучшие картины Ярошенко...

Скромно обставленная комната, за столом сидят сестры и младший брат. Неожиданно входит девушка. Все в ней напоминает курсистку тех времен. Скромно одетая, в маленькой шапочке, на плечи накинут плед, в руках небольшой саквояж. Чувствуется, что она прибыла издалека, возможно из ссылки; ее взгляд робко останавливается на лицах родных. Как ее встретят? Что ее ждет? Удивительно передано выражение лица вошедшей — и смущение, и ожидание, и надежда на ласковую встречу. Но не рады ей старшие сестры. Чужой она стала всем.

Этот вариант картины чем-то не удовлетворяет Репина. Он берет новый, большего размера холст и пишет другую композицию на ту же тему. На этот раз героем ее становится бывший ссыльный. Та же комната, та же обстановка семьи интеллигента-разночинца с портретами Некрасова и Шевченко на стене. Спокойный, ровный свет льется из дверей, ведущих на террасу. За столом только что мирно сидели старушка мать и двое детей. У рояля — жена.

Никто не ждал возвращения ссыльного, и вдруг он сам стоит здесь бледный, постаревший, но живой. Мать не верит своим глазам; ощущение счастья, вдруг охватившее ее, сковывает движения. Но мысленно мы уже видим, как минуту спустя она припадет к груди сына и слезы потекут по ее щекам... Да, но остановимся на минуту. Оценим скупые средства, которыми выразил Репин всю эту гамму чувств, переживаний. Только согбенная спина, беспомощное движение руки — но душу зрителя пронизывает щемящая боль.

И в этом весь Репин — мастер, умеющий немногими штрихами передать всю глубину человеческих чувств.

Реакция жены значительно сдержанней и суше. В ней нет той красоты порыва, нет и теплоты. Мальчик узнал стоящего на пороге, и широкая улыбка озарила его лицо. Девочка, не помнящая отца, испуганно глядит исподлобья на вошедшего незнакомца.

Глядя на картину, зритель ясно себе представляет всю сложность момента и уже предвидит, как развернутся события дальше. Это редкое свойство — умение передать событие во времени, в развитии — органически присуще репинскому таланту.

С блестящим мастерством раскрыл Репин всю гамму чувств, еще раз доказав, по меткому определению К.И. Чуковского, что его кисти доступны и подвластны самые сложные, утонченные, неуловимые движения души.

В этой картине Репин вновь показал себя блестящим колористом. В отличие от «Бурлаков» и «Крестного хода» здесь нет яркого солнца. Ровный, рассеянный свет спокойно льется в комнату... Может быть, значительную роль в этом сыграло то, что Репин писал свою картину почти всю с натуры, в комнате дачи в Мартышкине. Все персонажи писаны с родных и близких Репина. Старушка мать — с Е.Д. Шевцовой, жена — с Веры Алексеевны и племянницы Стасова Варвары Дмитриевны, девочка — с Веры Репиной, а мальчик — с Сережи Костычева (будущего ученого-микробиолога). Больше всего пришлось Репину поработать над образом вернувшегося ссыльного. Даже после того, как картина была выставлена и куплена Третьяковым, Репин еще не раз переписывал его голову.

Репин писал эту картину уже тогда, когда народничество было разгромлено и реакция торжествовала свою победу.

Он — один из немногих художников, кто в те годы не только создал, но и решился выставить картину, которая, хоть и в завуалированной форме (название «Не ждали» было политически нейтральным), напоминала о героике народников. И несмотря на то что некоторые газеты обвиняли Репина в неясности мысли в картине, ни у кого не оставалось и тени сомнения в том, кто является ее героем. Появление картины на XII передвижной выставке в феврале 1884 года вызвало в Петербурге сенсацию. «Общество как-то всполошилось, встрепенулось, — вспоминал впоследствии А. Бенуа. — Не было собрания, в котором картина не обсуждалась бы, не было семейного обеда, за которым из-за «Не ждали» не возникали бы ожесточенные споры».

Присяжных обвинителей появилось много. Одни упрекали картину в тенденциозности, отстаивая позиции «чистого искусства», другие считали, что художник недостаточно ясно выразил свой замысел. Газеты изощрялись в злобных нападках. «Художник не виновен, если русские политические преступники не могли возбудить в нем симпатии, — писали «Московские ведомости». — Вина состоит в том, что он в холодном расчете за нездоровое любопытство публики сделал такое несимпатичное ему, полуидиотическое лицо центром картины». Как мы видим, газеты не стеснялись в выражениях. Репина пробовали упрекать в забвении элементарных начал рисунка, в незнании перспективы и необдуманном колорите. Но большинство критиков не могли не отметить значительности этой картины, где за драматизмом семейной сцены стояла трагедия жизни человека, пострадавшего «за идею», за попытку борьбы. «Это не просто картина, а живая картина, дышащая реальностью и правдой», «Репин согрел искренним и глубоким чувством своего «Нежданного гостя»... Тут безмолвный эпилог годы тянувшейся драмы, неведомой, правдивой и страшной», — писали газеты.

Разноречивые отклики Репин принимал хладнокровно. «Каждый раз с выпуском в свет новой вещи своей, — писал он М.П. Федорову, — слышу столько противуположных мнений, порицаний, огорчений, советов, сожалений, сравнений с прежними и всевозможных предпочтений, что если бы я имел страстное желание руководствоваться общественным мнением... то и тогда, во всех этих случаях, я был бы несчастным, забитым, не попавшим в такт провинившимся школьником... К счастью моему, я работаю над своими вещами по непосредственному увлечению. Засевшая идея начинает пилить меня, не давать покою, манить и завлекать меня своими чарами, и мне тогда ни до чего, ни до кого нет дела. Что станут говорить, будут ли смотреть, будет ли это производить впечатление плодотворное или вредное, высокоэстетическое или антихудожественное, — обо всем этом я никогда не думал. Даже такой существенный вопрос — будет ли картина продана, понравится ли публике? — никогда не был в состоянии остановить меня».

Репин действительно мало внимания обращал на то, что писалось о нем в газетах; но сказать, что он не принимал близко к сердцу мнение друзей, нельзя. Репину совсем не было безразлично и то, что Стасов критиковал его «Софью», и то, что позднее в своих статьях о XIII передвижной выставке критик ни словом не обмолвился о картине «Иван Грозный». Репин даже с горячностью упрекал Стасова: «Вы становитесь тормозом моего настоящего успеха».

Картину «Не ждали» Стасов встретил восторженно. Он видел ее еще в работе, когда Репин создавал образ революционера. Это был момент творческих исканий художника. Когда же Стасов увидел ее через несколько месяцев на выставке, он был поражен... Одним из самых великих произведений русской живописи назвал он эту картину.

«Не ждали» — первое законченное полотно из целой серии задуманных Репиным картин о революционерах. Судьбы молодого поколения не переставали волновать Репина. Годы жесточайшей реакции не могли вытравить из памяти события недавнего прошлого, героизм народников, их бесстрашные речи на процессах, стойкость и мужество перед виселицей. Но должно было пройти несколько лет, чтобы на холстах Репина стали появляться первые композиции. А между тем писал он эти картины уже в другой период, когда общественная жизнь точно замерла. Многие писатели, художники вообще стали избегать общественно значимых тем, отказались от своих прогрессивных настроений.

Как писал Горький, «это было скучное и бесцветное время, полное торжества мещан, идейного разброда, разочарований». Эпохой безвременья назвал 1880-е годы Успенский. В одном из своих рассказов он рисует невыносимую, душную обстановку, в которой приходилось жить: «Молчи, терпи и не расспрашивай! Вот что требуется в настоящее время».

Глухая пора реакции вызывала в Репине внутренний протест. Неужели все забыто? Неужели жертвы принесены зря и самоотверженная борьба молодых революционеров предана забвению? Нет, этого забыть нельзя. Об этом надо всегда помнить. И Репин, продолжая оставаться верным своей теме, воссоздает на своих холстах образы героев 70-х годов.

Одновременно с «Не ждали» художник начинает разрабатывать другую тему. «Сходка террористов» — на тайном собрании выступает оратор. Он говорит вдохновенно, горячо. Его слушают собравшиеся вокруг стола юноши и девушки.

Однако картина эта осталась незавершенной. Возможно, что Репин неудачно построил сюжет. Здесь нет столкновения характеров, нет споров. Здесь царит единое настроение: все задумались, чувствуют значительность того, о чем только что говорил оратор. Такой сюжет не давал Репину возможности проявить самую сильную сторону его таланта — разработать острые психологические характеристики персонажей картины.

Втайне, никому не рассказывая, продолжает работать Репин и над давно взволновавшей его темой — «Отказ от исповеди перед казнью».

В камеру к заключенному приходит священник. Двери камеры приоткрыты, и в глубине виден палач. Таким был первый вариант картины. Постепенно, освобождая композицию от излишнего, Репин ограничился двумя главными персонажами. Повествовательное начало исчезло. Осталась острая драматическая ситуация—столкновение двух сил, двух миров, двух идеологий.

Долго искал Репин позу заключенного, его жест. Ведь он обречен на смерть, это его последние часы... Но моральная победа все-таки на его стороне. Репин ищет единственный, наиболее выразительный вариант.

Наконец решение найдено, и в 1885 году работа закончена.

В картине доминирует один мотив — сила революционера, его несгибаемая воля, его идейная убежденность. Такого решения образа революционера не знала еще русская живопись, хотя в 1878 году Ярошенко написал картину «Заключенный», где изобразил тюремную камеру с маленьким, высоко расположенным окном. К этому окну, как к единственной точке, связывающей его с внешним миром, и тянется арестант, которого зритель видит только со спины. Эта тяга к свету, к свободе вызывала сочувствие, но внутренний мир заключенного, его духовный облик не были раскрыты, и можно было только предполагать, что это «политический».

Другие мысли и чувства будило репинское полотно. Оно утверждало" нравственную силу революционных идей.

Репин писал свою картину втайне, не говоря о ней даже Стасову, которого посвящал во все детали таких картин, как «Не ждали», «Арест пропагандиста». Никакой надежды показать «Отказ от исповеди» публично не было, и, закончив картину, Репин подарил ее поэту Н.М. Минскому, чья поэма, прочитанная им семь лет тому назад, подсказала ему сюжет.

Стасов, увидевший картину только в 1888 году у ее владельца, пришел в неистовый восторг. «Илья, я вне себя — не то, что от восхищения, а от счастья! Я получил сию секунду вашу «Исповедь». Наконец-то я эту вещь увидел и, конечно, в ту же секунду, в то же мгновение выпросил, вымолил себе фотографию у Минского. Наконец-то, наконец-то я увидел эту картину. Потому что это настоящая картина, какая только может быть картина!!! Какой взгляд, какая глубина у вашего осужденного!! Какой характер, какая целая жизнь тут написалась — точь-в-точь в «Не ждали». Что впоследствии после вас останется — вот это то и будет».

Стасова, больше всего ценившего в творчестве Репина картины на современные темы и не признававшего за ним права на историческую живопись, можно, конечно, упрекнуть в известной односторонности, но то, что он первый «открыл» «Отказ от исповеди», одну из лучших картин Репина, и то, что он обратил на нее внимание Третьякова и настоял на ее покупке для галереи, в этом его большая заслуга.

