В. М. Васнецов

Многолетняя близость моя к Виктору Михайловичу Васнецову, наши исключительные с ним отношения делают мою задачу - написать о нем правдивый очерк - очень трудной, и все же я обязан это сделать более чем кто-либо. Попробую взглянуть на пройденный им путь, на его великое наследие с возможной объективностью. Мои отношения к этому большому художнику не были одинаковыми, они менялись.

Когда-то, в юношеские, ученические годы, когда Васнецов резко порвал с "жанром", так своеобразно им показанным в его картинах "Чтение военных телеграмм" (1878), "Преферанс" (1879), столь не похожих на Перова, еще меньше на Вл. Маковского, когда Виктор Михайлович пришел к сказкам, былинам, написал свою "Аленушку" (1881) когда о нем заговорили громче, заспорили, когда он так ярко выделился на фоне передвижников с их твердо установившимся "каноном", - тогда новый путь Васнецова многим, в том числе и мне, был непонятен, и я, как и все те, кто любил его "Преферанс", пожалел о потере для русского искусства совершенно оригинального живописца-бытовика, а появление его "Трех царевен подземного царства" (1881)¹ с одинаковым увлечением поносили как "западники", так и "славянофилы". Ругал их и неистовый Стасов и горячий патриот Иван Сергеевич Аксаков в своей "Руси"². Стасов кричал: "Так и Василий Петрович Верещагин напишет" (Василий Петрович Верещагин был малодаровитый профессор Академии художеств, писавший на темы былин и русской истории). Злополучные "Царевны" были выставлены на одной из передвижных выставок, кои в Москве бывали всегда в нашем Училище живописи, и мы, ученики, на правах "хозяев", фланировали по выставке до ее открытия и, конечно, критиковали "Царевен" беспощадно. Вот в это-то время я впервые и увидал Васнецова. На него показали мне приятели. По анфиладе выставочных зал, в ее "музыкантский" конец быстрыми шагами удалялась высокая фигура. Это был Виктор Михайлович Васнецов, с которым в будущем мне пришлось не только работать, но и быть многие годы, несмотря на большую разницу лет, в самых близких отношениях.

Перелом в моих взглядах на васнецовское художество произошел у меня позднее, при следующих обстоятельствах: как-то я бродил по Третьяковской галлерее. У васнецовского "Игорева побоища" (1880)³ стояла группа посетителей. Среди них я заметил известного тогда артиста Малого театра Макшеева; он горячо, с увлечением пояснял окружающим поэтическую прелесть картины. Я невольно стал вслушиваться в восторженное повествование артиста, и не знаю, как случилось, но у меня, как завеса с глаз спала. Я прозрел, увидел в создании Васнецова то, что так долго было скрыто от меня. Увидел и горячо полюбил нового Васнецова - Васнецова большого поэта, певца далекого эпоса нашей истории, нашего народа, родины нашей. Никогда не забывая своего учителя - Василия Григорьевича Перова, его значения в нашем искусстве, узнав и полюбив Васнецова, я стал душевно богаче, увидал обширное поле красоты. Мне стали понятны помыслы художника-мечтателя, его "Царевны", "Аленушка", "Каменный век", весь тот мир, в коем столь радостно, так полно, неограниченно жил и творил тогда Виктор Михайлович, несмотря ни на нападки на него, ни на материальную нужду: еще незадолго до создания одной из самых проникновенных в глубину веков картин - своего "Каменного века", он, тогда уже многосемейный, бывал вынужден носить в заклад свои серебряные часы, так как картины его этого времени оплачивались очень скудно. Его "Аленушка", три из четырех панно для Донецкой дороги пошли по 500 руб., а четвертое - "Три царевны" - заказавший панно Савва Иванович Мамонтов забраковал вовсе ("Царевны" были проданы спустя много лет Ивану Николаевичу Терещенко и сейчас украшают Киевский музей).

Восторги поклонников и поклонниц васнецовских дерзновений оставались платоническими. "Каменный век", заказанный графом Уваровым для Исторического музея (композиция его была вчерне освоена Васнецовым на извозчике, по пути от Исторического музея до Полянки, где он тогда проживал), дал художнику передышку⁴.

