Глава IXX

Когда говорят или пишут о творчестве Нестерова после Октябрьской революции, то чаще всего употребляют слово — перелом. Можно найти и другие слова. Перелом произошел в жизни страны, в жизни народа, и заслуга Нестерова в том, что он, как чуткий человек и художник, не остался в стороне от новой жизни своего народа, жизни своей страны, хотя вначале многие события были Нестерову малопонятны. В 1921 году художник просит бывшего секретаря Льва Толстого В.Ф. Булгакова поместить в хранилище, предназначенное для рукописей великого писателя, свою картину «Душа народа» и отвозит ее вместе с П.Д. Кориным в бывший особняк И.А. Морозова на Пречистенке — во Второй музей новой западной живописи (теперь там помещается Академия художеств СССР).

В конце 1922 года многие уезжали за границу. Среди них были К. Коровин, Малявин, Л. Пастернак. В это же время возникали новые художественные объединения, и среди них Ассоциация художников революционной России (АХРР), провозгласившая своей программой изображение героической жизни народа. Впоследствии в АХРР вступили люди, близкие Нестерову, — Архипов, Бакшеев, Кустодиев, Юон, С. Малютин.

31 декабря 1922 года в доме № 32 на Пречистенке (ныне ул. Кропоткина) открылась XVII выставка «Союза русских художников». На ней было экспонировано триста произведений живописи, скульптуры, графики тридцати девяти мастеров. Среди них мы встречаем имена Виктора и Аполлинария Васнецовых, Константина Коровина, Бакшеева, Сергея Малютина, Голубкиной, Петровичева, Степанова, Туржанского, Юона. Дал и Нестеров на эту выставку две свои вещи — «Тихие воды» и «Свирель». По словам художника, вернисаж был многолюден и наряден. Семейство Нестеровых посетило выставку, но сам Михаил Васильевич не пошел, однако с удовлетворением писал Турыгину, что «старики почти не стареют, хороши Крымов, Бакшеев, Степанов, Виноградов, К. Коровин... Неплохи и молодые...»¹. Выставка пользовалась успехом, на ней побывало за двадцать два дня по тем временам не так уж мало народу — более пяти тысяч.

Само участие Нестерова на выставке можно считать симптомом определенного выхода из состояния замкнутости и отчужденности. В марте 1923 года он уже едет в Петроград. Может быть, причиной явилось то, что Русский музей приобрел его «Святую Русь». Пробыл он там всего десять дней, но впечатлений было много и они оказались «неожиданно, как на подбор, хорошие».

В апреле Нестеров писал П.П. Перцову: «Сам Петербург утратил свой блеск, великолепие, но приобрел какую-то царственную грусть, он ушел в себя, что-то понял, чего еще не может понять старая дура Москва. Петербург сосредоточен, не суетлив и не буен. Внешне и в центре следов пережитого заметно мало, на окраинах их, слышно, больше. Невский кишит народом, что незаметно на других улицах»².

Прежде всего Нестеров посетил музеи. Русский музей уже имел новую экспозицию. И она пришлась художнику по душе. Многие произведения он как бы увидел заново, во всем их истинном великолепии. В Русском музее в те годы работали очень одаренные, образованные и самоотверженные люди. Директором был Н.П. Сычев, хранителями — П.И. Нерадовский и В.В. Воинов, талантливые и очень опытные музейные деятели, оба к тому же художники-графики. Вещи Нестерова висели в светлом зале, выходящем в сад. Он нашел, что они повешены прекрасно. Среди них его особенно порадовало появление картины «Под благовест» — она была одной из любимых.

По Эрмитажу художник ходил вместе с Александром Бенуа, который в то время заведовал картинной галереей. Бродили они и по Зимнему дворцу. Посетил Нестеров и другие дворцы — Строгановский, Юсуповский. В Петрограде художник встречался со многими людьми, и впечатление от этих встреч было приятным и неожиданным. «Они, — писал он Перцову, — духовно возмужали, пелена с их глаз спала. Содеянное им сейчас ясно, и они ушли в дело, в работу, стараясь в ней найти себе оправдание»³. Очень сплоченным он нашел кружок «Мира искусства», во главе которого по-прежнему стоял А. Бенуа. «Все же человек с идеалом, с планом...» — замечает Нестеров.

Нестеров познакомился с очень одаренной художницей З.Е. Серебряковой, племянницей Бенуа, побывал у А.П. Остроумовой-Лебедевой, у коллекционера Ф.Ф. Нотгафта, известного своей музейной и издательской деятельностью. Посетил он и Б.М. Кустодиева, уже прикованного к своему креслу — паралич ног почти не позволял ему выбираться из дома. Нестеров всюду видел к себе внимание и хорошее, доброжелательное отношение. Все старые счеты, казалось, были забыты.

Вскоре появилось и другое — новое.