Мысли о судьбах молодого поколения, о революционно настроенной молодежи не давали художнику покоя. Примерно в эти же годы он пишет картину «Революционерка перед казнью», но на выставке эта картина появилась впервые лишь в 1897 году, а в 1900 году была продана в Чехословакию, где находится и по настоящее время.

* * *

Репин напряженно работал, но рядом текла привычная жизнь — встречи, музыкальные вечера, литературные чтения.

Репин не был в стороне от этой жизни; его можно было часто видеть то тут, то там. Это давало не только разрядку, которой требовал утомленный работой организм, но и свежие впечатления, знания.

Наиболее многолюдными и интересными были встречи у Ярошенко. Супруги Ярошенко жили в небольшой, уютной квартире на четвертом этаже дома на Сергиевской улице (ныне улица Чайковского, 63). Здесь собирались не только художники, но и ученые, писатели, актеры. Их квартира, как вспоминал писатель В.Н. Ладыженский, была своеобразным центром, объединявшим прогрессивные круги демократической интеллигенции Петербурга. Н.А. Ярошенко любили за его неподкупную честность, принципиальность. Он был, по меткому выражению Нестерова, совестью художников, как Крамской — их разумом. Он не поступался своими идеалами и в творчестве, воспев в своих картинах молодое поколение русских революционеров. Его не испугал арест, которому он подвергся за написанную им после выстрела Веры Засулич картину «У Литовского замка».

Стройный, подтянутый, с военной выправкой, всегда сдержанный, он был полной противоположностью своей живой и экспансивной жене — Марии Павловне. Принимая деятельное участие в работе Высших женских курсов, она была всегда окружена юными ученицами, наполнявшими с утра до вечера их гостеприимный дом.

«Субботы» у Ярошенко несколько напоминали по своему характеру многолюдные «четверги» Артели художников. Частыми гостями были Г.И. Успенский, Н.К. Михайловский и А.И. Эртель, Д.И. Менделеев с женой, актриса П.А. Стрепетова. Здесь можно было услышать запрещенные цензурой сказки М.Е. Салтыкова-Щедрина и импровизации Г.И. Успенского, носившие явно политическую окраску. Нередко предметом обсуждения являлись запрещенные статьи Герцена, Белинского, Писарева, Кропоткина.

В конце вечера гостей приглашали к ужину. По одну сторону длинного стола усаживались гости Николая Александровича, по другую — юные подопечные Марии Павловны. Здесь-то и начиналось настоящее веселье. Находившаяся в зените своей славы, Стрепетова частенько получала от неизвестных авторов — поклонников ее таланта — пьесы для бенефиса. Трудно было удержаться от смеха, когда Стрепетова с комическим пафосом читала за общим столом отрывки из этих наивных, нелепых сочинений.

Писатель В.М. Гаршин, вначале всегда сидевший молча, лишь слегка улыбаясь, под влиянием общего веселья оживлялся все более и даже показывал фокусы.

Совершенно иной характер носили вечера у художника К.В. Лемоха — автора небольших жанровых картин из жизни деревенской детворы. Он был одним из старейших членов Товарищества и почти бессменным его казначеем, с чисто немецкой аккуратностью ведя дела.

Жил Лемох на Васильевском острове, в доме № 15 по Малому проспекту. По вторникам его тихая квартира преображалась. Небольшие, уютные, расположенные анфиладой комнаты, обставленные мягкой мебелью, заполняла веселая и шумная компания.

Эти вечера напоминали скорее петербургские журфиксы. Сюда художники приходили с женами и детьми. Веру и Надю Репиных с радостью встречала их сверстница — дочь Лемоха Варенька, ставшая впоследствии женой старшего сына Д.И. Менделеева — Володи. Играли в различные игры, танцевали... и наконец небольшая гостиная погружалась в полумрак и затихала: раздавались звуки рояля...

Особенно любили художники встречаться по средам у Д.И. Менделеева, в его квартире, расположенной в первом этаже главного здания Петербургского университета (в настоящее время здесь музей Д.И. Менделеева). Эти «среды» Менделеев стал устраивать с тех пор, как познакомился с Анной Ивановной Поповой, ученицей Академии художеств, ставшей впоследствии его женой. Сам Дмитрий Иванович также интересовался искусством и не пропускал ни одной художественной выставки.

Собирались в гостиной, большие окна которой выходили на Университетскую линию. На стенах этой комнаты висели картины художников — друзей Менделеева и работы Анны Ивановны. На столиках лежали альбомы с репродукциями, присылаемые для просмотра художественными магазинами. В самой большой комнате — столовой — гостей ожидали чай, бутерброды, фрукты. Несмотря на то что у Менделеева собирались художники различных направлений, постоянно споривших между собой, симпатии хозяина дома были на стороне передвижников. Они платили ему взаимной привязанностью. Менделеев был одним из немногих, которых передвижники приглашали на свои традиционные ежегодные обеды в ресторане «Донон» у Певческого моста (Мойка, 24) по случаю открытия выставок.

Кроме художников на менделеевских «средах» бывали друзья ученого — профессора университета Н.Н. Бекетов, Н.А. Меньшуткин, А.А. Иностранцев, Ф.Ф. Петрушевский... Когда речь заходила о технологии живописи, часто на помощь художникам приходили университетские друзья Менделеева. Здесь, в кабинете Менделеева, и в примыкающей к нему лаборатории университета (вход в которую был из квартиры) изучались свойства красок. Физик Петрушевский сам увлекался живописью, и именно тогда у него возникла мысль написать книгу о красках — «Краски и живопись».

Д.И. Менделеев знал Репина еще учеником Академии, встречая его в доме Праховых. Затем Репин на многие годы оставляет Петербург, и они не видятся. Но если мы заглянем в архив Менделеева, то увидим, как внимательно он следит за каждой новой картиной Репина, делая пометки в каталогах передвижных выставок и собирая в своем альбоме фотографии с наиболее понравившихся ему произведений художника. Когда же Академия наук забаллотировала Менделеева при выборах академиков, то Репин немедленно послал ему сочувственное письмо. К сожалению, письмо это, отправленное из Москвы, не сохранилось, и мы не знаем его содержания. Судя по ответу Менделеева, Репин принял это событие близко к сердцу и откликнулся с присущей ему горячностью.

«Мне действительно теперь приходится получать много писем и депеш, — писал Менделеев Репину, — ...но то, что написали вы, Илья Ефимович, дало иное чувство, непосредственное, точно пожаловала красавица. Усталому, мне скоро надо будет отдохнуть от груза, наваленного теперь на меня, от упора сил в мою точку — мне все же жутко. Приеду в Москву и с радостью обниму вас».

И вот Репин в Петербурге. Он — непременный участник менделеевских «сред». «Ах, какой это был разносторонний человек и вот уже истинно гениальный. Бывало, с самыми неразрешенными вопросами бежишь к нему... Что это за оригинальная голова», — вспоминал уже в старости Репин.

Незадолго до этого Эдинбургский университет присвоил Менделееву звание доктора, и тогда же Репин пишет акварельный портрет ученого. Он сидит, чуть сгорбившись, с раскрытой книгой в руках. Рядом, на столике, два толстых фолианта. При взгляде на изображение не возникает сомнения, что здесь изображен ученый. И не только потому, что он одет в средневековую университетскую мантию и берет, в которые, по традиции, облачали вновь посвященного. Главное в портрете — лицо Менделеева, его сосредоточенный, напряженный взгляд, говорящий об интенсивной работе мысли.

По четвергам гости собирались у Репина. В первые годы после переезда в Петербург вечера эти были многолюдные и веселые. Обычный круг гостей — художники, и естественно, все вертелось вокруг вопросов искусства. Часто Репин по старой памяти устраивал рисование. Кого-нибудь из гостей усаживали позировать. Живой, всегда улыбающийся, он был неистощим на выдумки. Иногда вдруг Репин поставит живую картину. Однажды, как вспоминает А.И. Менделеева, решили изобразить в лицах «Грешницу» Семирадского. Сама она, пышноволосая блондинка, и была «грешницей». Достали светло-розовый шелковый кафтан, сшитый для модели, с которой предстояло писать сына Ивана Грозного, надели на Менделееву задом наперед и закололи по ее фигуре. Волосы «грешницы» были распущены и украшены жемчугом и виноградом. Христа изображал Дубовской в белокуром парике. Толпу — гости и дети. Репин радовался больше всех и уверял, что главные фигуры в картине лучше, чем у Семирадского.

На масленицу Репин устроил костюмированный вечер. Встречали гостей хозяин в украинском костюме, по привычке покручивая свои усы, и его миниатюрная жена, одетая русской крестьянкой. Прибыли морская царевна — А.И. Менделеева и монастырский служка — В.М. Максимов. А вот уже весело отплясывают одетые в костюмы финских крестьян С.Н. Крамская и М.К. Клодт. Тут же у мольберта сидит К.А. Савицкий, в смешной шляпе, с огромным красным галстуком, — он рисует карикатуры и раздает их своим персонажам на память о веселом вечере. Разъезжаются поздно, за полночь.

А в семь часов утра Репин снова в своей мастерской. Только что на выставке появилась его картина «Не ждали», а на мольберте уже стоит начатая еще в Москве картина «Иван Грозный».

Здесь, в мастерской, он воспроизводит обстановку покоев царя. Специально сшиты костюмы. Репин сам кроил и черную, похожую на подрясник одежду Грозного, и синие штаны царевича.

Как обычно, Репин тщательно подбирает натуру для каждого из персонажей. Изображений Грозного сохранилось очень мало. Но в представлении Репина образ уже сложился. Нужна лишь подходящая натура. Как правило, одним человеком Репин не ограничивается. Для каждого персонажа ему позируют несколько человек.

Принято считать, что Грозного он писал с художника Г.Г. Мясоедова. Действительно, существует великолепный этюд, где Мясоедов чуть ли не доподлинно перевоплощается в Ивана Грозного. Однако кроме Мясоедова позировали и другие. Часто свои модели Репин выискивал прямо на улице. Так, на Литовском рынке, на Офицерской улице, увидев чернорабочего, лицо которого напомнило ему царя Ивана, он тут же на улице стал писать... Гуляя на Васильевском острове, художник встретил человека, глаза которого ему опять «напомнили» глаза царя. Он пошел за ним... Где-то на окраине города человек остановился. Тогда Репин подошел ближе, посмотрел пристально ему в глаза, затем быстро побежал домой, в мастерскую, и бросился к картине, чтобы запечатлеть увиденное.

Для образа царевича писались этюды с В.М. Гаршина и художника В.К. Менка. Репин работал над картиной запоем. Увлеченный, он не мог оторваться от холста. При взгляде на картину его самого уже охватывала дрожь, — настолько впечатляюща была вся сцена. Но вот возбуждение сменялось усталостью, и опять брало сомнение. «Я упрятывал картину с болезненным разочарованием в своих силах — слабо, слабо казалось все это... Разве можно?.. Но наутро испытываю опять трепет — да что-то похожее на то, что могло быть... И нет возможности удержаться — опять в атаку!.. Я работал как завороженный. Мне минутами становилось страшно. Я отворачивался от этой картины, прятал ее... Но что-то гнало меня к этой картине, и я опять работал над ней».