Эти же годы совпадали с расцветом художественной жизни в Абрамцеве, когда-то любимой подмосковной старика Аксакова, где в разное время перебывало немало выдающихся людей, имена коих давно перешли в историю русской культуры. При Сергее Тимофеевиче Аксакове живал там Гоголь, бывали Погодин, Хомяков и другие славянофилы. Позднее, уже в мамонтовском Абрамцеве, бывали художники, артисты: В. М. Васнецов, И. Е. Репин, В. Д. Поленов живали там семьями. Туда наезжают Суриков, Антокольский, Неврев, молодой Серов пишет там свою "Верушку Мамонтову" ("Девочка с персиками"), гостят там Костя Коровин, Врубель, Аполлинарий Васнецов, молодой Шаляпин. Живал там и я: с абрамцевского балкона был написан фон к "Варфоломею". В те годы с увлечением создавалась абрамцевская церковка. Над ней трудились В. Васнецов и Репин, брат и сестра Поленовы, Антокольский дал туда свою скульптуру. Тогда же появились васнецовская "Избушка на курьих ножках" и очаровательные эскизы к "Снегурочке"⁵. Эскизы эти позднее послужили источником хороших и еще больше плохих подражаний, создав искаженный, так называемый "васнецовский стиль", немало огорчавший Виктора Михайловича.

Эскиз к "Снегурочке" - "Ярилина долина", полный сказочной таинственной прелести, увлекает уравновешенного молодого Серова: он делает с акварели "Ярилиной долины" копию маслом, она и посейчас находится в Абрамцевском музее. В мамонтовское Абрамцево, проездом в Киев, заглядывает Адриан Викторович Прахов, приходит в восторг от содеянного там Васнецовым, привлекает его к росписи киевского Владимирского собора, во главе комиссии по окончании коего тогда был поставлен Прахов. Васнецова не пришлось долго уговаривать: после "Каменного века" Виктор Михайлович спал и видел роспись больших стен. Васнецов в Киеве; с огромным воодушевлением он отдается новому, такому для него увлекательному делу, мало помышляя о заработке⁶. Незаметно пролетели первые пять лет, голые стены некрасивого сооружения архитектора Беретти изменились так, что о них заговорили не только дома, в России, но и за границей. В первые пять лет Васнецовым была создана лучшая часть работ, а его помощниками были подготовлены по его эскизам и картонам многие стены. Нарисованы им почти все акварельные эскизы. Словом, был проделан труд чудовищный по своим размерам, и немудрено, что Прахов, видя непосильный труд Васнецова, пытается привлечь к соборной росписи Репина, Сурикова, Поленова. Однако безуспешно: все трое в это время были заняты своими ответственными картинами⁷, к тому же все главное в соборе было уже сделано. Тогда-то Праховым была сделана грубая ошибка; он вывез из Рима Сведомских и Котарбинского, людей, ни в какой мере такого рода работами не заинтересованных. Почти одновременно Прахов обратился к Врубелю, перед тем расписавшему стены древней Кирилловской церкви и написавшему туда же в Венеции прекрасный по стилю и краскам иконостас⁸. Врубелю предложение было по душе, и он сделал превосходные эскизы, но невежественная комиссия их забраковала (сейчас эти эскизы хранятся в Киевском музее). Участие Врубеля ограничилось немногими интересными орнаментами. Тогда же Прахов предложил Серову сделать композиции для одной из стен на хорах, тот дал согласие, но с представлением эскиза пропустил все сроки, с окончанием же росписи в Петербурге стали торопить. В это время мной был написан "Пустынник", обративший на себя внимание киевлян на Передвижной, а на следующий год появился на Передвижной же "Варфоломей". Его в Петербурге видел Прахов и проездом через Москву, на домашнем спектакле у Мамонтова, познакомился со мной и тут же предложил мне работать в Киеве, сначала поехав туда и ознакомившись на месте с делом. Я, как и многие тогда, по ходившему фотографическому альбому знал о работах Васнецова, был им увлечен, однако и я не сразу согласился на праховские "соблазны" (уж никак не материального характера). У меня также была затеяна картина, кроме того, я мечтал поехать в Питер доучиваться у П. П. Чистякова. Однако мое сопротивление было сломлено, и весной я обещал Прахову побывать в Киеве. Перед поездкой туда был у П. М. Третьякова, он напутствовал меня словами "не засиживаться долго в соборе". Был май месяц, природа ликовала победу над студеной зимой⁹. Подъезжая к Днепру, вижу чудесную картину: высокий берег широкой реки, покрытый цветущими садами с пирамидальными тополями, среди этих южных красот то там, то тут мелькает киевская старина. Переехали мост, пошли окраины, "Соломенки", "Демиевки", а там справа синие купола: это и есть Владимирский собор, цель моей поездки. Там Виктор Васнецов, как гласит молва, "творит чудеса". Там мечта живет, мечта о "русском ренессансе", о возрождении давно забытого дивного искусства "Дионисиев", "Андреев Рублевых". Вот и приехали, беру извозчика, еду мимо некрасивого, окруженного ветхим забором Владимирского собора, еду в номера Чернецкого, там наскоро привожу себя в порядок, спешу в собор. Я весь - молодой порыв, желание скорей увидеть, что там творится. Вхожу в калитку. Встречает старый Степан, верный и ревностный страж покоя художников от назойливых посетителей. Я знаю "пароль", меня пропускают; вхожу: передо мной леса, леса, леса; в промежутках то там, то здесь поблескивает позолота, глядят широко раскрытыми очами "Пророки", видны чудные орнаменты. Зрелище великолепное, напоминающее соборы Италии, ее мозаику. Медленно двигаюсь среди непривычной, такой таинственной обстановки, двигаюсь робко, как в заколдованном лесу.

