Глава III

Целая живая цепь людей, "сердцем ярых" соединяла художника, умершего в 20 в., с героями красноярской "шатости" 17 века. Он хорошо рассказал Волошину, как боролись они в 17 веке с воеводой Дурново, а в средине 19 века - с "атаманами" и другим казачьим начальством. "Атаман Мазарович "Марка Васильевича дядю часто под арест сажал, - рассказывал Суриков. - Я ему на гауптвахту обед носил. Раз ночью Мазарович на караул поехал. На него шинели накинули, избили его. Это дядя мой устроил. Сказалась казацкая кровь". А другой Суриков- "Василий Матвеевич (он поэт был - "синий ус" его звали), - его на смотру начальник оскорбил, так он эполеты с себя сорвал и его по лицу отхлестал". Вывод биографа - "эта неудержимая и буйная кровь, не потерявшая своего казацкого хмеля со времен Ермака, текла в жилах Василия Ивановича" - точен и неоспорим, но едва ли верно, что "со стороны матери" было только "глубокое и ясное затишье успокоенного семейного уклада старой Руси" (Волошин).

Мать Сурикова, урожденная Торгошина, была, как было уже указано, из рода с не менее "воровской" родословной, и в ней самой было много той, закаленной в испытаниях, величавой смелости духа и мужественной твердости характера, в которых отражался общий крепкий кедровый дух Сибири. "Мать моя удивительная была. У ней художественность в определениях была: посмотрит на человека и одним словом определит. Вина она никогда не пила. Очень смелая была". Однажды, когда она ехала тайгой, одна с двумя детьми, будущим художником и его братом, ей пришлось только случаем избежать смерти от рук убийц. Сила ее характера была столь велика, что она нашла в себе довольно самообладания переговариваться с разбойниками, открыто готовившимися к убийству, и так переговариваться, чтобы не разбудить спавших у нее на коленях детей, которые проснулись только тогда, когда опасность уже миновала. Было у кого поучиться Сурикову создавать и женские характеры, подобные "боярыне Морозовой", крепкие, стойкие, цельные в своей силе и красоте. Эта же стойкая крепость, суровая вольность, грубоватый размах в добре и зле, то, что Суриков называл "яростью сердца", была не только в семье Сурикова, но и во всем окружающем быту. Жизнь, что текла вокруг него, замешана была еще на сибирских дрожжах 17 века, более крепких и бродящих, чем те, на которых в Европ. России была замешана крутая жизнь в николаевскую эпоху. И Суриков с детства не только наблюдал эту жизнь, но и участвовал в ее брожении, "бродил" вместе с нею. Эта "история 17 века", осевшая на берегах Енисея нерушимой до середины 19 в., была жива в нем самом. "Жестокая жизнь в Сибири была, - вспоминал он в конце жизни. Совсем 17 век. Кулачные бои помню на Енисее зимой устраивались. И мы мальчишками дрались. Уездное и духовное училища были в городе, так между ними антагонизм был постоянный. Мы всегда себе Фермопильское ущелье представляли - спартанцев и персов. Я Леонидом Спартанским всегда был". Те, кого он видел вокруг себя еще ребенком, "мощные люди были. Сильные духом. Размах во всем был широкий. А нравы жестокие были. Казни и телесные наказания на площадях публично происходили. Эшафот недалеко от училища был. Там на кобыле наказывали плетьми. Бывало, идем мы, дети, из училища. Кричат: "Везут, везут". Мы все на площадь бежали за колесницей... И сила какая бывала у людей: сто плетей выдерживали, не крикнув... Помню, одного драли: он точно мученик стоял¹, не крикнул ни разу. А мы все - мальчишки - на заборе сидели... А один татарин храбрился, а после второй плети начал кричать. Народ смеялся очень" (Волошин). Суриков в детстве и ранней юности видел то, что ему пришлось впоследствии писать, и ничего не забыл из того, что видел. "Он точно мученик стоя л" - это детское впечатление прямо запечатлено в фигуре того стрельца в "Утре стрелецкой казни", который, наклонив голову, стоит высоко над толпой казнимых и их родственников, в белой смертной рубахе, с кафтаном, накинутым на плечи, со смертной свечей в правой руке. "Народ смеялся очень" - этот смех над страданием выражен с глубокою жутью в смеющихся фигурах "боярыни Морозовой", на ряду с попом и другими смеющимися над опальной боярыней, везомой на дровнях. Суриков на видном месте поместил хохочущего во все лицо мальчишку - прямое отражение мальчишеского смеха с забора над татарином на эшафоте.