В этом рассказе, с его психологическими нюансами, раскрывается перед нами весь Репин, его страсть к творчеству, темперамент истинного художника. Он не может отделить себя от своего детища. Он весь живет картиной, ее героями. Все им до глубины души пережито, прочувствовано. Наконец картина закончена. На одном из «четвергов» Репин решается показать ее друзьям. Вот как описывает это событие сам художник: «Лампами картина была освещена хорошо, и воздействие ее на мою публику превзошло все мои ожидания. Гости, ошеломленные, долго молчали, как очарованные в «Руслане» на свадебном пиру. Потом долго спустя шептали как перед покойником... Я наконец закрыл картину. И тогда даже настроение не рассеивалось и долго... Особенно Крамской только разводил руками и покачивал головой... Я почувствовал себя даже как-то отчужденным от своей картины: меня совсем не замечали или вскользь избегали с жалостью...

«Да, вот...» — произносил как-то про себя Крамской».

10 февраля 1885 года в доме Юсуповых, как бывало и ранее, открылась XIII передвижная выставка. Картины развешаны на стенах, обтянутых черным коленкором. Выставка разнообразна: пейзажи В.Д. Поленова, И.И. Шишкина, А.М. Васнецова, исторические картины Н.В. Неврева, портреты И.Н. Крамского, жанровые картины В.Е. Маковского, И.М. Прянишникова.

Анфилада небольших зал заканчивается комнатой, где находится «Иван Грозный». С каждым днем выставка привлекает все больше и больше народу. Сплошным потоком поднимаются посетители по лестнице, направляются в залы и, конечно, идут туда, где висит картина Репина. Перед ней всегда толпа. Помещение уже не может вместить всех желающих. Толпа теснится на Невском проспекте перед входом... Чтобы установить порядок, пришлось вызвать конный наряд жандармов. Достаточно сказать, что количество зрителей этой выставки достигло цифры 44 600 человек, превысив в два и даже в три раза число посетителей других выставок Товарищества. «Большей сенсации, — вспоминает Нестеров, — на моей памяти не вызывало ни одно художественное создание».

Дом № 86 по Невскому проспекту, где неоднократно выставлялись картины передвижников. Современная фотография

На выставке разгорались страсти. Одни восхищены, другие негодуют. Люди спорят перед самой картиной, на лестнице, на улице... О ней говорят даже в тех кругах, которые ничего общего с искусством не имеют. Спорят о том, должен ли был художник запечатлеть такой момент на холсте, возмущаются обилием крови. Не было печатного органа, который не высказал бы своего мнения о картине. «Нужен ли в искусстве такой ужасный реализм? — спрашивает автор статьи в газете «Новости». — Не эстетическое чувство испытываете вы перед этой страшной по своему реализму картиной, а ужас и отвращение...» Журналисты не брезговали и фельетонами, в которых красочно описывалось, как зрители падают в обморок перед картиной. Но были и статьи, написанные более серьезно. Авторы их пытались проанализировать произведение, глубже разобраться в его достоинствах. Репина сравнивали с Достоевским по силе красок и смелости в обрисовке будничных деталей, глубокому психологическому анализу. Писали о высоком художественном наслаждении, которое доставляет картина: «Давно ни один из корифеев нашей живописи не оставлял в нас такого сильного, неотразимого и цельного впечатления...», «Репин превзошел самого себя... Это произведение положительно лучшее, что нам дали русские художники за последние годы...», «Эта картина не только шедевр нынешней выставки, вообще разнообразной... но один из шедевров вообще русской живописи. Ничего более сильного, страшно реального и смелого не создавал Репин», — читаем мы на страницах петербургских и московских газет.

В одной статье даже делается попытка посмотреть на картину шире, не только как на воспроизведение эпизода непроизвольного убийства отцом своего сына. Автор пишет в «С.-Петербургских ведомостях»: «...картина слишком сильна и талантлива, слишком безыскусственная для того, чтобы быть эффектною... Картина Репина верна натуре: она тоже и кровава и ужасна».

И вот эта «верность натуре», созвучность современности, мимоходом отмеченная в скромной заметке, стала предметом обсуждения в высших кругах.

Выставку посетил обер-прокурор святейшего Синода К.П. Победоносцев, имевший огромное влияние при дворе, вдохновитель политической реакции 80-х годов. Он сразу уловил идею картины. «Удивительное ныне художество, — сообщал он царю после посещения выставки, — без малейших идеалов, только с чувством голого реализма и с тенденцией критики и обличения. Прежние картины того же художника Репина отличались этой наклонностью и были противны. Трудно понять, какой мыслью задается художник, рассказывая во всей реальности именно такие моменты. И к чему тут Иван Грозный? Кроме тенденции известного рода, не приберешь другого мотива».

И завертелась цензурная машина: «Господину министру внутренних дел. Его императорское величество высочайше повелеть соизволил, чтобы находящаяся ныне на XIII передвижной выставке картина Репина "Иван Грозный"... по закрытии этой выставки ни в Москве и нигде более и ни под каким предлогом не была выставляема для публики или распространяема в публике какими-либо другими способами...».

В свою очередь Главное управление по делам печати разослало 19 марта 1885 года свой циркуляр всем цензурным комитетам и цензорам, запрещающий воспроизводить картину Репина «Иван Грозный».

Пока шла переписка между двором и III отделением, выставка в Петербурге закончила работу, все картины были перевезены в Москву, и 1 апреля в помещении Училища живописи и ваяния среди экспонированных картин находился и «Иван Грозный». Сведения об этом в тот же день достигли Петербурга. Тотчас же в адрес генерал-губернатора Москвы отправляется телеграмма: «Москва. Генерал-губернатору. Государь император высочайше повелел картину Репина «Иван Грозный»... не допускать для выставок и вообще не дозволять к распространению. Посему соблаговолите Ваше Сиятельство сделать распоряжение о снятии означенной картины с открывшейся в Москве передвижной выставки».

Естественно, высочайшее повеление было немедленно исполнено, и в Петербург полетела телеграмма, уведомляющая об этом. Картина была передана купившему ее П.М. Третьякову.

Но местные власти не могут успокоиться: ведь картина в галерее у купца П.М. Третьякова и там ее могут видеть многочисленные посетители.

Генерал-губернатор просит соответствующего разъяснения у III отделения. В ответ он получает телеграмму: «Запретить Третьякову помещать в его галерее картину и взять с оного подписку в том, что он ни под каким предлогом не будет ни выставлять, ни распространять в публике сию картину».

Репин был бессилен что-либо сделать. Он мог только издали следить за всеми перипетиями судьбы своего детища. Понимая, что вмешательство его ни к чему не приведет, он писал Третьякову: «Я хотел было идти теперь к великому князю, но раздумал: другое дело, если бы с ним можно было поговорить откровенно, по душе, по-человечески, совершенно серьезно. Но что вы станете объяснять гвардейскому офицеру, никогда не мыслившему и имеющему свое особое миросозерцание, в котором нашей логике нет места. Бесполезно! Одна пустая трата драгоценного времени и еще порча крови...»

Картина пролежала у Третьякова несколько месяцев, пока наконец благодаря хлопотам художника А.П. Боголюбова, не было получено разрешение Александра III вернуть ее в галерею. В июле она была водворена на место.

История с картиной «Иван Грозный» послужила поводом для еще большего усиления цензуры в столице и провинции.

Газете «Новости» 20 мая 1885 года было сделано строгое внушение за напечатание «неприличной» статьи В.В. Стасова о картине Репина. «При сем было объяснено ему (редактору), что если он еще раз осмелится выступить с одобрительными отзывами об означенной картине, утверждая, будто он не знал, — то это неуместное оправдание не оградит его от заслуженной кары». Газетам было вообще запрещено публиковать положительные отзывы о «Грозном».

Даже через десять лет, в 1895 году, цензор запрещает репродуцирование картины в журнале «Нива», считая, что «едва ли задача таких журналов, как «Нива», популяризировать идеи о царском самосуде и зверской несдержанности».

Друзья Репина, художники, встретили картину с восторгом. Мастерство, которого Репин достиг, глубокое проникновение в психологию человека, передача сложной смены настроений, когда на лице героя гнев уступает место ужасу и одновременно нежности к сыну, и даже любви к нему, и раскаянию, — все это восхищало современников.

Психологическая глубина образа царя Ивана, созданного художником, была творчески воспринята другим гением русского народа — Шаляпиным и получила вокальное преломление в партии Грозного в опере Чайковского «Псковитянка», определив сценическую традицию, живущую по сие время. «Трудная это была задача для меня в то время, — писал Ф.И. Шаляпин. — Для актера, то есть для пластического изображения типа, да еще такого, как Иван Грозный, всего прочитанного в книгах было недостаточно, и вот где я воскликнул великое спасибо И.Е. Репину. Я увидел его Грозного с сыном в Третьяковской галерее. Совершенно подавленный ушел я из галереи. Какая силища, какая мощь! И хотя эпизод убийства сына не входил в играемую роль, однако душа Грозного (несмотря на все зверства, им творимые), как мне именно и хотелось, представлена была душой человеческой, т. е. под толщей деспотизма и зверства, там, где-то далеко з глубине я увидел тлеющую искру любви и доброты».

Лев Толстой, побывав на XIII выставке передвижников, пишет Репину восторженное письмо. Даже Чистяков, скупой на похвалы, отмечает: «Репин написал хорошую картину... Вот бы понравилась она в Риме и везде — хорошо и кровеносно, — не преминул он добавить со свойственным ему острословием. — Мне она тоже нравится».

Молодой В.М. Гаршин, увидев на выставке картину, не мог оторваться от нее. По его словам, он не спал всю последующую ночь. Что-то влекло его к ней постоянно, и каждый раз, идя по Невскому на службу в канцелярию Общества съезда представителей русских железных дорог, он заходил на несколько минут на выставку, чтобы взглянуть на «Ивана Грозного».

Сама идея картины не могла не быть близка Гаршину. Чуткий ко всякой несправедливости, Гаршин органически ненавидел жестокость и насилие, а в картине был показан и осужден ужас тирании и самодурства. Этот страстный обвинительный акт против жестокости и деспотизма созвучен творчеству Гаршина.

...Влияние творчества и личности И.Е. Репина в русской культуре и общественной жизни возрастает с каждой новой работой. Но художнику чуждо самоуспокоение. Он по-прежнему устремляется навстречу всему живому, новому, талантливому. Поселившись в Петербурге, он ищет знакомства с молодыми писателями, в том числе с Гаршиным.

Впервые Репин увидел Гаршина в концертном зале Павловой (Троицкая улица, 13, ныне улица Рубинштейна, 13) и, как вспоминает художник, «затеплился к нему особой нежностью». Действительно, обаятельный облик Гаршина привлекал и вызывал симпатии. Гаршин был уже тогда автором прославившихся рассказов «Четыре дня», «Художники», «Трус», «Красный цветок»... И молодежь готова была носить его на руках. Репин в это время работал над «Иваном Грозным», и Гаршин с его застывшей в глазах скорбью был идеальной моделью для царевича. Гаршин охотно согласился позировать. Работа над портретом, частые встречи сблизили их. «Очень я сошелся с Репиным, — пишет Гаршин одному из своих друзей, — как человек он мне нравится не меньше, чем как художник. Такое милое, простое, доброе и умное создание божие этот Илья Ефимович, и к тому же, насколько я мог оценить, сильный характер при видимой мягкости и даже нежности».

