За развитие искусства демократического

...Искусство ничего не имеет, да и не должно иметь общего с застывшими формами. Оно — живое, вечно меняющееся и требующее себе такой свободы, которая не может быть допущена у нас. Было бы лучше, если бы рядом с официальным и законным искусством было бы, так сказать, незаконное, партикулярное, или нет — демократическое.

Из письма И.Е. Репину. 25 декабря 1873 г.

Как это было бы чудесно: один посидел чуточку па Волге, другой где-то в Ладоге, третий еще там где-нибудь, одному уж очень понравился мужик, с большой рыжей бородой и сверлящими глазами, другому — деревья все в пару, под солнцем, третьему... Господи! И все они валяют, как бог на душу положит, только и думают о том, как бы это повернее сделать. Ну, разумеется, один глиной вымажет лицо, а небо уже и не разберешь иногда; другой хочет написать на воздухе, а выйдет заслонка — он и сам потом видит, что заслонка; третий все думает, отчего это над хорошими людьми все смеются, все так вот и покатываются со смеху, и ему хочется реализировать эти свои ощущения... Потом, все они съедутся, смотрят друг у друга, толкуют, спорят, хвалят одно, порицают другое, потом пойдут посмотреть, как работали старички лет за 300, и что такое делают соседи, кое-что хорошее и от этого бывает. Глядишь, дело-то и подвинулось, даже лет этак через 10.

Из письма В.В. Стасову. 21 июля 1876 г.

Когда появляется талант не фальшивый, когда художник отвечает тому, что уже готово в публике, тогда она безапелляционно произносит свой приговор. Казалось бы, все места заняты, каждая отрасль имеет своего представителя, да иногда и не одного; но искусство беспредельно, приходит новый незнакомец и спокойно занимает свое место, никого не тревожа, ни у кого не отнимая значения, и, если ему есть что сказать, он найдет слушателей.

Из письма И.Е. Репину. 6 января 1874 г.

...Я глубоко убежден, что теперь наступило время предоставить художников их собственной дальнейшей судьбе, что их пора лишить поддержки государства и оставить их самим ведаться с обществом. Я готов даже предсказывать, что, если не решатся сделать это сегодня, — нужно будет сделать это непременно завтра; только завтра это обойдется дороже, чем сегодня, без пользы, а ко вреду для самого искусства.

Из статьи «Судьбы русского искусства». 1880 г.

Только чувство общественности дает силу художнику и удесятеряет его силы; только умственная атмосфера, родная ему, здоровая для него, может поднять личность до пафоса и высокого настроения, и только уверенность, что труд художника и нужен и дорог обществу, помогает созревать экзотическим растениям, называемым картинами. И только такие картины будут составлять гордость племени, и современников, и потомков.

Из письма В.В. Стасову. 30 апреля 1884 г.

В науке есть вера, есть положения, обязательные для всякого адепта, есть цель, не оспариваемая никем из людей, преданных ей, — словом, там есть коллективные усилия, которые одни способны создавать волны внушительного объема и высоты, тогда как в искусстве — все индивидуально, ничто не обязательно и отсутствие идеалов — полное.

Я только что проехал Италию, видел древнее греческое искусство в остатках и обломках, видел искусство Возрождения в богатых собраниях, и в обеих руках — присутствие общей руководящей идеи, как будто люди сговаривались и шли в ногу по одному направлению, и потому-то между сотнями талантов являлись счастливцы, которым удавалось связать в узел бродившие по мелочам исторические моменты общественной жизни.

Из письма Ф.Ф. Петрушевскому. 17 июня 1876 г.

...Хорошо бы, если бы был, знаете, этакий центр, то есть не центр, куда сходиться, а центр умственный, вроде каких-либо очень широких принципов, которые бы все признавали, прилагать которые на практике, в творчестве, было бы сердечною потребностью каждого из нас, — словом, нечто вроде философской системы в искусстве, религии там что ли, ясно и талантливо формулированной каким-нибудь писателем, и чтобы каждый из нас, где бы ни находился, какие бы рожи его пи окружали, но чтобы он чувствовал, что где-то там, в другом месте, другой такой же, как и я, стремится к тому же, работает в том же направлении, хотя и все разно. Это удесятеряет силы человека и держит постоянно па высоте тех задач, которые одни оправдывают специальность.

Из письма И.Е. Репину. 26 декабря 1877 г.