Насыщенность 17 веком в Красноярске 50-х годов 19-го столетия была велика не только в таких исключительных явлениях, как казнь, но и в обычном быту, в мирной его повседневности. Сурикову часто приходилось гащивать у родственников по матери Торгошиных, живших в основанной их пращуром Торгошинской станице, "по ту сторону Енисея, перед тайгой". У этих казаков, перевозивших чай с китайской границы, жизнь шла точь-в-точь, как при протопопе Аввакуме. "Там самый воздух казался старинным. И иконы старые и костюмы. И сестры мои двоюродные, девушки, совсем такие, как в былинах поется про двенадцать сестер. .В девушках была красота особенная; древняя, русская. Сами крепкие, сильные. Волосы чудные. Все здоровьем дышат. Песни старинные пели тонкими певучими голосами" (Волошин). Сурикову довелось знать девушек, из которых по духу и красоте вышли бы хорошие жены буйным стрельцам, восставшим на Петра: это был тот самый тип русской женщины, к которому принадлежали непокорно крепкая Морозова и протопопица, жена Аввакума, твердо поддерживавшая мужа в борьбе с Никоном и царем. Этот тип русской женщины выражен Суриковым в его женских фигурах в "Боярыне Морозовой" (склонившаяся боярышня в желтом платке, коленопреклоненная старуха-нищая, княгиня Урусова, в горести идущая подле дровен и др.), в "Утре стрелецкой казни" (жены стрельцов)

Было бы долго перечислять те устои и обычаи красноярской жизни 19 столетия, среди которых Суриков вырос й от которых пахло и веяло на него то вольным, то тленным духом Руси 17 века. Сказанное уже дает право принять вывод его биографа: "В творчестве и личности Сурикова русская жизнь осуществила изумительный парадокс: к нам в 20 век она привела художника, детство и юность которого прошли в 16 и 17 веке русской истории" (Волошин).

Только однажды Суриков непосредственно, не перенося в историю, запечатлел ту неуемную и крепкую красноярскую жизнь, которую он знал и любил, - в картине "Взятие снежного городка в Сибири" (1891 г.) Картина эта замечательна не только по своим, чисто живописным достоинствам, но и потому, что она убедительно показывает, что значила Сибирь для творчества и для личности Сурикова. Сюжет этой картины, начатой в Красноярске в 1890 г., непосредственно запечатлевает то, что видывал в Красноярске Суриков-отрок и юноша. - "Вот на том берегу я в первый раз видел, как "Городок" брали, - рассказывал он Волошину. - Мы от Торгошиных ехали. Толпа была. Городок снежный - и конь черный прямо мимо меня проскочил, помню, это верно он-то у меня в картине и остался. Я потом много городков снежных видел. По обе стороны народ стоит, по середине снежная стена. Лошадей от нее отпугивают криками и хворостинами бьют - чей конь первый сквозь снег прорвется. А потом приходят люди, что городок делали, денег просить: художники ведь. Там они и пушки ледяные, и зубцы - все сделают"². Все виденное в детстве перешло на картину. Мужчину в санях Суриков писал с своего брата, женщину - с молоденькой красноярской попадьи; все другие лица на этой картине, дуги, сани, снег, пейзаж - все красноярское; даже конь получил и свою масть, и свою форму - те самые, которые запомнились с детства.

В Красноярск, где начат был "городок", Суриков приехал в 1888 г., после поразившей его катастрофы - смерти жены. Потрясение художника разразилось настоящей бурей. В припадке слепой ненависти ко всему, что напоминало о прошлом, Суриков сжег мебель, книги, забрал детей и уехал с ними в родной Красноярск, чтобы не видеть больше Москвы, где все напоминало о прошлом и травило глубокую сердечную рану. В Сибири Суриков неожиданно повергся в религиозное настроение: усердно читал священные книги, главным образом, библию, и начал писать картину на религиозную тему: "Иисус Христос исцеляет слепого"³.