Лето 1884 года Репин проводил в городе, торопясь кончить «Ивана Грозного». Сняв дачу невдалеке от Парголова, в Юкках, он отправил туда семью, навещая ее лишь по воскресеньям. Гаршин также никуда не выезжал из Петербурга. Летом он жил на окраине, у Нарвских триумфальных ворот, в здании таможни (Старо-Петергофский проспект, 38), у родственников жены. Репин предложил Гаршину позировать для большого портрета.

Портрет этот памятен всем. Писатель изображен за столом. Оторвавшись от книги, он повернул к нам голову. В его красивых, печальных глазах Репин запечатлел боль и страдания, которыми была полна душа писателя.

Гаршин подолгу позировал, иногда читая вслух во время сеанса, когда Репин писал фон. После сеанса, уже вечером, Репин провожал Гаршина. Разговаривая, шли они по Старо-Петергофскому проспекту, пересекали Обводный канал и незаметно доходили до таможни. Здесь, остановившись и проговорив еще порядочно у калитки, шли обратно. Теперь Гаршин шел провожать Репина, и они опять доходили до Калинкина моста. Затем художник еще раз провожал писателя, и так иногда, как вспоминал Репин, эти «проводы» повторялись до тех пор, пока Обводный канал делался совсем безлюдным. Нехотя расставались они, чтобы назавтра встретиться вновь.

И.Е. Репин. Иллюстрация к рассказу В.М. Гаршина «Художники». Рисунок, 1888 г.

Гаршин не чужд был живописи. Он любил и понимал ее, не пропускал ни одной художественной выставки и даже написал в связи с ними несколько рецензий.

Очень хотелось Гаршину написать статью о творчестве Репина, но этому не суждено было сбыться. Репин тяжело переживал смерть писателя. Он провожает тело Гаршина на Волково кладбище, и здесь, в кладбищенской церкви, в последний раз зарисовывает его. Репин принимает участие в сборниках, посвященных памяти Гаршина. Для одного из них он делает обложку, а в другом помещает рисунок — иллюстрацию к рассказу Гаршина «Художники».

Репин знакомится в эти годы с кружком молодых писателей, друзей Гаршина. Это прогрессивно настроенные тогда, близкие радикально-народническим кругам писатели — Н.М. Минский, М.Н. Альбов, В.И. Бибиков, И.И. Ясинский. Сейчас их имена почти забыты, но в то время наиболее талантливый из них — Альбов — был почти так же популярен, как Гаршин.

По просьбе Репина В.И. Бибиков привел его однажды на журфикс к И.И. Ясинскому — журналисту и автору нескольких повестей. Ясинский жил тогда в меблированных комнатах некой г-жи Арчиковой, в доме на углу Невского проспекта и Николаевской улицы (ныне улица Марата, 2). С тех пор Репин становится частым посетителем литературных вечеров у Ясинского, который вскоре снял квартиру в доме № 21 по Бассейной улице (ныне улица Некрасова). Здесь Репин познакомился с М.Н. Альбовым, произведения которого высоко ценил и называл их выдающимися среди сонма посредственностей, и с молодым Мережковским, в стихах которого тогда зазвучали мотивы «гражданской скорби». Здесь читали свои новые стихи Н.М. Минский, К.М. Фофанов, начинающий поэт А.В. Жиркевич, печатавший свои стихи под псевдонимом А. Нивин. Тогда еще студент Военно-юридической академии, Жиркевич становится вскоре близким другом Репина. Живя в дальнейшем в Вильно, он переписывается с Репиным, а во время кратковременных наездов в Петербург неизменно пользуется гостеприимством художника.

Много лет спустя, уже в годы первой русской революции, Репин порвал с Жиркевичем, убедившись, что тот сотрудничает в реакционных изданиях. Но в описываемые годы знакомство их только что состоялось. Под впечатлением первой встречи Жиркевич делает в своем дневнике подробное описание внешности художника: «Репин — очень энергичный, подвижной, прекрасно сложенный господин с довольно простыми и изящными манерами, но с жестами, по которым часто отличаешь художника, актера в толпе, не стоящей внимания. Маленького роста, он производит, однако, такое сильное впечатление своей внешностью, что, увидев его в первый раз, наверное спросишь: «Кто это такой?» У него все миниатюрно и изящно, начиная с маленьких ног и рук и кончая античной головой, увенчанной роскошной артистически-небрежной шевелюрой темных с проседью вьющихся волос, разделенных на две части едва заметным пробором. Нижняя часть лица покрыта жидкой темноватой бородой, сгущающейся на подбородке и посреди щек. Нос точно выточен с легким горбиком и тонкими ноздрями, лоб небольшой, как бы вдавленный посредине, с выпуклостями над бровями — спокойный, открытый, честный философский лоб. Главное же украшение лица составляют маленькие прищуренные глаза неопределенного цвета с черными зрачками. Глаза эти то пытливо взглядывают вам в душу, то греют вас ласкою и приветом, то как бы устремляют свой взор куда-то внутрь духовного мира художника, то блестят холодком и презрением. Одним словом, эти глаза ни одну минуту не остаются праздными, бессмысленными зрителями жизни: они думают, чувствуют, говорят».

Посещал Репин и вечера у А.И. Лемана, писателя малоодаренного, но примыкавшего к тому же кругу литераторов. Эти вечера подробно описаны Жиркевичем. Жиркевич был там самым молодым, но он отмечает и мелочность интересов, взаимные зависть, недоброжелательство, а также и бездарность многих. Не мог этого не чувствовать и сам Репин. Не случайно в одной из дневниковых записей Жиркевич отмечает, что Репин казался одиноким в этом обществе.

И все-таки Репина притягивает сама творчески бурливая атмосфера литературных вечеров, ожидание чего-то свежего, нового от писателей. Отдельные встречи с яркими, значительными людьми компенсировали ему порой напрасно потраченное время. Так, интересно было беседовать с критиком А.И. Введенским, автором ряда этюдов о современных писателях. «Просто кладезь премудрости, настоящей, глубокой, живой», — характеризует Репин его в письме к В.Г. Черткову.

Репин на таких вечерах говорил мало, больше слушал. Он мог сидеть молча часа два, исподтишка наблюдая всех своими маленькими, глубоко сидящими глазками. Но бывало, что и он оказывался в центре внимания. Всем было интересно узнать его суждения о явлениях искусства, картинах очередной выставки. Когда он увлекался, он говорил красиво и долго. Особенно же любили писатели, когда Репин рассказывал о своих поездках за границу, о встречах со знаменитыми людьми. Себя, как отмечает Жиркевич, он к таковым не причислял и даже стеснялся своей громкой славы.

Иногда Репин горячо и увлеченно спорил. Он прекрасно знал русскую и иностранную литературу и поражал этим присутствующих. Вскоре писатели стали считать его своим. «Репин — единственный, может быть, художник, на которого в семье литераторов смотрят как на собрата», — писал о нем В.И. Бибиков.

Со временем эти литературные вечера стали устраивать и в квартире Репина. В гостиной, погруженной в полумрак, читались еще не напечатанные рассказы, стихи, звучали импровизации. Приходили на эти вечера И.И. Шишкин, А.И. Куинджи, бывали актеры, ученики Академии художеств. Беседа продолжалась за длинным столом, покрытым белой скатертью, с кипящим самоваром, освещенным висячей лампой.

К этому времени относится задуманная серия портретов, исполненных углем на холсте или картоне. Это портреты А.И. Лемана, А.И. Введенского, А.В. Жиркевича, актера М.И. Писарева, чье мастерство И.Е. Репин высоко ценил.

Очень нравилась Репину поэзия К.М. Фофанова. Первые стихи, которые он прочел, привели его в восторг. Как всегда, Репин стремится поделиться с друзьями своими впечатлениями. «Знакомы ли вы с произведениями молодого Фофанова? Вот сила, вот гигант!» — писал он Черткову.

В стихах Фофанова Репина привлекала искренность, лиричность. Приверженец классической поэзии, Репин, видимо, почувствовал в поэзии Фофанова нечто родственное лирике Ф.И. Тютчева и А.А. Фета.

Репин не был одинок в этом пристрастии. Чехов считал Фофанова одним из талантливейших поэтов, его стихи нравились Л.Н. Толстому и А.М. Горькому. Но муза Фофанова расцвела в 80—90-е годы прошлого века и была отмечена пессимизмом, свойственным молодым писателям того времени. «Реакционно-романтическое противопоставление мечты и действительности» делали Фофанова одним из предшественников русского символизма. Недаром В.Я. Брюсов, почувствовав это, писал Фофанову: «Никому из поэтов не обязан я так много за часы восторга и радости, как вам».

С Фофановым Репин познакомился в конце 1886 года, когда поэт только что приобретал известность. Поэт жил в 12-й Роте (ныне 12-я Красноармейская). Туда впервые пришел к нему Репин, сопровождаемый Бибиковым. С тех пор Репина часто можно было видеть среди писателей, собиравшихся по средам у Фофанова. Это был тот же круг молодых литераторов, которых Репин встречал у Ясинского. В маленьком, тесном, убого обставленном кабинете поэта весь вечер звучали стихи. И как всегда, в центре внимания был сам хозяин дома.

Внешне Фофанов меньше всего был похож на поэта. Скромный, застенчивый, бедно одетый, он скорее напоминал провинциального чиновника. Но стоило ему начать читать стихи, как он преображался: в нем появлялось, по словам Репина, «что-то царственное в жестах. Живописные волны светлых волос делали красивой эту страстную голову. И Фофанова нельзя было узнать, он казался в длинном сюртуке вдохновенный, недоступный, важный...» Обычно, читая стихи, Фофанов садился, положив ногу на ногу и обняв руками колено. Так он мог читать весь вечер.

Однажды (это было в ноябре 1887 года) Репин пригласил Фофанова к себе в мастерскую. Когда он пришел, то увидел уже натянутый на подрамник холст с набросанным углем портретом. Поэт был изображен в своей излюбленной позе.

Фофанов стал аккуратно являться на сеансы в назначенные художником часы. Так появился на свет один из лучших репинских портретов.

Запрокинутая несколько голова с длинными до плеч волосами, заостренный подбородок с редкой светлой бородкой и этот чуть с сумасшедшинкой взгляд, устремленный вдаль.

В угловатой фигуре с судорожно сжатыми руками Репин с удивительной прозорливостью передал всю сущность Фофанова, дав буквально пророческий портрет будущего поэта-декадента, с его болезненностью и надрывом. Реалист Репин невольно развенчал Фофанова. Во всей фигуре его чувствуется что-то жалкое, натянутое. Нет внутренней силы, поэтического порыва.

Как художник Репин сказал здесь о Фофанове то, что он поймет гораздо позднее как читатель. Вскоре он сумел трезво оценить ограниченность творчества поэта, и несмотря на то что всю последующую жизнь оставался верным его другом, много сделавшим, чтобы спасти его от нищеты и болезни, он уже в 1890 году предсказывал, что Фофанова, не сумевшего «показать себя пионером прогресса, борцом за идею», скоро забудут.