Лето 1923 года, несмотря на то, что Нестеров пытался все время работать, казалось, складывалось неудачно. Но ему неожиданно повезло. Однажды художник как бы новыми глазами увидел свою младшую дочь, Наталью, сидящую на скамейке. Ей было тогда двадцать лет, и она становилась красивой. Он решил написать ее портрет. Погода стояла дождливая и холодная. Наталья Михайловна мерзла, кусали комары, постоянные дожди прерывали работу. Портрет писался долго и с напряжением как для художника, так и для модели, но, когда он был окончен, Нестеров остался доволен. 20 августа 1923 года он писал Турыгину о портрете: «Вышел, говорят, не хуже, чем в молодые годы, свежо, нарядно. Она сидит у пруда в серый день, в голубом платье типа «директория», в белой косынке на плечах и белой шляпе соответственного фасона. В целом получилось нечто вроде Шарлотты Корде!..»⁴.

Взволнованный и напряженный строй картины, впоследствии получившей название «Девушка у пруда», был необычен для женских портретов Нестерова.

Неспокойна поза девушки, ее взгляд — взгляд серьезного, очень чистого душой, чем-то взволнованного человека — устремлен вдаль. Внутреннее неспокойствие, порывистость подчеркнуты и в пейзаже. Густая зелень лета живет ярко и звучно в этот серый, сумрачный день.

Здесь нет настроения мягкой грусти или скорбной думы, столь свойственных предшествующим портретным работам художника. Состояние человека далеко от радостного приятия мира, в портрете, скорее, передано пытливое, настороженное желание проникнуть в этот мир и познать его. Эмоциональная активность образа — одно из основных качеств новой работы художника.

Дурылин в своей монографии о Нестерове вспоминает, что эта картина, впервые появившаяся на небольшой персональной выставке 1935 года, возбудила острое внимание зрителей. Перед нею долго стоял А.М. Горький. Как-то он выразился о «Девушке у пруда»: «О каждой нестеровской девушке думалось: она в конце концов уйдет в монастырь. А вот эта девушка — не уйдет. Ей дорога в жизнь, только в жизнь»⁵.

Появление подобного произведения тем более интересно, что в непортретных работах художник в то время оставался верен своим прежним темам, прежним образам. Его сюжетные картины, овеянные элегическим настроением, весьма далеки от окружающих событий.

«Девушка у пруда» открывает новую серию работ, продолженную в дальнейшем.

Жизнь художника по-прежнему была сложной. Беспокоили материальные дела. Большие надежды Нестеров возлагал на успех выставки в Америке, продажу картин, а в связи с этим на возможность переехать из дорогой Москвы или в Киев, или в Питер, словом, в «провинцию». «Живу я, — пишет он Турыгину в августе 1923 года, — только мечтами, одни планы сменяются другими, а 61 год чаще и чаще напоминает об... Ваганькове. Там спит много мечтателей, компания отменная. От великих актеров — Щепкина. Садовского до Сурикова...

Но не хочу кончать «надгробным» рыданием, хочу жить, действовать, работать до последнего часа...»⁶.

Осенью 1923 года Нестеров принимает деятельное участие в заседаниях по случаю выставки в Америке, занимается отбором вещей для нее. Правда, новые работы, предназначенные для выставки, не очень радуют его.

Выставка в Америке задумывалась как крупное дело. В ней были заинтересованы и художники и государство. Недаром Наркомат иностранных дел командировал туда Ивана Дмитриевича Сытина, в прошлом крупного издателя, в надежде на его блестящие организаторские способности.

В начале декабря 1923 года выставка уехала в Америку. На ней было представлено около тысячи работ ста мастеров. И теперь художникам, по выражению Нестерова, предстояло «трепетно ожидать щедрот от американских дядюшек».

«Выставка русского искусства» (так она называлась) открылась 8 марта 1924 года в Нью-Йорке в Большом центральном выставочном зале, что помещался на двенадцатом этаже огромного доходного дома, и экспонировалась там более месяца. Затем, разделившись на две части — Южную и Северную выставки, в течение 1924—1925 годов объездила многие города — Нью-Орлеан, Лос-Анджелес, Бирмингам, Балтимор, Торонто. Уже в самой этой иронии художника заключена, как всегда, трезвая оценка явлений.

На выставке были представлены произведения начиная с XVIII века. В ней принимали участие почти все современные крупнейшие мастера: Архипов, Бакст, Бродский, Г. Верейский, Добужинский, Голубкина, Грабарь, Кончаловский, Коненков, Кустодиев. Лансере, Матвеев, Машков, Остроумова-Лебедева, Петров-Водкин, Сарьян, Сомов, Чехонин, Юон.

Однако особого успеха, и прежде всего финансового, выставка не имела. Музеи работ не покупали, цены из-за неосведомленности были назначены очень высокие, особенно некоторыми петроградскими художниками, и это, видимо, многих охладило. Из ста участников только работы сорока были проданы. После вернисажа, где было около восьми тысяч посетителей, интерес резко упал — в день потом бывало не более девятисот человек. Число, конечно, минимальное, если вспомнить, что во время персональной нестеровской выставки 1907 года в Петербурге в день приходило до двух тысяч посетителей. В конце апреля 1924 года Нестеров уже называет американскую выставку авантюрой и сообщает Турыгину, что она завершилась не блестяще.