Куда-то проходят люди, озабоченные, запыленные, тащат бревна, стучат топорами, где-то молотками бьют по камню. Тысячи звуков несутся ввысь, туда, в купол. Всюду кипит жизнь, все как бы в каком-то деловом экстазе. Так мне, новичку, кажется. Спрашиваю Васнецова; говорят, что он на хорах, вон там, на левом их крыле. Сейчас он занят; снизу кричат ему мою фамилию, голос сверху приглашает меня на хоры, кому-то приказывает проводить меня туда. Появляется, как из земли, рабочий в блузе, без пояса: это Кудрин - соборный "талант"; он наотмашь сдергивает с лохматой головы картуз, говорит: "пожалте" - и быстро ведет меня то вправо, то влево: поднимаемся по пологим лесам все выше, выше. По лесам я иду впервые, иду робко, озираясь влево на все увеличивающуюся пропасть: перил нет, голова немного кружится, а мой спутник летит по ним "быстрее лани", да и я скоро буду бегать по ним, как по паркету. Наконец, площадка; мы на хорах. Кудрин круто берет влево, и я вижу между лесов, перед огромным холстом фигуру в синей блузе, с большой круглой палитрой на руке. Это и есть Виктор Михайлович Васнецов.

Заслышав наши шаги, Виктор Михайлович оборачивается, кладет палитру на запыленные бревна, идет навстречу. Мы сердечно здороваемся, целуемся, и с этой минуты начинаются на долгие годы наши добрые отношения, быть может, дружба, с малыми перебоями, едва ли от нас зависящими. Мы какие-то "Штоль и Шмит"... Виктор Михайлович в те дни был таким, каким его написал незадолго перед тем Н. Д. Кузнецов¹⁰. Виктор Михайлович был высок ростом, пропорционально сложен, типичный северянин-вятич с русой бородой, с русыми волосами на небольшой голове; прядь волос спускалась на хорошо сформированный лоб. Умные голубые глаза, полные губы, удлиненный правильный нос. Фигура и лицо 41-летнего Васнецова дышали энергией, здоровьем. Мы заговорили о работах, о моем "Пустыннике", о "Варфоломее"; Васнецов, вопреки Прахову, находил их свободными от западных влияний. Виктор Михайлович повел меня осматривать им сделанное. Тут же в двух шагах была одна из стен, кои мне предстояло расписать. В тот же день я познакомился с семьей Васнецова. Его жена - его землячка, из Вятки; она была женщина-врач первого выпуска, лет тридцати пяти. Было пятеро детей: четыре сына и дочь, гимназистка лет двенадцати. Жили Васнецовы у Золотых ворот, жили очень скромно, да иначе и не могло быть, так как труд его оплачивался более чем умеренно. Достаточно сказать, что за все десять лет работ в соборе Васнецов получил всего 40 тысяч р., причем позолота, а ее было много, полагалась на его счет. Подрядчики-иконописцы брали тогда дороже. Если бы П. М. Третьяков не приобрел у Васнецова "Ивана-царевича на Сером волке" (1889), то едва ли ему удалось бы по окончании собора свести концы с концами. В мастерской, в большой комнате, стояли начатые еще в Москве "Богатыри"¹¹, прорисованные местами мелом. Я видел их впервые, и они, неоконченные, обещали больше, чем оказалось в оконченном виде. В тот день я остался у Васнецовых обедать. Подали, ради московского гостя, бутылочку красного, выпили по рюмочке, по другой - и баста. Были хорошие разговоры об искусстве, о предстоящих работах. Вечером пошли к Праховым. Семейство Праховых было известно в Киеве своею эксцентричностью. Сам Адриан Викторович был большим мастером слова, большим дельцом. Официально он был профессором истории искусства в Киевском университете и членом комиссии по окончании Владимирского собора.