Фофанов надеялся, что портрет, созданный кистью знаменитого художника, привлечет к нему внимание широкой публики. Но «внимание» это не порадовало поэта. Отмечая высокие художественные достоинства портрета (он был выставлен на XVI передвижной выставке), рецензенты воспользовались случаем поиздеваться над обликом Фофанова и над его поэзией. Портрет не был куплен и вернулся в мастерскую художника.

Не прошло и года после написания портрета, как Фофанов попал в сумасшедший дом. Репин помогал жене поэта деньгами, заботился о том, чтобы ему было хорошо в больнице, навещал его, беседовал с врачом. Репин никогда не афишировал свою помощь семье Фофанова, и мы узнаем об этом только из дневника Жиркевича, который также считал себя другом поэта. Оттуда же известно, что в эти годы Репин послал за свой счет в Крым молодого художника Т.Н. Блинчикова, заболевшего чахоткой.

23 февраля 1889 года на очередном литературном вечере у И.Е. Репина был писатель Н.С. Лесков. По просьбе художника он читал свою повесть «Зенон Златокузнец», запрещенную цензурой для печатания в журнале и опубликованную через год под названием «Гора». Обычно Лесков не особенно охотно читал в обществе свои рассказы, но Репину он не мог отказать. Лесков очень ценил талант Репина, не пропускал ни одной выставки, где были его картины. Не случайно на экземпляре только что вышедшей библиографии его произведений, подаренном Репину в октябре 1888 года, Лесков делает надпись: «Илье Ефимовичу, превосходному художнику, искусные и благородные произведения которого приносят мне чистейшие и незабвенные радости». Репину очень хотелось написать портрет Лескова, но писатель упорно отказывался позировать. Удалось сделать только два карандашных портрета-наброска. Большой же портрет маслом, начатый в конце 1889 года, так и не был закончен: Лесков вдруг решил больше не позировать, и сеансы прекратились.

И.Е. Репин. Н.С. Лесков. Рисунок, 1889 г.

Когда по просьбе В.Г. Черткова Репин согласился иллюстрировать книги издательства «Посредник», он избрал рассказы Лескова. Это — «Гора», «Совестливый Данила», «Прекрасная Аза», «Лев старца Герасима». Правда, Репин никогда не придавал иллюстрациям большого значения. Он делал их в свободное время, и не всегда с увлечением. Лескова не удовлетворяют иллюстрации Репина. Он пишет Черткову: «Рисунки „Азы" мне совсем не нравятся. И. Е. не умеет рисовать женские лица. Он очень талантлив, но раз на раз не приходится. Иногда ослепительно хорошо, а иногда очень плохо. Это прежалко».

Очень любил Репин произведения И.А. Гончарова. Очерки писателя, появившиеся в январе 1888 года в журналах «Вестник Европы» и «Нива», вызывают у него восторженный отклик.

Гончаров в эти годы жил отшельником, нигде почти не бывал. Только после настойчивых уговоров Стасова сделать его портрет писатель разрешил Репину прийти к нему. Он жил в доме № 3 по Моховой улице. (Сейчас дом отмечен мемориальной доской.) Принял он художника 26 января 1888 года в своем кабинете — небольшой низкой комнате, разделенной пополам драпировкой. Шкаф с книгами, диван, служивший, по словам И.И. Ясинского, натурщиком обломовскому дивану, и простой письменный стол, на котором красовались часы с бронзовым бюстом «Марфиньки» (подарок друзей в день пятидесятилетия Гончарова), да несколько гравюр на стенах составляли обстановку кабинета. У этого стола Репин усадил Гончарова и сделал набросок с него.

И.Е. Репин. И.А. Гончаров. Рисунок, 1888 г.

Репин внимательно следит за всеми новинками литературы, которые появляются в журналах и отдельными изданиями. Его отзывы в письмах к друзьям часто напоминают своеобразные талантливые рецензии на только что прочитанное.

А когда ему нравится какая-нибудь книга, первое его желание — познакомиться с автором, особенно если это начинающий, безвестный писатель. И вот знаменитый художник отправляется на дом к молодому автору. Так было с Ясинским и с Фофановым, так было и с рабочим Монетного двора В.И. Ивановым, опубликовавшим под псевдонимом «Савихин» рассказы из деревенской жизни «Дед Софрон» и «Кривая доля». «Какой удивительный художник... Что у него за язык!» — восхищается Репин. Он совершает дальний путь, разыскивает Савихина и, как потом признается, вполне вознагражден за это: «Мы очень приятно провели вечер. Сначала о многом беседовали, то с радостью благодушествовали, то с озлоблением и негодованием горячились до боли во всем организме, до усталости. Наконец я попросил его что-нибудь почитать мне... Он читал мне сцены из своей автобиографии. Что это за поэтические, своеобразные картинки! Повеяло такой свежей неприкрашенной деревней!..»

А в другом письме к Стасову Репин, пишет: «Читайте, ради бога, читайте поскорее Анютина «Наших полей ягоды» («Русская мысль»)... Я уже давно-давно не помню, чтобы меня так увлекало чтение!! Все бросил и не могу оторваться от книги. Далеко за полночь зачитываюсь! При моей аккуратности!!!»

И.Е. Репин. В Русском литературном обществе. Слева — К.М. Фофанов, в центре — Я.П. Полонский, спиной к художнику — А.Ф. Кони. Рисунок, 1889 г.

Надо заметить, что при всей любви к литературе и знании ее Репин часто ошибался в своих восторженных оценках. Видимо, любой верный штрих, правдивое наблюдение за жизнью современного общества уже волновали его, обещая впоследствии открытие нового таланта. В то же время он не сразу оценил А.П. Чехова и В.Г. Короленко, Д.И. Мамина-Сибиряка. Так, рассказ Чехова «Степь», который Репин слушал в чтении Гаршина у художника М.Е. Малышева в марте 1888 года, не понравился ему. Как вспоминает Репин, «большинство слушателей, и я в том числе, нападали на Чехова и на его новую манеру писать «бессюжетные» и «бессодержательные» вещи... Гаршин со слезами в своем симпатичном голосе отстаивал красоты Чехова, говорил, что таких перлов языка, жизни, непосредственности еще не было в русской литературе». Но постепенно и рассказы А.П. Чехова и сам автор их, с которым Репин познакомился в Петербурге в конце 80-х годов, покорили его. Он восторгается деятельностью Чехова — земского врача, а прочитав «Палату № 6», присланную ему самим автором, пишет о ней Т.Л. Толстой: «Какая чудесная вещь Чехова, вот сила! И в какой скромной форме! Как незатейливо, просто и как глубоко». Но больше всего Репину нравилась повесть Чехова «Моя жизнь».

Чехов также высоко ценил талант Репина. В письме к Модесту Ильичу Чайковскому он отводит первое место в русском искусстве Льву Толстому, второе — Петру Ильичу Чайковскому и добавляет: «Третье я отдаю Репину, а себе беру девяносто восьмое...»

Попав впервые в мастерскую Репина в декабре 1887 года, Чехов и в последующие свои приезды в Петербург старается побывать у него, посмотреть новые работы. А узнав о том, что Третьяков якобы собирается заказать Репину его портрет, он пишет своему другу архитектору Ф.О. Шехтелю: «...а позировать я готов сколько угодно; готов для этого побросать все свои дела, заложить жен и детей». Портрет был заказан наконец ученику Репина И.Э. Бразу.

Репину однажды удалось зарисовать Чехова. Это было в 1895 году на заседании Русского литературного общества, членом которого Репин состоял с 1888 года. Знаменательно, что Репин был единственным художником (не считая художника и писателя-этнографа Н.Н. Каразина), избранным в члены-сотрудники этого общества. Репин часто бывал на его заседаниях, где обычно авторы читали свои еще не опубликованные произведения. Карандаш художника и здесь не оставался в бездействии. Сохранилось несколько рисунков, сделанных на этих заседаниях. К сожалению, судьба карандашной зарисовки Чехова нам неизвестна.

Через несколько лет, в 1899 году, Репин делает иллюстрацию к рассказу Чехова «Мужики» для французского журнала. Рисунок, после изготовления клише, художник подарил Чехову.

Лето 1885 года застает Репина за новой работой — картиной «Александр III держит речь перед волостными старшинами». Эта картина была заказана Репину царским двором.

Инициатором заказа был художник-маринист А.П. Боголюбов, близко стоявший ко двору и не упускавший случая устроить какой-либо выгодный заказ тому или иному художнику.

Известно, что после коронации Александр III произнес речь, обращенную к собравшимся в Москве волостным старшинам. Речь характеризовала курс его будущей политики. Репин, принимаясь за эту картину, не строил никаких иллюзий относительно политики Александра III. Более того, в разгар работы над ней он писал Стасову: «Слова, сказанные в этой речи, известны, и им суждено было сделать весьма реальный поворот во всей русской жизни, который мы не можем отрицать. Слова эти были вполне консервативны, и никакой сентиментальности им не могло предшествовать».

Заказ на картину Репин принял в разгар работы над «Иваном Грозным». Вероятно, основное, что привлекло его в этом заказе, — это солидное вознаграждение. Репин нуждался в деньгах. Но постепенно художник находит удовлетворение и в решении живописной задачи, он пишет эту толпу крестьян и придворных освещенной лучами яркого солнца.

Долго Репин работает над эскизами, наконец один из них был утвержден царем.

Основная работа над этюдами протекала летом 1885 года на станции Сиверская, где Репин жил с семьей. Дача находилась в Белогорке, в нескольких верстах от станции, на берегу реки Оредеж. (Дом этот не сохранился.)

Репин не был доволен отдыхом.

«Простудился я на даче, — пишет он Третьякову 31 июля 1885 года, — на этой противной Белягорке, которую так хвалили и хвалят все время люди, которые — теперь я уже знаю — все там простудились... и продолжают хвалить Сиверскую станцию. Нет, если бы мне подарили даром там дачу, с условием, чтобы я жил там лето, я и тогда не соглашусь... Все дети переболели. А я поплатился больше всех, может быть, потому, что я не мог привыкнуть, т. к. жил не постоянно, и в каждый мой приезд я прибавлял себе по кашлю... Наш № 9 особенно убийственен. Каждый вечер, не успеет еще зайти солнце, как у нас перед балконом и на крокетной площадке выступают влажные темные пятна... и чувствуется едкая, проникающая в легкие сырость».

Здесь, на воздухе, при ярком свете, делает он многочисленные этюды с натуры. Отсюда приходилось ему совершать далекие поездки в Петергоф, в Александрию, писать там этюды царских костюмов, так как на дом одежду царя не давали. Эти поездки отнимали много времени. Репин нервничает и готов всех винить в своих неудачах. «Ах, сколько я теряю время с моей теперешней работой! Какие проволочки!.. Какие все это свиньи там в Петергофе и в Александрии. Вот втесал меня Боголюбов!.. Не дай бог повторения подобного заказа, врагу не пожелаю! И главное — времени, времени жалко!!» — пишет он Третьякову 13 июля 1885 года.

