Париж

Попасть во Францию и Италию стремились все молодые художники. Может быть, там найдут они то, чего не хватало им в Академии? Может быть, у современных западных художников можно чему-нибудь научиться?

Уехавший в заграничную командировку Репин писал Васнецову еще в 1873 году: «Вот тебе мой совет: копи теперь деньгу, сколько можешь, к маю месяцу, и в мае приезжай сюда... Приезжай прямо к нам... выводим тебя везде по Парижу, пока тебе не надоест, а как надоест — с богом домой. Таким образом, ты всё заморское узнаешь сразу и пойдешь смелей и сильней в 10 раз и не будешь неопределенно предаваться тоске по неизвестному. Нечего и говорить о пользе, которую приносит подобное путешествие: на всё открывает глаза. А главное, ты обрадуешься, что ты русский человек во многом...».

Виктор сумел выбраться в Париж только в 1876 году. Там находились тогда многие его товарищи: Репин, Антокольский, Поленов, Ковалевский, некоторое время жили Стасов и Крамской — целая русская колония Художников.

Первые дни прошли в расспросах и воспоминаниях. Друзья много ходили с Васнецовым по городу, показывали окрестности, знакомили с музеями.

Однако Париж, с его контрастами блеска, роскоши, богатства и нищенских грязных трущоб, с его внешне эффектной, но не глубокой по содержанию артистической жизнью, разочаровал Васнецова так же, как его друзей, искавших в искусстве прежде всего глубины мысли, реализма, обобщений и приговора действительности. Репин оказался прав: узнав всё заморское, начинали ценить свое, родное.

Посетив парижскую художественную выставку «Салон», Васнецов делился своими впечатлениями с Крамским:

«...Салон открыт, и каждый день почти я устаю там до последней степени. Картин с акварелями и рисунков больше 3000... Масса холстов громадных и часто смешных — французы поклоняются и почитают... О сладких классических жанрах и не говорю — до объядения! От натюрмортов желудок болит! От тазов и котлов медных — шум в ушах!.. Масса пейзажей; поразительных нет, хороших есть, но немного, и масса скверных. Идеал жанров испанских, французских — в шелковых костюмах — арабских и проч. — и почти ничего из обыкновенной французской жизни».

А сам Васнецов, живя за границей, искал те темы и сюжеты, которые волновали его еще в Петербурге, считая единственно заслуживающей изображения в искусстве жизнь народа.

Центром всего русского мирка в Париже служил салон художника Боголюбова, где собирались в свободное время. Но парижская сутолока отвлекала Васнецова, и он поселился в предместье Медоне у крестьян.

Он близко сошелся со своими хозяевами, вникая во все подробности их жизни, и часто говорил своему другу Ковалевскому, что «мужик — везде мужик, и между русским, например, мужиком и французским менее разницы, нежели у нас между мужиком и образованным человеком».

В свою очередь, и хозяева симпатизировали высокому худощавому русскому, целые дни проводившему за рисованием или в прогулках, с альбомом подмышкой.

Вскоре листы альбома стали заполняться. Появились там рисунки с крестьян, Медонский лес, фигуры французских рабочих, овечий пастух и многое другое.

Однажды, во время праздника, в Медону приехал бродячий цирк. Виктор стоял около балагана и смотрел на клоуна, зазывающего зрителей на вечернее представление, на музыкантов и акробатов, и вспомнилась ему масляница в Петербурге. До чего же весело было на Царицыном лугу, куда воспитанники Академии ходили смотреть балаганы!

Вечный забавник народа — старик-шут; балаганный балет; отставной солдат с панорамой, на которую можно было смотреть через маленькое окошечко только согнувшись. А солдат, чтобы потешить публику, зазывал зычным голосом: «Вот, господа, сёла, города, разные звери, лисицы, да не заболели ли у вас поясницы?»

А «катание на вейках» (так называли извозчиков-финнов, приезжавших на масляничную неделю в Петербург для заработков) — любимое развлечение бедных семейств столицы! Как быстро мчали под звон бубенчиков легонькие саночки маленькие финские лошаденки, потряхивая заиндевевшими гривами! А ледяные горы! А блины!

Васнецов даже сделал как-то рисунок на тему «Масляница» для журнала «Пчела». И сейчас тоже ему захотелось запечатлеть эту уличную сцену из жизни французского простонародья.

Так начал он картину «Балаганы в окрестностях Парижа» («Акробаты»), Он заготовил для нее большой холст, — таких размеров картин он не делал раньше, — и работал много и усердно.

Композиция получилась интересная: на фоне вечернего неба, освещенные огнем масляных ламп, клоун и музыканты возвещают о начале представления. У ступенек балагана толпятся зрители, пришедшие вместе с детьми посмотреть циркачей.

Художнику очень удался одетый в белое клоун и отдельные типы горожан, но были в картине и недостатки.

— Знаешь, Виктор, — сказал ему однажды Ковалевский, — ты замучил своих «Акробатов». Типы очень хорошие, и отдельно есть много кусков, прекрасно написанных, однако общий колорит грязноватый и именно «замучанный». Я всё жду, что ты под самый конец сделаешь что-то такое, что освежит всю картину.

Васнецов огорченно согласился. Сделать это «что-то» было не так-то просто. Очевидно, русская тема народного праздника масляницы была всё-таки ему ближе, и он сам был недоволен «Балаганами».

Как-то, досадуя на себя и на всё окружающее, пришел он в мастерскую Василия Поленова; там среди друзей он отдыхал душой, отвлекался от мучивших его вопросов.