...Что Вы скажете о смысле моей деятельности? Не толку ли я воду, воображая, что занимаюсь делом? Что ни говорите, а, в конце концов, говоря о движении, мы разумеем атомы, единицы, личности, и одну и много, всех вместе и каждого порознь — словом, как только мы подойдем вплотную, нам надо кого-нибудь схватить непременно; мне кажется, что это так. Вы не думайте, что я хочу свернуть на личности, этого я не желаю, да и Вы тоже, я уверен, но у личности есть общие видовые свойства, совершенно тождественные с таковыми же других личностей. Вот об этих-то видовых свойствах мы и можем рассуждать, переворачивать их на все стороны, нисколько не смущаясь, что личность вносит в общественную деятельность свою собственную манеру, которую также возможно оставить в стороне, а потому и можно говорить вообще. Ваши мысли о партиях верны с формальной стороны; партиям Вы произносите беспощадный приговор тем одним, что просите господа бога «избавить Вас от борьбы с ними». Здесь и мой собственный приговор. Я, с тех пор, как себя помню, всегда старался найти тех, быть может, немногих, с которыми всякое дело, нам общее, будет легче и прочнее сделано. Часто я оставался одиноким, да и теперь не скажу, чтобы был счастливее, но внутри продолжает всякий раз шевелиться надежда на лучшее будущее. Очень может быть, что Вы более трезво видите действительность, я с этим соглашаюсь так только, доверяя Вашей логике, но собственное мое индивидуальное «я» с этим помириться не желает, и я не понимаю, как можно желать такой изолированности. Очень возможно пройти всю жизнь, не примкнув ни к какому движению, не идя ни с кем в ногу, по только потому, что или не встретишь товарища, или пет еще достаточно определившихся целей. Но когда цели видны, когда инстинкт развился до сознания, нельзя желать остаться одному. Это, как религия, требует адептов, сотрудников. Это, по-моему, — закон. Вы скажете, какое красноречие и лиризм из-за идеи, и какой же?.. Передвижной выставки! Если так, я все-таки, не смущаясь, пойду дальше и говорю: партии, даже каждый человек — партия, несколько партий в одном человеке, все это уже нечто, уже движение, уже пробуждение к жизни. Из чего же, наконец, и выходят какие-нибудь результаты и частная инициатива, и чем же она начинается? Вы говорите, что у нас ее нет — согласен. Но, боже мой, что же это за сфинкс, эта частная инициатива, и откуда она возьмется, если не будет сначала всеразлагающего анализа, мытья, потом группировки, а потом и ненавистных Вам партий? Человек, как животное, все способен опошлять, а стало быть и борьбу партий низвести на степень простого грабежа и мошенничества. Но разве от того самый закон подлежит осуждению и люди, цепко хватающиеся за всякую социальную задачу, суть не больше, как даром тратящие свое время на пустяки? Вы, конечно, чувствуете, что во мне сидит сектант, фанатик? Нечто нетерпимое, от чего надо поскорей отделаться? Очень больно мне, если Вы правы, а не я. Это значит прожить до седин ошибаясь, это значит, что вся жизнь моя не более, как ошибка! Но я чувствую, что я неисправим, я не рисуюсь, и если все будущее, молодое, сильное и талантливое осудит меня, я останусь калекой, правда, но упорно продолжая отстаивать свои положения. Вы говорите: «Да и некогда будет, слишком много дела с своим собственным делом — искусством, его техникой, выражением...» Можете себе представить — не понимаю! Как будто Вы что-то сказали на неизвестном мне языке. Звуки знакомые, а содержание непонятно, то есть сочетание слов такое удивительное, что я готов замолчать. Вероятно, правду говорят, что у всякого поколения, как при новом химическом смешении, появляется новое тело, не похожее ни на одно из предыдущих. Как «времени не будет?» Да ведь быть убежденным в чем-нибудь раз, не нужно начинать сначала: остается все время именно на проведение его в действительность. Куда же еще нужно тратить время? На борьбу с партиями? Да ведь именно моя специальность, мое дело настоящее, и есть борьба с партией, мне противной. Чем же мне еще бороться? Чем больше я улучшаю себя и совершенствую, тем большие наношу поражения — это-то и есть борьба партий.

Из письма И.Е. Репину. 25 декабря 1873 г.

Я, собственно, что имел в виду? Я хотел сказать, например: картина «Бурлаки»¹... (не пугайтесь, Вас я не трону, по крайней мере, немного, к слову пришлось, да, «Бурлаки» тут только потому, что это единственный случай, я охотно бы взял что-нибудь другое, да нету). Ну, так «Бурлаки» — картина недурная, только что же? Бруни² говорит, что это есть величайшая профанация искусства! Да, и Вы как полагали? Вы, небось, думаете, что Бруни — это Федор Антоныч, старец? Как бы не так, он из всех щелей вылезает, он превращается в ребенка, в юношу, в Семирадского... ему имя легион! Что нужно делать? Его еще нужно молотом! Он опять за свое... еще нужно картину, только еще более глубокой профанации... и так без конца, борьба! Как хотите, а это так. Вот что я думаю. Другой борьбы я не подозревал и не подозреваю.

Из письма И.Е. Репину. 6 января 1874 г.

Примечания

1. Имеется в виду картина Ильи Ефимовича Репина (1844—1930) «Бурлаки на Волге» (1870—1873), находящаяся в Государственном Русском музее в Ленинграде.

2. Бруни Федор Антонович (1799—1875) — русский художник, представитель академического искусства, идейный противник передвижников.