Украшением семьи была старшая дочь Прахова Леля, та самая, что изображена Васнецовым на лучшем портрете его работы, принадлежащем Государственной Третьяковской галлерее¹². На другой день мы с Виктором Михайловичем были приглашены Праховым обедать, после чего со мной велась деловая беседа, а на следующий день я выехал в обратный путь в Москву, с тем чтобы осенью вернуться и приняться за дело...

Был сентябрь, я застал Виктора Михайловича несколько переутомленным, он проходил усталой рукой то, что было подготовлено его помощниками, оканчивал эскизы, картоны...

Время от времени Васнецову делали новые предложения росписи, но он от них уклонялся. Была угроза росписи так называемой Великой лаврской церкви, но и она отпала, быть может, потому, что тогдашний киевский митрополит, суровый Иоанникий, не жаловал Владимирский собор и будто бы однажды высказал, что он "не желал бы встретиться с васнецовскими пророками в лесу", да и вообще наше духовенство было более чем равнодушно к изобразительному искусству.

Между тем слава Васнецова росла и не всегда радовала его: неумеренные, а подчас и неумные почитатели его соборных работ равняли их с великими произведениями итальянского Ренессанса, чаще других с Рафаэлем. Такие восторги принимались Виктором Михайловичем с благодушной иронией, и он, отшучиваясь, говорил: "Ну, где уж там - Рафаэль, хоть бы Корреджио-то быть". Здоровый критический ум, его честность перед собой спасали его от обольщений. Он говорил как-то о себе, вспоминая о судьбе Кукольника: "Хорошо-то оно хорошо, но и Кукольник думал о себе, что он - Пушкин, да ошибся... так Кукольником и остался, это помнить надо". Думается, что написав "Каменный век", "Игорево побоище", "Аленушку", да и еще кое-что, Виктор Михайлович "мог спать спокойно". Опасность же не забвения, а охлаждения некоторой части русского общества начиналась уже в конце 90-х годов. Но самое опасное для Васнецова заключалось в том, что он в свое время, в годы своего академического ученичества, не прошел не только школы Иванова и Брюллова, но не прошел он и той, более поздней школы, которую прошли Репин или Серов. Тут невольно вспоминаются слова "юродствующего мудреца" Павла Петровича Чистякова: он говорил, что у него "было два ученика: один, Виктор Васнецов, - он не допекся, другой, Савинский, - тот перепекся". Вот это-то "не допекся", незаметное в пору расцвета огромного таланта Васнецова, и стало более и более тяготеть над ним в пору его усталости. Те знания, что были, - иссякли, а об их обновлении, оздоровлении на натуре, на живой природе, на которой можно было без конца еще учиться, доучиваться было некогда и, может быть, не хотелось думать. Ведь после ряда лет бурного творчества так скучно учиться... Впереди так много дела: там Варшавский собор, Храм Воскресения в Петербурге, храм в Гусь-Хрустальном, - а там далеко, далеко мерещится отдых, отдых на любимых темах, на давно облюбованной серии сказок...

Закончу свой очерк о В. М. Васнецове напоминанием, что исключительный успех его породил в свое время немало о нем неверных толков. Для его характеристики красок, особенно темных, не жалели. Между прочим, указывали на какую-то неприятную "елейность". Елейности в нем не было, была мягкость, было благодушие, и то до времени, и вот, что мне невольно вспоминается из киевской поры. В собор во время работ в нем вход посторонним был строго воспрещен, об этом было всем известно, у входа красовались соответствующие распоряжения высокого начальства. И вот однажды в рабочий, горячий день в соборе появляется важный генерал, генерал-адъютант- "персона первого ранга". Он разгуливает между лесов, покрякивает - таково сановито, а художники с лесов посматривают: не до работы им. Так было до тех пор, пока Васнецов не спеша спустился вниз, подошел к незваному гостю и в самой вежливой форме осведомил его о соборных правилах. Генерал смерил дерзновенного равнодушным оком и... пошел молча дальше^ Этого было достаточно, чтобы Васнецов мгновенно из мягкого превратился в жесткого, он побагровел, клок его волос прилип ко лбу (плохой знак), и он совершенно решительно заявил важному посетителю, чтобы он уважал правила, установленные не по капризу, и чтобы тотчас оставил собор. Оба вспылили. Генерал запальчиво объявил, что он генерал-адъютант Рооп, что он одесский генерал-губернатор, что его знают в Петербурге достаточно, и со словами, что он тотчас же туда телеграфирует, - покинул собор. Васнецов вернулся на леса. Последствий никаких не было. Вот каким "елейным" мог быть Виктор Михайлович Васнецов- Вообще же он любил хорошую шутку, любил остроумную беседу с милейшим Павлом Осиповичем Ковалевским - эксбаталистом. Как-то, помню, разбираясь в себе, шутя заметил Ковалевскому, что он, Виктор Михайлович, ни больше ни меньше, как "неудавшийся грешник"...

