Глава III

За картину «До государя челобитчики» Нестеров был удостоен большой серебряной медали и звания классного художника. В 1887 году на конкурсе Общества поощрения художеств в Петербурге он получил за нее половинную премию имени В.П. Гаевского — известного пушкиниста, основателя Литературного фонда. Молодой художник пребывал в крайнем волнении по поводу своей картины. За его иронией сквозит явная неуверенность, когда он пишет своему другу А.А. Турыгину, что скоро «счастливые смертные увидят чудо искусства», и просит его не думать, что речь идет о «Боярыне Морозовой» Сурикова или о картине Поленова «Христос и грешница», появившихся в том же 1887 году: «Нет, вы увидите «Государевых челобитчиков», чудную вещь, принадлежащую кисти молодого художника, уроженца города Уфы...».

Нестеров очень хотел знать мнение Крамского о своей работе и, приехав в Петербург, направился к нему. Крамской был уже очень тяжело болен, постарел, был сосредоточен, задумчив, спросил у Нестерова, читал ли он «Смерть Ивана Ильича» Л.Н. Толстого. Заговорили о картине. «Речь его для меня, имевшего некоторый успех тогда <...> была горькой пилюлей, даже не позолоченной, — вспоминал впоследствии Нестеров. — Крамской говорил, что он недоволен мною, считая, что я раньше был ближе к жизни, и он ждал от меня не того, что я дал. Он находил картину слишком большой для своей темы (она была 3—2 ½ аршина), что сама тема слишком незначительна, что русская история содержит в себе иные темы, что нельзя, читая русскую историю, останавливать свой взгляд на темах обстановочных, мало значащих, придавая им большее значение, чем они стоят»¹. Нестеров ушел от Крамского, полный глубокой признательности за его искренность. Свидание было последним. Когда Нестеров возвратился в Москву, он вскоре узнал о смерти Крамского — о смерти одного из своих самых близких наставников, чье участие в годы пребывания в Академии художеств скрашивало его одиночество и рассеивало сомнения в собственном призвании — призвании художника.

По возвращении в Москву Нестеров напряженно работает. Это период разнообразных поисков. Художник переходит от одной темы к другой, создает ряд произведений, весьма различных по своему характеру.

В 1886—1889 годах Нестеров много занимается иллюстрацией. Часть из них он делал для заработка и называл «хламом», хотя этот «хлам» хорошо оплачивался. Однако среди «хлама» были и серьезные работы: он делает иллюстрации к произведению П.И. Мельникова-Печерского «В лесах», «Братьям Карамазовым» Ф.М. Достоевского, к «Анне Карениной» Л.Н. Толстого, к «Капитанской дочке» А.С. Пушкина, работает над иллюстрированием дешевой библиотеки А.Д. Ступина (отдельные книги которой имели несколько изданий и появлялись вплоть до 1912 года). Большинство рисунков, гравированных А.С. Яновым, тоже учеником Московского Училища живописи, были иллюстрациями к сказкам А.С. Пушкина. В те годы самые различные издательства широко обратились к выпуску сочинений поэта. Это объяснялось главным образом тем, что окончился срок наследства и для издателей появилась возможность публиковать произведения на более выгодных условиях.

В 1888 году под редакцией В.П. Авенариуса вышел сборник пушкинских сказок. Иллюстрации к нему были сделаны Нестеровым, по всей вероятности, в 1886 году. Художника интересуют прежде всего занимательные ситуации, многие его рисунки близки манере В.М. Васнецова. В 1888 году вышли в свет сочинения А.С. Пушкина, изданные для юношества, с иллюстрациями Нестерова. Характерно, что среди пушкинского наследия художника привлекают в основном сказочные и исторические сюжеты.

В том же 1888 году Нестеров иллюстрировал «Песню про царя Ивана Васильевича, молодого опричника и удалого купца Калашникова» М.Ю. Лермонтова, а годом раньше — сказку об Илье Муромце в изложении П. Полевого.

В журнале «Север» за 1888 год появляются и отдельные рисунки на сказочные темы: «Баба-яга», «Наина в образе кошки ведет Фарлафа по следу Руслана», «Ночь на Ивана Купала», «Руслан и живая голова».

Там же был помещен рисунок Нестерова к рассказу «Созерцатель», близкий по теме к его последующим работам. Художник изобразил молодого монаха, сидящего летним вечером на лесной опушке. Бытовой характер рассказа определил во многом известную прозаичность образа. Однако само обращение к данной теме было весьма знаменательным.