Репин явно устает от неурядиц и спешки. Он боится не завершить работы в срок, волнуется, что лето проходит, а дело почти не двигается. Но вот картина закончена. Отвезя ее в Петергоф в июне 1886 года, усталый Репин мечтает о настоящем отдыхе. Он едет с семьей в Териоки.

Сильное утомление и усталость сопровождались неприятностями семейного характера. Уже в течение нескольких лет назревал разрыв с Верой Алексеевной, который и произошел в 1886 году. Репин очень редко в письмах упоминал о своих разногласиях с женой, но то, что семейная жизнь становилась невыносимой, ощущается в них. «У меня лично идут такие семейные дрязги, о которых бы я, конечно, молчал, если бы они не мешали мне работать...» — писал Репин Третьякову в 1883 году.

Репин, человек увлекающийся, не был идеальным мужем, а ревность и обида жены, семейные сцены еще больше отдаляли их друг от друга. И вот Репин решает уехать на полгода в Италию один. Стасов, один из немногих, наблюдавший семейную обстановку Репиных из года в год, считал, что жизнь понемногу сгладит конфликты. Но разрыв произошел, и примирения не предвиделось. Вера Алексеевна переехала на другую квартиру, забрав с собой младших детей — Юру и Таню. Старшие дочери — Вера и Надя — остались с Репиным. Художник был страстно привязан к детям, счастлив, когда все они собирались у него. Он любил проводить вечера с девочками, читая им вслух. Часто отказывался от приглашения в гости, чтобы не оставлять детей одних. Но в детях Репин не находит радости. Разлад между отцом и матерью не прошел для них безболезненно. Они сочувствуют матери, и даже горячая, беззаветная любовь отца не может привлечь их. Они остаются ему чужими. «Жалко его, одинокий он — девочки его мне все больше и больше не нравятся. Ему очень грустно и тяжело», — пишет Серов своему другу Остроухову.

Репин стал раздражительным, вспыльчивым, у него не хватало сил сосредоточиться на серьезной работе. Кончит ли он свои большие работы? — все чаще задает себе вопрос художник.

«У меня просто переутомление, должно быть, всех нервов; почти работать не могу... А дети, слава богу, здоровы, и вообще все обстоит благополучно, — бодрится он, — только мысли мрачные вследствие недомогания. Думаешь — умрешь, и все останется недомалеванным», — пишет Репин Н.В. Стасовой.

Репин много разъезжает, словно не находит себе места. В начале сентября 1886 года едет на месяц в Крым. В конце мая 1887 года — в Италию, посещая по пути Венецию, Флоренцию, Болонью; а затем Баварию, Мюнхен, замок Иттер; в августе он едет к Д.И. Менделееву в Баблово, а оттуда на неделю к Л.Н. Толстому в Ясную Поляну, где пишет портрет писателя и небольшой этюд «Толстой на пашне».

Впервые Репин путешествует без спутников, один. Это ему нравится. Он стремится к одиночеству, и, кроме того, как он признается, так лучше воспринимается увиденное.

Пока Репин путешествует, в Петербурге по его просьбе хозяин дома надстраивает еще один, мансардный этаж — под мастерскую. Строительство мастерской влечет за собой и другие перемены: Репин переезжает на четвертый этаж, в квартиру № 5, которая узкой и крутой лестницей соединяется с новой мастерской. Расположение квартиры не изменилось, но комнаты в ней были значительно меньше, чем в прежней. Главное же, Репин получил настоящую мастерскую: светлую, просторную, со стеклянным потолком и большими окнами. Мастерская состояла из двух отделений. К ней примыкали еще три комнаты.

И.Е. Репин с детьми. Сидят Вера и Татьяна, стоят Юрий и Надежда. фотография, 1889 г. Публикуется впервые.

Единственная радость у него в жизни — это живопись. Здесь, в мастерской, перед мольбертом, он забывает все неприятности. «Искусство я люблю больше добродетели, больше, чем людей, чем близких, чем друзей, больше, чем всякое счастье и радости жизни нашей», — признается он Стасову.

Радует его и музыка. С юности она была его второй страстью. Часто живопись и музыка взаимно дополняли друг друга. В живописи он искал музыкальность, слушая музыку, он переносился в мир красок. Музыка спасала его в минуты подавленности.

В эти годы одним из центров музыкальной жизни Петербурга были Беляевские вечера. Инициатором их был своеобразный и незаурядный человек. Крупный лесопромышленник, составивший на торговле лесом огромное состояние, Беляев ликвидировал свое дело, переехал в Петербург, посвятив последующие двадцать лет своей жизни любимой с детства музыке.

В 1880-х годах в его квартире на Ивановской улице еженедельно по пятницам устраивались концерты. Вначале они не были многолюдными. Друзья Беляева, его знакомые были первыми слушателями этих вечеров, где все исполнители были лишь любителями, в том числе и сам Беляев, игравший на альте. Они играли квартеты Гайдна, Моцарта, Бетховена, русских композиторов.

Постепенно круг стал расширяться. Особенно многолюдными стали вечера после переезда Беляева в начале 1890-х годов в дом его брата на Николаевскую улицу, 50 (ныне улица Марата, 50).

И.Е. Репин. А.К. Глазунов за роялем. Слева — В.В. Стасов. Рисунок, 1888 г.

Репин стал частым посетителем Беляевских «пятниц». Здесь он не только мог услышать новые произведения своих любимых композиторов, но и повидаться с ними. Он встречал здесь Римского-Корсакова, Лядова, молодого Глазунова. Молодежь благоговела перед находящимся в расцвете славы художником. В 1889 ходу Глазунов посвятил ему свою «Восточную рапсодию для большого оркестра». Приходили сюда и ученики Римского-Корсакова — братья Ф. и С. Блуменфельды, Н.С. Лавров и другие... Большой зал, где играл квартет, и смежная с ним гостиная едва могли вместить желающих. После концерта хлебосольный хозяин приглашал гостей к ужину, который затягивался иногда до двух часов ночи.

Репин очень ценил Беляева как одного из самых деятельных пропагандистов русской музыки. На свои средства Беляев стал устраивать симфонические концерты в России и за границей, издавал музыкальные сборники.

Беляева Репин заметил еще раньше, чем познакомился с ним. Часто видел он на концертах в Дворянском собрании высокого, краснощекого мужчину с бородой и длинными, почти до плеч волосами. Здесь Стасов и познакомил их. В 1886 году Репин с присущей ему остротой видения и живописным мастерством написал портрет Беляева.

И.Е. Репин. Вид из окна мастерской на Екатерининский канал. Рисунок, 1887 г.

Музыка звучала и на «средах» у Н.А. Ярошенко и на знаменитых литературных «пятницах» у Я.П. Полонского, на которых Репин часто бывал. Исполнялись музыкальные произведения и на «четвергах» у Репина. А. Бенуа вспоминал, что при первом посещении Репина он слушал у него бетховенскую Крейцерову сонату. Нередко, в узком кругу друзей, Репин слушал игру Антона Рубинштейна, виолончелиста А.В. Вержбиловича, певицу А.Н. Молас.

Репин любил бывать в доме Молас, где Александра Николаевна пела своим гостям в течение всего вечера произведения любимых ею композиторов «Могучей кучки».

Репин не просто слушал музыку. Он жил в мире звуков среди образов, рождаемых его фантазией. Однажды у Полонского играл Антон Рубинштейн. «Все, конечно, слушали Рубинштейна серьезно и с наслаждением, — вспоминает писательница Е.П. Султанова-Леткова, — но Репин жил вместе с музыкой. Антон Григорьевич играл марш Бетховена «Афинские развалины». Начало — тихо, издали, потом все громче, очень громко, как умел Рубинштейн заставлять звучать струны рояля — затем все тише, тише, тише. Репин, весь подавшись вперед, слушал, смотря куда-то вдаль, и вдруг зашептал: «Уходят. Уходят... Ушли». И его будто увели куда-то».

Репин не остался в долгу перед русской музыкальной культурой. В эти годы он пишет портреты молодого А.К. Глазунова, А.Г. Рубинштейна, пианистки М.К. Бенуа-Эфрон, посмертный портрет А.П. Бородина; в течение нескольких лет работает над портретом М.И. Глинки, заказанным ему Третьяковым по просьбе сестры Глинки — Л.И. Шестаковой. Несколько позднее он пишет портреты Н.А. Римского-Корсакова, А.К. Лядова, А.В. Вержбиловича.

И.Е. Репин. Невский проспект. Рисунок, 1887 г.

В конце 1880-х годов Репин создает несколько рисунков, героем которых становится сам Петербург. Путешествия последних лет заставили его по-новому взглянуть на этот город, увидеть своеобразие его пейзажей, а главное, его обыденную жизнь. Его внимание привлекает и оживленное движение на улицах, и сутолока базаров и магазинов. Глаз художника фиксирует характерные сценки петербургской жизни.

Нередко здесь же, на улице, или в кафе, или в вагоне конки вынимает он из кармана альбом и делает беглые зарисовки. А затем дома на больших листах возникают рисунки, в которых передан дух города и подмечены характерные черты его обитателей.

И.Е. Репин. На Сенном рынке. Рисунок, 1891 г.

В 1891 году Репин значительно расширит эту тему, добавив еще ряд сюжетов, выполненных для американского журнала «Scribner's Magazine». Это настоящий рассказ о Петербурге 80-х годов. В этой серии есть и чисто пейзажные мотивы, как, например, вид из окна мастерской на Екатерининский канал. Художник точно любуется городским видом, раскрывающимся перед его глазами. Морозное утро. Неподвижно стоят баржи посреди скованного льдом канала. А на набережной кипит жизнь: движутся конки по только что расчищенному от снега пути, друг за другом тянутся возки, груженные снегом, тротуары заполнены спешащими людьми.

И.Е. Репин. У Доминика. Рисунок, 1887 г.

Но вот карандаш художника переносит нас на Невский проспект. Улица запружена народом. Мимо высокой конки мчатся запряженные в сани рысаки, спешат прохожие, медленно движется полный снега возок. И все это на фоне характерного пейзажа с виднеющейся вдали башней Городской думы. Удивительно верно передан и морозный день, и городские здания, окутанные легкой дымкой, и выразительные фигуры прохожих.

И.Е. Репин. Перевоз по льду через Неву, Рисунок, 1891 г.

Несколько листов посвятил Репин Сенному рынку. Здесь внимание художника привлекли типы продавцов, обилие снеди и конечно же — покупатели. Они, покупатели, присутствуют на многих листах этой серии. Здесь и явно зарисованная с натуры рождественская сценка — продажа елок, и бойкая торговля елочными украшениями в Гостином дворе.

Не раз заходил Репин в популярный среди петербургской публики ресторан «Доминик» на Невском проспекте, 22—24. И вот появился еще один рисунок — большой зал с огромными окнами, зеркалами, до блеска натертым паркетом. Здесь можно не раздеваясь, так, в пальто или шинели, присесть за стол, выпить стакан чая, почитать газету, побеседовать со знакомыми. Рисунок этот — один из лучших рисунков «петербургской сюиты». Широко используя растушку, придающую живописность, и свободно оперируя линией, Репин достигает необычайного эффекта в передаче самой атмосферы зала, в изображении посетителей. Вот у стойки толкуют о чем-то двое мужчин, а далее, за столом, — коммерсанты и военные, скромные служащие и богато разодетые дамы.