В свое время немало говорилось о васнецовском "богатстве". Из Киева он вернулся через десять лет почти таким же "богачом", как приехал туда. Что же было им заработано позднее, было чудовищно преувеличено. Он продолжал жить в Москве так же скромно, как в Киеве. Правда, у него была маленькая усадьба, совершенно бездоходная, где он отдыхал летом, и был деревянный дом с мастерской в одном из переулков на Мещанских¹³. Мастерская и была наградой за его многолетние труды, за то, что он дал своим талантом русскому обществу. В этой мастерской он работал последние 15-20 лет. Работы Васнецова последних лет были поэтическими по замыслу, но технически уже были далеки от прежних. Прекрасные в эскизах, они нередко проигрывали в слишком больших размерах на картинах.

Виктор Михайлович Васнецов был истинным художником и никем и ничем иным быть он не мог. Он прожил хорошую, честную, трудовую жизнь - и его ли вина, что жизнь эта сложилась, быть может, не так, как она мерещилась в пору молодости его огромного таланта, и что он дал не все, что ждало когда-то от этого таланта русское общество? И то, что оставил нам Васнецов в наследство, не всякому удается оставить. Наследство это еще не раз будет в корне пересмотрено, и я верю, что Родина наша, столь беззаветно им любимая, еще много раз помянет его добрым словом своим...

Примечания

Печатается по тексту книги "Давние дни", стр. 35-42. В текст внесено одно исправление, которое указано автором в его рукописных заметках, сделанных в расчете на второе издание "Давних дней".

1. Картины Васнецова "Военная телеграмма", "Преферанс" и "Аленушка" находятся в Третьяковской галлерее.

2. Картина "Три царевны подземного царства", написанная Васнецовым по заказу С. И. Мамонтова для Донецкой железной дороги, находится в Киевском государственном музее русского искусства (первый ее вариант 1879 г. - в Третьяковской галлерее). Была экспонирована на IX Передвижной художественной выставке 1881 г. Отчет о выставке помещен в газете И. С. Аксакова "Русь" от 2 и 9 мая 1881 г. (№ 25 и 26). Картина Васнецова "Три царевны подземного царства" подверглась уничтожающей критике как произведение "лубочное" и не имеющее "ничего общего с искусством" ("Русь" № 26, стр. 21). Обзор подписан инициалами "К. М.".

3. Настоящее название картины - "После побоища Игоря Святославича с половцами".

4. Нестеров считал "Каменный век" "самым замечательным" из "станковых созданий" Васнецова. "Выше "Каменного века" Васнецов в своем творчестве, быть может, не поднимался... ", - писал Нестеров В. С. Кеменову 7 мая 1938 г. (Третьяковская галлерея, Отдел рукописей, 100/165, л. 1).

5. Постройка церкви в Абрамцеве относится к 1881-1882 гг. Избушка на курьих ножках в абрамцевском парке сооружена по рисунку В. М. Васнецова в 1883 г.; костюмы и декорации для любительской постановки "Снегурочки" в доме Мамонтовых выполнены Васнецовым в 1881-1882 гг.

6. Над росписью Владимирского собора в Киеве Васнецов работал в 1885- 1896 гг.

7. Под "ответственными" картинами Нестеров имеет в виду "Запорожцы пишут письмо турецкому султану" Репина (Русский музей), картины на евангельские темы Поленова и "Боярыню Морозову" Сурикова.

8. Роспись Врубелем Кирилловской церкви в Киеве относится к 1884-1885 гг.

9. Первая поездка Нестерова в Киев состоялась в марте 1890 г. В "Давних днях" он ошибочно относит ее к маю месяцу.

10. Портрет В. М. Васнецова работы Н. Д. Кузнецова (Третьяковская гал-лерея) написан в 1891 г.

11. Над картиной "Богатыри" (Третьяковская галлерея) Васнецов работал с 1881 по 1898 г.

12. Портрет Е. А. Праховой написан Васнецовым в 1894 г.

13. Усадьба Васнецова Ваньково находилась в Дмитровском уезде Московской губернии. Дом в Троицком переулке в Москве, где жил Васнецов, ныне превращен в музей.