Рисунок этот очень нравился Сурикову, с которым Нестеров часто встречался в то время. Их сближала общность личных судеб. В 1888 году у Сурикова умерла жена, оставив его с двумя девочками. Суриков, так же как и Нестеров, глубоко переживал свое горе. Они часами говорили, засиживались до глубокой ночи, читали вслух Иоанна Златоуста, Василия Великого, и им казалось, что только они понимали друг друга.

Кроме сказочных и исторических сюжетов Нестеров иллюстрировал и рассказы, повествующие о доброте («Красный сарафанчик») и о христианском подвиге («Пустынница», «Дети-крестоносцы»), пока еще робко намечая круг своих будущих образов.

К 1888 году относится большая и серьезная работа над иллюстрированием книги П.В. Синицына «Преображенское и окружающие его места, их прошлое и настоящее». Книга появилась значительно позднее, в 1895 году, и ее иллюстрации восхитили В.В. Стасова, несмотря на весь его скептицизм по отношению к творчеству Нестерова.

Страничные иллюстрации, помещенные на отдельных листах, гравированных А.С. Яновым, не были буквальным сопровождением текста. Художник изображал события, изложенные в книге, давал им свое толкование, самостоятельно развивая действие. Книга охватывает события различных исторических периодов, однако четырнадцать иллюстраций из шестнадцати связаны с царствованием Алексея Михайловича и Петра Первого.

Иллюстрации близки произведениям В.Г. Шварца — прекрасного художника, еще в 60-х годах возродившего в русской живописи интерес к отечественной истории. Дух спокойного₃ мягкого повествования — отличительная черта этих работ. Увлечение Шварцем, обращение к его принципам решения исторической картины было характерно для того времени. А. Ростиславов в своей монографии о А.П. Рябушкине писал, что ученики тогдашней Академии художеств (речь идет о периоде 1885—1888 годов) находились под сильным влиянием Шварца, знаменитые альбомы которого были для них настольной книгой.

Многие сцены, такие, как «Постройка Потешного городка (Презбурга) в селе Преображенском», «Измайловский ботик на реке Яузе», «Постройка судов», изображались Нестеровым на фоне пейзажа. В них художник стремился передать общее настроение, общий дух происходящего. Движения людей спокойны и неторопливы, так же как спокойна и тиха природа, их окружающая.

Произведения того времени весьма разнообразны. Нестеров работает над сказочной тематикой — «Царевна» («Искра»), над бытовым жанром — «Старый да малый», пишет две картины, посвященные памяти скончавшейся жены, — «Христову невесту» и «Смертный час». Картина «Христова невеста», написанная по мотивам жизни керженского старообрядчества, была новой для живописи того времени как по сюжету, так и по своему образному решению. На сравнительно небольшом полотне среди безлюдного пейзажа изображена девушка, полная глубокой задумчивости и сдержанной скорби.

«Христова невеста» отражала мысли и чувства Нестерова, его душевные переживания, связанные с потерей самого близкого человека — жены. «Образ ее не оставлял меня, везде я видел ее черты, ее улыбку... Тогда же явилась мысль написать «Христову невесту» с лицом моей Маши... В этой несложной картине тогда я изживал свое горе. Мною, моим чувством тогда руководило, вело меня воспоминание о моей потере, о Маше, о первой и самой истинной любви моей»². Впоследствии Нестеров, да и многие исследователи связывали изменения в его творчестве с тем периодом жизни художника, когда сила любви и трагедия утраты вложили в его искусство «недостающее содержание, и чувство, и живую душу», определили весь духовный импульс творчества в дальнейшем. Нестеров придерживался этой точки зрения до конца жизни. В своем очерке о Ярошенко в 1942 году он писал: «Смерть жены вызвала перелом в моей жизни, в моем сознании, наполнив его тем содержанием, которое многие ценят и теперь, почти через шестьдесят лет. Оно и посейчас согревает меня, уже старика, и чудится мне, что и Крамской не осудил бы меня за него. Все пережитое мною тогда было моим духовным перерождением, оно в свое время вызвало появление таких картин, как «Пустынник», «Отрок Варфоломей» и целый ряд последующих, создавших из меня того художника, каким остался я на всю последующую жизнь»³.

Однако «Христова невеста» связана не только с личными переживаниями художника. Она явилась отражением определенных процессов, происходивших в русской культуре, в общественной жизни, В то время среди интеллигенции был широко распространен интерес к старообрядчеству, имевший весьма различные направления, С одной стороны, еще в 60-х годах многие искали в старообрядчестве «революционную силу», видели в этом явлении форму протеста существующему порядку. Среди старообрядцев пытались вести в 70-х годах свою пропаганду народники. С другой стороны — славянофилы видели в них истинных носителей «русского духа», как бы реальное свидетельство ограждения России от надвигающихся перемен. Последнее было весьма близко умонастроениям Нестерова.