И.Е. Репин. На Николаевском мосту. Рисунок, 1891 г.

Еще одна характерная и давно забытая сценка зимнего Петербурга: перевоз по льду через Неву. На переднем плане — возчик на коньках, с санками, и девушка, расплачивающаяся с ним. (По словам Веры Ильиничны, она позировала для этого рисунка.) А за ними — просторы заснеженной реки и виднеющиеся вдали здания на противоположном берегу.

Не избежали внимания художника и пассажиры конки. Фигуры слегка намечены, но как выразительно, как метко схвачены характерные для людей, находящихся в пути, настроения и позы: опираясь на палку, уставился в пространство перед собой старик, величественно восседает на противоположной скамье пожилая дама.

Карандаш, послушный художнику, то слегка очерчивает контур, то рисует волнистую прерывистую линию, то ложится пятном, образуемым растушкой, что создает богатство тональных переходов, то ложится быстрым резким штрихом. Так достигается ощущение света, воздуха, пространства.

В этих рисунках особенно сказалось свойство Репина-наблюдателя. От него не ускользает ни одно характерное движение, ни один жест. Ни у одного из художников этого времени мы не найдем такой яркой картины повседневной жизни столицы 80-х годов, какую дал Репин в своей городской «сюите».

* * *

В новой мастерской Репин заканчивает уже давно начатую картину «Николай Мирликийский останавливает казнь трех невинно осужденных». История ее создания не совсем обычна для Репина. Когда Репин посетил свою двоюродную сестру-монахиню в Никольском монастыре под Харьковом, к нему обратилась игуменья с просьбой написать икону с изображением Николая Чудотворца, покровителя монастыря. Репин согласился. Однако вместо иконы он написал на холсте большую картину.

Что привлекло Репина в этом сюжете? Почему он написал картину да еще сделал два варианта-повторения? Он пытался здесь воплотить волновавшие его тогда идеи Л.Н. Толстого о непротивлении злу насилием, об уничтожении зла нравственным путем. Но при всей подчеркнутой выразительности фигуры Николая с фанатически горящими глазами, положившего руку на рукоятку меча, и несмотря на повышенную экзальтированность других образов, которая в дальнейшем будет присуща многим картинам Репина, это полотно оставляет нас холодными.

И.Е. Репин. В вагоне конки. Рисунок, 1889 г.

Картина не вызвала сочувствия и у Льва Толстого. Он писал Ге: «У Репина сказано то, что он хотел сказать, так узко, тесно... Сказано, и больше ничего. Помешал казнить, ну и помешал. А потом? Но мало того: так как содержание не художественно, не ново, не дорого автору, то даже и то не сказано».

Не менее суровый отзыв дает о картине и Поленов. «"Николай Чудотворец" Репина, — пишет он жене, — есть выдуманная, рассудочная, неинтересная вещь».

Закончив «Николая Мирликийского», Репин вновь возвращается к заброшенным на время картинам. Давно он не трогал «Запорожцев». А ведь первый эскиз к ним был сделан еще в Москве, в Абрамцеве, в 1878 году.

Репин относился к такому типу художников, которые могли долго хранить в себе какой-либо замысел и в конце концов вернуться к нему и воплотить его в картине.

«Я люблю разнообразие, — признается он в одном из писем. — Пробыв некоторое время под сильным влиянием одной идеи, одной обстановки, одного тона общего настроения, я уже не способен, не могу продолжать в том же роде. Является идея во всех отношениях противоположная, совсем в другой среде, и я уже забываю о прежней. Та мне кажется скучной, хотя далеко не исчерпанной, и я не зарекаюсь вернуться к ней». Сколько обвинений в беспринципности, неустойчивости мнений вызывала эта особенность творческого склада художника.

Тогда, в Москве, Репин оставил «Запорожцев», занявшись картинами из «современной, животрепещущей жизни». По сравнению с ними сюжет «Запорожцев» казался ему пустым, ненужным. Но теперь, в период безвременья, эта тема выдвигала ранее незаметные на первый взгляд возможности.

В эти годы не находят значительных тем для своих картин такие известные передвижники, как Г.Г. Мясоедов, В.М. Максимов, И.М. Прянишников, Н.А. Ярошенко, принявший на себя после смерти И.Н. Крамского руководство Товариществом; после одной из наиболее популярных своих картин «Всюду жизнь» он создает ряд вещей на незначительные темы: «В теплых краях», «Проводил» и другие. Ничего не выставляет в эти годы К.А. Савицкий. Данью времени и публике становятся картины развлекательного характера, заполнившие залы выставок. Исключением в эти годы являются полотна В.И. Сурикова.

Репин обращается к вольнолюбивым мотивам далекого прошлого Руси, к истории Запорожской вольницы. Оставаясь наедине со своими казаками, он как бы дышит воздухом свободы. Когда Лесков упрекает его в отсутствии «идеи» в картине, Репин отвечает на эти упреки взволнованным письмом: «А знаете ли, я должен вам признаться, что я и в «Запорожцах» имел идею... И в истории народов и в памятниках искусства, особенно в устройстве городов, архитектуры, меня привлекали всегда моменты проявления всеобщей жизни горожан, ассоциаций; более всего в республиканском строе, конечно. В каждой мелочи, оставшейся от этих эпох, виден, чувствуется необыкновенный подъем духа, энергии: все делается даровито, энергично и имеет общее широкое гражданское значение... И наше Запорожье меня восхищает этой свободой, этим подъемом рыцарского духа. Удалые силы русского народа отреклись от житейских благ и основали равноправное братство на защиту лучших своих принципов веры православной и личности человеческой. Теперь это покажется устарелыми словами, но тогда, в то время, когда целыми тысячами славяне уводились в рабство сильными мусульманами, когда была поругана религия, честь и свобода — это была страшная животрепещущая идея...»

Знакомство Репина с Д.И. Яворницким, историком, специалистом по истории Запорожской Сечи, способствовало успешной работе над картиной.

Репин давно мечтал встретиться с человеком, который помог бы ему лучше узнать историю Запорожья. Случай представился. Ему указали на Яворницкого, незадолго до этого приехавшего из Харькова в Петербург и приступившего к чтению лекций по истории на Высших женских курсах. Впервые Репин увидел Яворницкого в 1887 году в зале Павловой, где обычно ежегодно справлялись «роковины» Шевченко. Он пригласил его к себе в мастерскую, и уже в ближайшее воскресенье историк рассматривал стоящих на мольберте «Запорожцев». Лучшего консультанта Репину трудно было подобрать. Яворницкий стал снабжать его книгами по истории Запорожской Сечи, архивными материалами, предоставил в распоряжение Репина свою богатую коллекцию — оружие, одежду, посуду и даже... череп запорожца.

Работа над «Запорожцами» поглощает Репина целиком. Он уже не может оторваться от своих веселых казаков. Многочисленные этюды, зарисовки заполняют всю мастерскую; чтобы найти наиболее выразительные позы запорожцев, Репин даже лепит их фигурки из глины.

Как обычно, Репин просит своих знакомых позировать ему. Для атамана Серко он делает в мае 1889 года этюд с генерала М.И. Драгомирова, начальника Академии Генерального штаба, с которым он познакомился незадолго до этого.

Талантливый ученый, блестящий знаток военного искусства, Драгомиров удивлял своей образованностью, остротой и независимостью суждений; причем многие художественные произведения рассматривал, кроме того, и со своих профессиональных позиций, как военный. Репин знакомится с его очерком «Критика военных идей романа "Война и мир"», а впоследствии и с другой его статьей — о Жанне д'Арк.

Драгомиров позировал художнику охотно, и оба получали искреннее удовольствие от общения. Каждый нашел в другом интересного и умного собеседника. «Сегодня третий день, как я пишу с него (Драгомирова) этюд «Запорожцев», и поражен его философским взглядом на жизнь, глубиной ума — не ожидал», — сообщает Репин в одном из писем.

С окончанием этюда знакомство это не прекратилось. Они бывают друг у друга. Репин пишет портрет его дочери, красавицы Софьи Михайловны. Когда Драгомирова назначают командующим Киевским военным округом, Репин перед его отъездом, в августе — сентябре 1889 года, пишет его портрет для Академии Генерального штаба.

Для создания образа судьи в картине «Запорожцы» художнику позирует помещик и коллекционер В.В. Тарновский. Репин пишет этюды с художников Н.Д. Кузнецова и Я.Ф. Ционглинского, певца Ф.И. Стравинского, профессора Петербургской консерватории А.Н. Рубца, поэта и журналиста В.А. Гиляровского... Не всегда впоследствии позировавший мог узнать себя в картине; часто Репин брал только отдельные черты человека, которые ему нужны были для характеристики персонажей его картины. «Интереснее всего мое знакомство с Репиным, у которого я был в мастерской, и он рисовал с меня для своей будущей картины «Запорожцы» целых два часа — ему нужно было позаимствовать мои глаза для одного, а для другого веко глаза, а для третьего запорожца... нос», — пишет своей жене Д.Н. Мамин-Сибиряк.

Иногда типаж, задуманный Репиным, встречался неожиданно, и художнику оставалось только пригласить нового знакомого в мастерскую. Так, навещая Фофанова в больнице св. Николая (набережная реки Пряжки, 1), Репин встретил там юношу, мефистофельский профиль которого так и просился в его картину. Это был Б.А. Градовский, приехавший навестить своего больного отца — профессора А.Д. Градовского. Так был написан семинарист, склонившийся над писарем.

Случалось, что подходящий Репину типаж отказывался позировать. Тогда приходилось прибегать к уловкам.

Репину понравился очень характерный затылок Г.П. Алексеева — обер-гофмейстера царского двора. Яворницкий, который был знаком с Алексеевым, пытался устроить сеанс, но получил отказ: «Что это, на посмешку будущему поколению? Нет!»

И тогда друзья пошли на хитрость. Придя к нему в гости, на Сергиевскую улицу, 40 (ныне улица Чайковского), они захватили с собой старые монеты, зная, что Алексеев был страстным нумизматом. Завязалась непринужденная беседа. Пока Алексеев рассматривал монеты, Репин успел зарисовать полюбившийся ему затылок.

Сам Яворницкий позировал Репину для фигуры писаря. Почти каждую неделю появлялся он у Репина в мастерской. Но и Репин нередко бывал у Яворницкого дома, на Сергиевской улице, 31. Особенно любил он бывать на знаменитых «сбеговицах» по субботам, когда у Яворницкого собирались его земляки — украинцы. А уж когда приезжали на гастроли украинские труппы под руководством М.Л. Кропивницкого и М.П. Старицкого, они обязательно навещали гостеприимный дом историка.

На одной из таких суббот Репин познакомился с артистами труппы Кропивницкого. После ужина под аккомпанемент кобзы М.К. Заньковецкая и М.К. Садовский стали плясать гопака. И плясали они с таким упоением, что Репин не выдержал. Он сорвался с места и тоже пустился в пляс, только кудри разлетались во все стороны. Гром аплодисментов был ему наградой, вспоминал хозяин дома.