В тот день художники обсуждали письмо своего нового знакомого — Саввы Ивановича Мамонтова, предлагавшего им перебраться на жительство в Москву.

Виктор радовался за товарищей и по-хорошему им завидовал. Москва... Щемяще захотелось поехать на родину, начать, наконец, задуманные картины.

Он попросил у хозяина мастерской маленький холстик и буквально за один присест набросал давно облюбованную композицию «Три богатыря».

Репин и Поленов, стоя за его спиной, рассматривали новый эскиз.

— Ах ты, Красное Солнышко! — восхищался Поленов. — Понимаешь ли ты, что ты написал? Вот это настоящее, это — да!

— Тебе нравится? — обрадованно улыбнулся Виктор. — Хочешь, — подарю?

— Конечно, — ответил Василий, — но не раньше, чем ты напишешь картину.

На том и порешили. Однако не скоро удалось Васнецову выполнить обещанное. Лишь двадцать два года спустя, завершив свое знаменитое полотно, подарил он Поленову маленький парижский эскиз.

А пока что друзья жили на чужбине, занятые каждый своим и старались сделать как можно больше, — ведь в России следили за их успехами и ждали от них новых произведений.

Характерно, что все русские художники-реалисты, работавшие в то время в Париже, испытывали ту же неудовлетворенность, что и Васнецов. И все рвались домой, считая, что только там и может быть настоящее творчество, настоящее искусство.

Балаганы в окрестностях Парижа. (Акробаты.)

«Признаюсь вам по секрету, — писал Репин Стасову, — что я ужасно разочарован своей картиной «Садко», с каким бы удовольствием я ее уничтожил... Но я решил кончить ее во что бы то ни стало и ехать в Россию; надо начать серьезно работать что-нибудь себе по душе; а здесь все мои дела выеденного яйца не стоят. Просто совестно и обидно, одна гимнастика, и больше ничего; ни чувства, ни мысли ни на волос не проглядывает нигде».

Репин уехал из Парижа, не отбыв даже полностью срока заграничной командировки. Васнецов прожил там около года, а затем обратился к Крамскому с просьбой одолжить деньги на дорогу:

«Если можно выслать, то сейчас же по получении письма и распорядитесь высылкой — спасете от лишнего пребывания в Париже!» — торопил он. Вскоре и он был в Петербурге.

Возвратившись, Васнецов снова принялся за жанр. Он делал иллюстрации для различных изданий и выполнил несколько эскизов для картин. Два из них: «Кабак» и «Хороша наша деревня» — близки по теме и навеяны рябовскими еще воспоминаниями.

На деревенской улице стоят обнявшись пьяные крестьяне. Они еле держатся на ногах, громко и нестройно распевая:

«Хороша наша деревня,
Только улица грязна.
    Хо-хо! О-хо-хо!
    Только улица грязна!

Хороши наши ребята,
Только славушка дурна.
    Хо-хо! О-хо-хо!
    Только славушка худа!

Величают нас ворами,
Всё разбойничками.
    Хо-хо! О-хо-хо!
    Всё разбойничками!..»

Чтение военной телеграммы.

На другом эскизе крестьяне изображены в кабаке, где они стремятся залить тоску под невеселое треньканье балалайки и пьяный топот.

Оба эти эскиза остались неоконченными. Васнецов понимал, что никто не купит и не повесит у себя картины, изображающие грязных пьяных мужиков, но он не мог не высказать своего отрицательного отношения к мрачным сторонам крестьянской жизни царской России, свой «приговор действительности».

Несколько вещей Васнецов посвятил событиям русско-турецкой войны 1877—1878 годов, которая велась за освобождение Болгарии от турецкого ига. Многие представители передовой русской общественности отправились тогда на поле военных действий, в том числе и художники — известный баталист В.В. Верещагин, ближайшие друзья Васнецова П.О. Ковалевский и В.Д. Поленов.

Васнецов, который оставался в Петербурге, выразил в своих произведениях — рисунке «Ночью на улицах Петербурга в день взятия Плевны» и картинах «Чтение военной телеграммы» и «Развешивание флагов» — отношение к войне населения столицы.

Особо следует отметить картину «Чтение военной телеграммы», изображающую группу городских жителей, столпившихся около стены, на которой вывешена сводка военных действий — военная телеграмма.

Публика собралась самая разнообразная: отставной генерал, крестьяне-сезонники, чиновник, курсистка, мальчишка, купец, — но все они сосредоточены и взволнованы мыслью о положении на фронтах. Серо-коричневая цветовая гамма, дождливый уличный пейзаж подчеркивают тревожное настроение картины.

«Чтение телеграммы» очень типично и жизненно, — писал Крамской Репину в Москву, — мне эта картинка очень нравится». Репин, в свою очередь, также высоко оценил эту работу.

Несмотря на успехи в жанре, Виктор Михайлович чувствовал, что он еще не нашел себя и что не бытовая живопись является его истинным призванием. Его не покидали, как он выражался, «неясные сказочные и исторические грёзы». Хотелось новых сюжетов, новых впечатлений, и он лелеял мысль создать когда-нибудь большое эпическое полотно о своих любимых героях былин и сказаний.

У Васнецова складывается решение о переезде в Москву, тем более, что его усиленно звали поселившиеся там Репин и Поленов, которые были в восторге от многочисленных памятников русской старины и от всего, такого яркого и самобытного, уклада московской жизни.