В те годы пользовались большим успехом романы П.И. Мельникова (Андрея Печерского) «В лесах» (1868—1874) и «На Горах» (1875—1881), посвященные современной жизни и быту старообрядцев. В.Н. Бакшеев в своих воспоминаниях о годах, проведенных в Московском Училище живописи, рассказывал, что Левитан, Нестеров, Архипов буквально зачитывались романами Мельникова-Печерского, «восхищаясь поэтическими картинами русской природы и старинного русского быта». Образ христовой невесты во многом возник у Нестерова под впечатлением этих книг. Однако картину нельзя считать иллюстрацией. В этой ранней работе Нестеров прежде всего хотел отразить нравственные поиски людей своего времени, отличные от обычной повседневности.

Образ христовой невесты, возможно, был навеян и историческими трудами того времени, желанием воплотить идеал иночества, подробно рассматриваемый в сочинениях И.Е. Забелина, посвященных истории допетровской Руси.

В картине оживала старина, сохранившаяся еще в русском старообрядчестве. Старообрядцы, почитавшие себя истинными хранителями национального прошлого, явились для Нестерова как бы реальными выразителями народного духа, начала которого лежали в истории допетровской Руси. Уже несколько позже, в 1889 году, Нестеров писал А.А. Турыгину из Италии, что в споре с иностранцами он стоял на позиции XVII века и был причислен ими к партии «панславистов». «Христову невесту» можно одинаково принять за исторический образ и за современный. Это пока еще не совсем осознанное соединение истории и современности весьма характерно для многих дореволюционных произведений мастера.

В то время Нестеров, видимо, уже имел репутацию исторического живописца. В 1887 году он получает из Кяхты заказ на картину «Первая встреча царя Алексея Михайловича с боярышней Марией Ильиничной Милославской». В журнале «Нива» за 1888 год появляются его рисунки: «Видение Козьмы Минина», «Поход московского государя пешком на богомолье в XVII веке», «Свадебный поезд на Москве в XVII веке», а в журнале «Север» — «Архимандрит Дионисий и «писцы борзые». Для художника эти работы не случайны — они определяют круг его интересов, недаром он с увлечением читает «Историю государства Российского» Карамзина и другие исторические труды. Но художника влекла в те годы уже иная сторона — внутренняя душевная жизнь его героев.

В 1888 году Нестеров начинает работать над картиной «За приворотным зельем». Мечтая показать ее на очередной выставке передвижников, художник трудился упорно. Только в одном из сохранившихся альбомов его рисунков, начало которого помечено: «Ярославль. 13 мая 88», а конец: «4 июня 88 г.», мы находим восемнадцать эскизов на эту тему. Они были сделаны в период поездки по Волге и короткого пребывания в Уфе. Этюды маслом писались в Сергиевом посаде (ныне город Загорск). К сентябрю этюды были закончены, а в октябре и сама картина. Нестеров показал ее друзьям, в том числе В.Д. Поленову, с которым очень сблизился в те годы, бывал у него в Москве и в имении Жуковка вместе с Левитаном. Поленов одобрил картину, однако сделал много замечаний. Нестеров и сам был не очень доволен работой и твердо решил не выставлять картину на Передвижной выставке. По его мнению, она не могла принести ему должного успеха, а Нестеров хотел быть первым. Просто быть замеченным его не устраивало.

Картина «За приворотным зельем» интересна по замыслу. Образы ее навеяны также допетровской Русью, но художника привлекала не история, а внутренняя жизнь человека, лирическая драма.

14 сентября 1888 года в письме к своей сестре Александре Васильевне он писал: «Вот уже 4-й день, как я начал картину. Все лучшие силы мои теперь направлены на нее. Героиня моей оперы-картины отличается глубоко симпатичной наружностью, лицо ее носит, несмотря на молодые годы, отпечаток страданий. Она рыжая (в народе есть поверье, что если рыжая полюбит раз, то уже не разлюбит). Ее, кроме меня, никто не видал, но я сердечно сочувствую ей и слезы участья готовы показаться на глазах при виде ее»⁴. Художником владела мысль раскрыть глубоко интимные сердечные переживания.

Известны два основных варианта произведения. Любопытно, что первый из них, сделанный в 1888 году, был обычным бытовым историческим жанром в духе Л.А. Мея. Изображена боярышня, пришедшая к лекарю-иностранцу за приворотным корнем. Художник больше внимания уделяет обстановке, костюмам, чем выражению душевного состояния героев.