Сибирь не обманула страждущего художника, она дала ему то, что всегда давала - "дух, и силу, и здоровье"⁴. "Встряхнулся, - вспоминал он впоследствии об этом перевороте, - и тогда от драм к большой жизнерадостности перешел" (Волошин). Эти вернувшиеся силы и здоровье, почерпнутые из сибирских истоков личности и творчества, засадили художника за работу, противоположную по сюжету не только предшествовавшей религиозной картине, но и его историческим полотнам. Суриков живо и легко писал "Городок" - единственную жизнерадостную свою картину, столь удивившую его современников, привыкших видеть в Сурикове сумрачного, живописного Достоевского, погруженного в русскую историю. И вдруг, вместо страдания и скорби, этот свет, эта ярость, этот смех, удаль, веселое буйство жизни. Радость и веселая яркость сюжета нашли себе столь же яркое и светлое воплощение и в живописи. "В "снежном городке", - читаем у одного современного критика, - Суриков впервые в русской живописи дает богатую самодовлеющую разработку цвета, которая у него, даже в деталях, искусно сплетается с большой жизнерадостностью образов и содержательно разработанной композицией"⁵. За жизнерадостность критики готовы назвать "Городок" жанром, единственным у Сурикова. Но жанр ли это? А не есть ли это та же суриковская "история", только взятая на этот раз непосредственно в своем первоисточнике - в Красноярске, дожившем жизнью 17 века до 19 столетия? По своей композиции, по колориту, по "старине", застрявшей в самом воздухе, "Городок" - не менее историческая картина, чем другие исторические полотна Сурикова. Если изменить немного композицию, - убрать, напр., сани с катающимися направо, - картина сошла бы за взятие не игрушечного, а взаправдошного городка где-нибудь в глуши Сибири не забавляющимися, а воюющими казаками, и не в 19, а в 17 веке. На картине, изображающей взятие красноярами снежного городка, они так же обильны лихой отвагой, богаты удалью, так же объединены общей жизнью и волей, как и те будущие краснояры, которые берут деревянный городок Кучума в "Покорении Сибири". Картина эта-прекрасный мост, показывающий, как шло творчество Сурикова от живой сибирской действительности середины 19 в. к русской исторической действительности 16-17 в. Сурикову не надо было вымышлять историю, лепить ее образы из вычитанного в книгах, надуманного в изучениях, почерпнутого из археологии, - историю ему надо было черпать из того, что с щедростью было разбросано в нем самом и вокруг него: от снежного городка, который он сам брал в юности и писал в зрелых годах, был только один шаг до Кучумова городка, который брали его предки.