Репин особенно ценил талант М.К. Заньковецкой. Когда в 1891 году в Панаевском театре выступала украинская труппа под управлением Садовского, Репин не пропускал ни одного спектакля с участием Заньковецкой и брал с собой в театр своих детей.

Работа над «Запорожцами» значительно продвинулась. Но материала все еще не хватало. И Репин решает совершить поездку на Кубань. 7 мая 1888 года, взяв с собой одиннадцатилетнего сына Юрия — будущего художника, он выезжает из Петербурга. На пароходе они спускаются по Волге и Дону и в конце мая попадают на Кавказ. Побывав в Пятигорске, Кисловодске и Владикавказе, едут по Военно-Грузинской дороге до Тифлиса, а затем — к Черному морю. Отдохнув у моря, где восхищенный краем Репин даже захотел купить участок земли близ Сухуми, но испугала лишь отдаленность от Петербурга, путешественники очутились в Екатеринодаре — столице Кубани. Получив сопроводительное письмо от войскового начальства, они едут в станицу Пашковская, к степным казакам. Здесь Репин написал ряд портретов-этюдов донских казаков.

В конце июня вернулись в Петербург. Теперь наконец можно и заканчивать картину. Но жизнь поставила перед художником неожиданную преграду.

В один из осенних дней 1888 года друг Репина, гравер В.В. Матэ, привел к нему красивую девушку, мечтавшую брать уроки живописи у знаменитого художника. Репин неохотно давал частные уроки. Не считая Валентина Серова, который мальчиком жил в семье художника, у него было всего несколько учеников. Но стала ученицей Репина и Елизавета Николаевна Званцева. Соглашаясь давать ей уроки, Репин вряд ли предвидел последствия этого шага. Сорокачетырехлетний художник влюбился в свою ученицу, влюбился со всей страстью, на которую был способен. Ни его предыдущие, ни его последующие увлечения не могли идти в сравнение с чувством, которое он испытывал к ней. Молодой девушке льстило преклонение прославленного художника. Возможно, и она не осталась равнодушной. Но страсть, вдруг вспыхнувшая в Репине, испугала ее. Обладая незаурядным умом и сильной волей, она предлагает расстаться, от чего Репин приходит в отчаяние:

И.Е. Репин. Е.Н. Званцева. Рисунок, 1889—1890 г..

«Теперь я вижу, как вы мне дороги. Легче порвать с детьми! И того я не пережил бы... А с вами? Как же это порвать с вами?..»

Дочь небогатых помещиков, Званцева, приехав в Петербург, жила у своей тетки Елизаветы Николаевны Гаевской (Литейный проспект, 48). Муж Е.Н. Гаевской — Виктор Павлович Гаевский, скончавшийся незадолго до знакомства И.Е. Репина со Званцевой, был одним из основателей и активных деятелей Литературного фонда. Присяжный поверенный, он был не только страстным любителем литературы и таким же страстным библиофилом, но и сам писал статьи и исследования, посвященные творчеству русских писателей. После его смерти в доме его вдовы по-прежнему собирались петербургские литераторы и художники.

Стал бывать там и Репин. Он пользуется любым случаем, чтобы посетить дом Гаевских, где он надеется увидеть Званцеву. Репин и сам понимает, что «разница лет и роковая разница положений», как он пишет в одном из писем к ней, не допускают дальнейшего сближения. Так длится год, два. В письмах Репина признания в любви сменяются ничем не заслуженными упреками и оскорблениями. А затем, как бы спохватившись, он готов на коленях просить у нее прощения. Сильный, волевой, когда он остается один на один с искусством, Репин при ней лишается способности управлять собой. Он чувствует, что своей бесхарактерностью и слабоволием теряет в глазах Званцевой, и это приносит ему страдания. Он почти перестает работать. Если для других даже несчастная любовь являлась подчас источником вдохновения, то здесь было наоборот. Репин не может сосредоточиться. «Вот мне и кажется сегодня: лучше бы мне не встречаться с вами вчера... Я не дотравил офорта — и сегодня не могу сосредоточиться, не могу переселиться в Сечь, где не было женщин». И в другом письме: «Право, еще никогда в моей жизни, никогда никого я не любил так непозволительно, с таким самозабвением... Даже искусство отошло куда-то, и вы, вы всякую секунду у меня на уме и в сердце».

Слова Званцевой: «Скучаю без вас», случайно оброненные в письме, опять дают ему надежду, и опять он ждет и писем и встреч. Но письма девушки не приносят ему радости.

«Э, довольно рассуждать: пора и в самом деле прекратить нам наши бесплодные отношения, нашу бесполезную переписку, — пишет Репин. — Мы не способны поддерживать друг друга, утешать в унынии от разлуки, обогащать чем-нибудь бедную жизнь другого и одинокую, как теперь моя».

Когда Званцева предлагает ему или дружбу или разлуку, он предпочитает последнее: «Дружбы я вообще не признаю, между нами считаю ее невозможной. Я выбираю разлуку. Это самое лучшее».

Званцева пыталась еще некоторое время продолжать занятия, но вскоре перестала появляться в мастерской. Репин и сам понимает, что встречи должны быть прерваны, и советует ей переменить учителя.

За эти годы Репин написал несколько портретов Званцевой. Среди них есть и акварели, и карандашные наброски, и два портрета маслом. На одном из них четким силуэтом рисуется ее фигура в глухом черном платье на фоне стены. Девушка сидит, слегка напряженная, со сложенными на коленях руками. Она красива, но неожиданным холодом веет от взгляда ее чуть прищуренных глаз. «Какие злые глаза», — услышал художник от племянниц Стасова, увидевших портрет Званцевой в мастерской.

В Старожиловке у В.В. Стасова. На скамейке сидят: Н.В. Стасова, И.Е. Репин, архитектор И.П. Ропет. Стоит В.В. Матэ. У преподнесенного ему адреса — В.В. Стасов. Рядом с ним — И.Я. Гинцбург (сидит) и Н.Н. Собко. Фотография, 1886 г. Публикуется впервые.

В середине 90-х годов Званцева уезжает в Париж, где продолжает заниматься живописью. Вернувшись в Россию, она открывает в Москве, а затем в 1910 году в Петербурге художественную школу, где преподавали Л.Е. Бакст и К.Е. Петров-Водкин. К формальным поискам, пропагандируемым школой, Репин отнесся резко отрицательно. И встреча со Званцевой после долгих лет разлуки не вызвала ничего, кроме раздражения.

Репин ищет отдыха возле детей. Он счастлив, когда удается собрать под одной крышей всех четверых. «Две ночи они ночевали у меня все. Два дня проводили вместе. Ездили в Зоологический сад, весело было», — пишет он в одном из писем. У него поселяется старик отец.

Лето 1889 года дети проводят на даче в Суйде. Точнее, в небольшом селении Каменское, в нескольких верстах от станции. Здесь же находится и небольшой деревянный дом (ныне ул. Репина, 15), принадлежавший Василию Ефимовичу — брату художника, музыканту, игравшему в оркестре Мариинского театра. Репин пользуется каждым свободным днем, чтобы поехать к детям на дачу. Встречи с родными, воздух, лес — все это успокаивает его, обновляет силы. Вновь появляется желание работать. Впервые в его письмах проскальзывает желание жить постоянно на лоне природы. Его любимое время года — это осень. «Как я люблю осень, — можно прочитать в одном из его писем, — осыпающиеся палевые листья, тишину в лесу, свежий запах сухих листьев, пар от дыхания, изморозь...»

Если он не едет к детям, то отправляется к Стасовым в деревню Старожиловку близ Парголова. Стасовы снимают здесь из года в год одну и ту же дачу (не сохранилась до нашего времени). Здесь, среди дружной и милой семьи, он чувствует себя снова счастливым. На большой даче собирается все многочисленное семейство — братья с женами, племянницы и близкие друзья дома. Репина встречают как родного. Просторный двухэтажный дом со стеклянными верандами всегда полон гостей. Это, как правило, друзья В.В. Стасова — художники, писатели, музыканты, обязательно какое-нибудь юное дарование, которое Стасов где-то открыл и теперь опекает.

Однажды в конце августа Репин приехал к Стасову на дачу в день именин воспитанницы Стасова Натальи Федоровны Пивоваровой. Как обычно, в дни семейных праздников парк и дача были украшены гирляндами разноцветных флажков и бумажными фонариками. Репин привез с собой краски и объявил, что будет писать портрет Стасова в русском костюме. Их у Стасова было около дюжины. В таком костюме он и принимал гостей у себя на даче. На следующее утро хозяин дома, уже одетый в русскую рубашку навыпуск и широкие штаны, заправленные в высокие сапоги, поджидал Репина у себя в саду. Было решено, что Стасов будет позировать Репину в саду в той же позе, в которой он уже несколько дней позирует скульптору И.Я. Гинцбургу, — выпрямившись во весь рост.

Стасов был идеальной моделью. Он терпеливо позировал целый день с небольшими перерывами, в то время как «два Ильи» — Репин и Гинцбург — усиленно работали, не обращая внимания на многочисленных зрителей — гостей.

На следующий день погода изменилась, и Репин не смог продолжать работу. Да и надо было возвращаться в Петербург. Вскоре Стасовы уехали с дачи, и возобновить работу над портретом удалось только через год.

Репин и Стасов по-прежнему близкие друзья. «Ведь вот уже 16 лет, если не больше, как я во всех важных и интересных случаях жизни мыслю и чувствую только с вами...», — утверждает Репин, хотя иногда его и коробит тон некоторых статей критика о нем или вызывает несогласие оценка им той или иной картины.

Стасов — один из тех, кто видит картины Репина в процессе их создания. В течение многих лет следит он за работой художника над картиной «Арест пропагандиста в деревне». Он торопит Репина, просит скорее закончить ее. Ведь больше десяти лет прошло с тех пор, как были сделаны первые наброски. Задумана она была еще в Москве, и первые эскизы ее были сделаны там же. Но как изменилась за эти годы идея, а вместе с нею и композиция картины!

Замысел картины возник еще тогда, когда свежи были в памяти первые шаги народников — молодежи, большей частью студентов, которые, забыв о личном благополучии, оставив город, шли «в народ» — в деревню, надеясь войти в тесное соприкосновение с крестьянами и распространить среди них революционные идеи.

В первых набросках, изображая момент ареста пропагандиста, Репин поместил в избе множество народа — крестьян, одни из которых с сочувствием, другие с недоверием смотрят на арестованного. Но постепенно историческая действительность показала несостоятельность методов народнической борьбы. Репин со свойственной ему чуткостью улавливал изменения в обстановке, и это отражалось в его работе. Толпа крестьян в эскизах исчезла. Остались только представители власти и сам революционер-народник. Да в углу, у окна, трое мужиков. Вместе с тем заострились героические черты в образе революционера. Да, он одинок в своей борьбе. Здесь у него нет друзей или единомышленников. Но теперь вместо юноши, спокойно стоящего посередине избы, возник страстный боец, сильный, несломленный. Трактуя по-новому сюжет, Репин не ошибается в оценке всего этого движения, утопического, обреченного на поражение, но показавшего образцы героизма, преданности революционным идеям.

Примечания

1. Такой гостиницы по названному Репиным адресу не было. (Прим. автора).