Другой вариант, оконченный в том же году, — иной. Вросшая в землю изба окружена яркой зеленью и цветами. Погруженная в собственные мысли, сидит около избушки молодая девушка. Художник передает красоту девушки, ласковую, осторожную внимательность старца. Однако подробная повествовательность, равнозначность в изображении всех деталей отвлекла Нестерова от выражения внутренней драмы. Картина получилась несколько театральной и, экспонированная на VIII Периодической выставке Общества любителей художеств, не принесла Нестерову успеха.

Более удачным был вариант 1888 года, послуживший, возможно, эскизом для основной картины. В нем нет обстоятельного описания и все внимание сосредоточено на образе девушки, полной мягкой неясной печали, почти сказочной таинственности. В окончательном варианте, принадлежащем Саратовскому музею, эта искренняя поэтическая нота была во многом утрачена.

В том же 1888 году Нестеров продолжает выполнять заказы московского издателя А.Д. Ступина и пока еще не может отказаться от поденной работы у модного «комнатного декоратора» А.А. Томашки. Следует сказать, что многие художники не избежали подобной участи. Так, например, замечательный театральный декоратор и портретист А.Я. Головин по окончании Московского Училища живописи в течение семи лет был подмастерьем у Томашки, исполнял все работы, получая за это копейки.

В это время Нестеров встречается с новыми людьми, часто бывает на рисовальных вечерах у В.Д. Поленова. Василий Дмитриевич Поленов принадлежал к старой дворянской семье. Отец его был известным археологом и библиографом, мать, урожденная Воейкова, детской писательницей, занималась она и живописью. Жили тогда Поленовы у Зоологического сада, в старом особняке. Нередкими посетителями поленовских вечеров были Левитан, Серов, Архипов, Пастернак, Остроухов, Головин. Нестерову у Поленовых очень нравилось. Он впервые увидел иную для себя обстановку, иную среду, иной склад жизни. Здесь все было проникнуто атмосферой искусства, тихой размеренностью жизни с ее стародавним укладом. Поленов и сам часто навещал Нестерова.

Были и другие новые знакомства. Как-то летом 1888 года Нестеров пошел в Троице-Сергиеву лавру, чтобы найти натурщика, и у ворот монастыря встретил большую компанию, среди которой была сестра Поленова — Елена Дмитриевна — одаренная художница, обладавшая удивительной фантазией, тонким проницательным видением красоты народного фольклора. Оригинальная внешность Елены Дмитриевны очень нравилась Нестерову. Он относился к ней с глубокой симпатией, называл «милым уродом». Она-то и представила Нестерова своей компании, среди которой оказалась и супруга Саввы Ивановича Мамонтова, Елизавета Григорьевна, ставшая впоследствии одним из близких друзей художника.

Был воскресный день. Компания направилась в Черниговский скит, что был в нескольких верстах от Лавры. Нестеров предложил зайти к нему. Весело и шумно пили чай. Потом, вместо скита, отправились смотреть балаганы, устраиваемые по воскресным дням. Расставаясь, Елизавета Григорьевна взяла с Нестерова слово бывать у них в Абрамцеве.

Там, в Абрамцеве, в доме Мамонтова, он увидел «в высшей степени приятный тип жизни». Нестеров познакомился и сблизился с той художественной средой, которая объединяла людей, составлявших в те годы настоящее и будущее русского искусства. В абрамцевском доме он увидел работу В.А. Серова «Девочка с персиками», поразившую его своей жизненной непосредственностью и достоверностью.

Семейство Мамонтовых было тесно связано с образованным московским купечеством — Третьяковыми, Алексеевыми. Это была ранее неизвестная Нестерову среда новой русской буржуазии.

Провинциальная Уфа, холодные залы Академии художеств, богемность жизни в Московском Училище с ее случайными заработками и бытовой неустроенностью резко отличались от атмосферы, царившей в Абрамцеве, бывшем имении Аксаковых, с его удивительной природой, старым домом, хорошими образцами искусства, с его постоянным творческим импульсом, вне зависимости от того, гостили ли там художники или жила одна Елизавета Григорьевна вместе с детьми, погруженная в заботы об их воспитании.

Примечания

1. Нестеров М.В. Давние дни, с. 61.

2. Нестеров М.В. Из писем. Л., 1968, с. 374.

3. Нестеров М.В. Давние дни, с. 65.

4. Нестеров М.В. Из писем, с. 19—20.