Немудрено, что картина, посвященная взятию этого городка в 16 в., оказалась соседней, следующей за "Городком". Только что окончив и выставив "Городок" в том же 1891 г., на пути в Сибирь, где-то "на Каме", Суриков создал первый набросок "Покорения Сибири". На этот раз он взял самый центральный из всех возможных сибирских исторических сюжетов. Фантастические портреты Ермака он привык видеть в каждом сибирском доме; с Ермака начинается не только его собственное суриковское родословие, но и новая сибирская история. Критики склонны признавать иногда историческую тематику Сурикова "случайной и эпизодической": в картинах Сурикова нет исторических событий"⁶. В известной мере это справедливо: ни "Казнь Стрельцов", ни "Меньшиков", ни "Морозова", ни "Разин", взятый в минуту бездейственного раздумья, - конечно, не суть центральные "исторические события". Но как-раз, принимаясь за сибирскую историю, Суриков берет именно историческое событие крупнейшего значения, такое, с которого начинается новая история Сибири: - развертывает огромную трагедию, решительное столкновение двух рас, двух культур. Но строится эта огромная картина, историчнейшая из исторических картин Сурикова так же, как строился "Городок": глубоким творческим погружением в живую Сибирь. Похоже на анекдот, а между тем является чистой правдой тот факт, что с важнейшим источником для познания того события, которому посвящал свой труд, с "Кунгурскою летописью", художник познакомился уже после того, как "Покорение Сибири" было написано. Книжные источники этой картины ничтожны: на одном из эскизов картины сохранилась пометка художника карандашом: "Андреевич. История Сибир. о знаменах. - Вооруж. Войск русских. Савваитов". Это значит, что Суриков для справки о знамени Ермака заглянул в известный труд В.К. Андриевича "История Сибири", ч. I (П. 1889 г.), да для справки о вооружении - в работу известного археолога П.И. Савваитова. Вот и все книжные источники. Все остальное - не из книг. Для того, чтобы написать Ермака, Суриков в 1891-1894 гг. провел четыре лета в Сибири. Маршруты его поездок огромны: они захватывают бассейн Туры, Иртыша, Оби, Енисея; Тобольский, Енисейский, Минусинский края; он писал этюды в Тюмени, Тобольске, Сургуте, Таре, Красноярске, Минусинске, ездил в Туруханский край писать остяков. Кроме Сибири, он совершил поездку на Дон, отыскал там Суриковых - исток своего рода, писал донских казаков. Но основное и важнейшее дала ему только Сибирь. Сибирские казаки и крестьяне - вот из кого собирает он рать Ермаку, енисейские остяки и минусинские туземцы - вот у кого набирает он полчища Кучуму. Он написал много десятков этюдов с них, и достаточно сколько-нибудь внимательного знакомства с ними, чтобы понять, что в них он нашел живых соратников и врагов Ермака, каким-то историческим чудом уцелевших в сургутской и тарской глуши до конца 19 в. Они для него историчны по крови, по ярому сердцу, одинаковому с тем, которое билось под кольчугами Ермаковых сотоварищей и под звериными шкурами их противников. В тех краях, далеко вниз по Енисею, где Суриков набирал полчища Кучуму, на его памяти, с остяков его дед собирал ясак, - и остяки эти были знакомы художнику с детства. В Минусинском музее он изучал черепа древних обитателей края, срисовывал древнее вооружение и пр., но все это была только добросовестная проверка того, что дала живая Сибирь. "А я ведь и летописи не читал, - признавался творец Ермака, - она сама мне так представилась: две стихии встречаются. А когда я, потом уже, кунгурскую летопись начал читать, - вижу, совсем, как у меня. Совсем похоже. Кучум ведь на горе стоял. Там у меня скачущие. И теперь ведь, как на пароходе едешь, - вдруг всадник на обрыв выскочит: дым, значит, увидал. Любопытство" (Волошин). Так - на живой Сибири - создалась эта изумительная историческая картина, величайшее отражение Сибири в искусстве. Могучий поток радости и силы, почерпнутый Суриковым в Сибири, нес его целых пять лет (1890-1895 гг.) и выразился творчески в двух его картинах, насыщенных одна-веселым, другая - грозно-трагическим напряжением народной силы, бьющей через край. Объективный анализ подтверждает ту оценку, которую сам художник дал богатству, вывезенному им тогда из Сибири. "Необычайную силу духа я тогда из Сибири привез" (Волошин).

Примечания

1. Разрядка здесь и далее моя.

2. Наиболее полные сведения об этой исконной сибирской потехе даны в работе М.В. Красноженовой: "Взятие снежного городка в Енисейской губернии". ("Сибирская живая старина", вып. II, Иркутск, 1924 г., стр. 21 - 37); см. также сообщение А. Новикова: "Несколько заметок о сибирской масленице" (там же, вып. VIII-IX, Ирк., 1929 г., стр. 175-178). Что забава эта была воистину "ярая", можно заключить из признания очевидца: "Долго никто не может надломить снежных ворот. Наконец, одному всаднику удается разрушить их и взять город [этот момент и изображен Суриковым С.Д.].

Добившись этого, всадник-победитель мчится прочь от толпы; его догоняют даже и те, кто и сам участвовал во взятии городка, но не мог сломать свод. Догнав "счастливца", погоня с криком стаскивает его с коня, "моет" в снегу, наполняет комьями снега его шаровары, рубашку и пр. Все это происходит до тех пор, пока победитель не потеряет сознания. Затем его везут в деревню, приводят в чувство и поят вином. Бывают нередко при расправе с победителями и несчастные случаи... То сломают такому герою ногу, то руку и пр. (А. Новиков, стр. 176).

3. В.А. Никольский. "В. И. Суриков. Творчество и жизнь". М. 1918 г., стр. 93.

4. Письма В.И. Сурикова. "Искусство", 1925 г., № 2, стр. 279.

5. Д. Аранович. "В. И. Суриков". "Новости искусства, науки и литературы", 1928 г., № 2, стр. 44.

6. Н.Г. Машковцев. "Тематика Сурикова" в изд. Третьяковской галереи. Выставка В.И. Сурикова, М., 1927 г., стр. 24-25.