В то время его живо занимала судьба художников, покинувших Советскую Россию. Он пишет Турыгину в 1924 году, что из них лишь только двое живут хорошо — Бакст и Сорин, ставший модным портретистом с богатой клиентурой, что слухи о колоссальном богатстве и успехе Рериха оказались преувеличением, что плохи дела Судейкина, что в Париже бедствует К. Коровин, а Милиоти, Шухаев. Тархов «одичали» от голода.

Нестерова поразило и, видимо, вызвало раздражение, когда он узнал, что американцы предложили устроителям выставки «для оживления» вернисажа пригласить десять красивых девушек и столько же юношей с тем, чтобы они на роликах разъезжали в национальных костюмах среди избранной публики.

В письмах Турыгину он сообщает, что выставку посетили и Шаляпин и Анна Павлова. Принимали участие в ее судьбе и организации Рахманинов, А.И. Зилоти (знаменитый пианист и дирижер). К.С. Станиславский (в то время он был вместе с Художественным театром на гастролях в Америке). Однако это мало помогло успеху.

И.Д. Сытин в своих воспоминаниях писал: «Выставка была задумана для сближения, как показательная. Но дело оказалось малоудачным. Картины мы повезли только те, которые были в запасе у художников. А их было немного и случайного подбора. Таким товаром торговать было нелегко, да и торговцы приехали малопригодные. Руководитель выставки И.И. Трояновский — любитель искусств, учитель — не сделал всего, что надо было в смысле рекламы; среди самих художников начались разногласия. Полутора месяцами позже, когда я приехал в Америку и разобрался ь положении, было уже ясно, что выставка, как она предполагалась, не удалась. С чувством неудовлетворенности по поводу постигшей нас неудачи я покинул Америку и возвратился в Россию»⁷.

Одновременно с Сытиным в середине лета 1924 года вернулись Трояновский и Игорь Грабарь. Нестеров считал причиной неуспеха выставки отсутствие интереса к искусству у большинства американцев. В своих письмах того времени он подчеркивал, что так называемые «духовные интересы» у этих людей в зачаточном виде, и поэтому все, что сейчас является у них из Европы, они охотно «пересаживают к себе, платя за это деньги». Нестеров пересказывает Дурылину, со слов приехавших, что в Соединенных Штатах все иное, по сравнению с Европой: «Методы воспитания — упрощенные до последней степени. Наукой и запросами высшей культуры заняты немногие «избранные»... Надобности в искусстве нет... Все упрощено до чрезвычайности»⁸.

Огорчения, связанные с американский выставкой, не были единственными. В лето 1924 года Нестеров мало работал. Он писал Дурылину: «... что-то не клеится все, то лень, то погода плохая, а время идет да идет». Летние месяцы были единственно возможными для работы. Нестеров не имел мастерской, а две комнаты, в которых он жил с семьей, были темными в зимнее и осеннее время. Он всегда ждал, когда выпадет снег и когда в комнатах станет светлее.

Все лето в Дубках, в деревне Зайцево, художник писал портрет своей дочери, Веры Михайловны (в замужестве Титовой). Задумал он изобразить ее в белом платье на фоне цветущих яблонь, но портрет не получался, не удавалось достигнуть сходства, художник без конца переписывал лицо. Яблони отцвели, наступило лето, и он решил изобразить дочь с букетом полевых цветов. Однажды, позируя, Вера Михайловна сильно простудилась, и ей пришлось уже позировать в пальто. Она сидела весьма грустная, со скорбью в душе.

В.М. Титова писала впоследствии С.Н. Дурылину: «Был момент, когда, отчаявшись в себе, папа решил оставить совсем писать. Я еще более стала грустна, и если он продолжал его, так только для моей матери, не хотя ее этим обидеть. Портрет был закончен. По счету я и не помню, какое количество сеансов было на него потрачено, но я, по словам папы, «сижу на скамейке, как галка с разинутым ртом». Опущенная рука держит одинокий полевой василек вместо предполагаемого букета полевых цветов...»⁹.

Нестеров считал портрет неплохим по живописи, но недостаточно схожим, а следовательно, и не портретом, никому его не показывал, почти не говорил о нем. Он думал уже о новом портрете Веры Михайловны, но замысел его был осуществлен лишь спустя четыре года, в 1928 году.

Примечания

1. Нестеров М.В. Из писем, с. 221.

2. Там же, с. 224.

3. Нестеров М.В. Из писем, с. 227.

4. Там же, с. 229.

5. Дурылин С.Н. Нестеров-портретист, с. 92.

6. Там же, с. 230.

7. Сытин И.Д. Жизнь для книги. М., 1960, с. 204.

8. Нестеров М.В. Из писем, с. 243.

9. Дурылин С. Нестеров в жизни и творчестве, с. 353.