Глава V

Нестеров, прежде чем ехать за границу, посетил Уфу. Отец ему предложил на поездку 500 рублей. Но художник решил ехать на собственные деньги, полученные от Третьякова. Он начал готовиться к путешествию — купил себе словарь-разговорник, почитал кое-что из истории искусства, расспросил Мамонтовых, которые часто по зимам жили в Италии.

12 мая 1889 года Нестеров пишет родным: «Наконец-то дело выяснилось. Я еду сегодня в 6 часов (теперь 9 утра) на Варшаву — Вену (три дня остановки), Венецию (тоже), Флоренцию (пять дней) и затем — Рим, где в окрестностях и поселюсь»¹.

Итак, он молод, полон сил, окрылен первым успехом. Прибыв в Вену, Нестеров посещает Бельведер — национальную галерею искусства Австрии, где из современников внимание его привлекает лишь польский художник Ян Матейко, галерею замка Лихтенштейн с ее замечательным собранием старых мастеров, здание парламента, городскую ратушу, средневековый собор св. Стефана, Оперный театр. Сильное впечатление на художника произвели «инфанты» Веласкеса в Музее искусств. Но вот Вена позади. Поезд движется через Альпы.

Вскоре — уже Венеция. Большой канал, мост Риальто. «Была тихая южная ночь, и звезды, и месяц, и тихие улицы, еле освещенные фонарями, бесчисленные мосты — все это было ново и поэтично». Нестеров чувствовал себя как на оперном представлении. Впечатление это еще более усиливалось, когда в тишине где-то раздавалась серенада, а на мосту появлялись тени. Отель Кавалетто, в котором поселился художник, находился рядом с площадью св. Марка с ее прославленным средневековым собором, Дворцом дожей, знаменитыми постройками Якопо Сансовино.

Нестеров впоследствии писал, что площадь св. Марка удивительно схожа с Красной площадью. Собор утром, когда венецианки уже спешили на рынок, точно загорался на солнце от сочетания светло-розового с белым мрамора. Этот общий чуть палевый цвет мрамора в сочетании с голубовато-серебристым каналом, с его отсветами воды и неба давал ту удивительную картину, которая поражала и восхищала сердце художника, и он в упоении бродил по сказочной Венеции.

«Временами мне казалось, что я не один, что со мной где-то тут близко и покойная Маша, что душа ее не разлучалась со мной, и потому счастье мое сейчас так велико и полно...»².

За короткое время художнику надо было узнать и понять главное. Он посещает Дворец дожей, галерею Академии с ее замечательными полотнами венецианских мастеров, церковь Сайта Мария деи Фрари, где находилась прославленная «Ассунта» Тициана. На площади рядом с церковью Сап Джованни э Паоло он увидел конную статую кондотьера Колеоне работы Вероккьо. С явным сожалением Нестеров покидал Венецию. Однако его ждали более сильные впечатления — Флоренция, Рим. Но прежде он посетил Падую, где осмотрел фрески великого Джотто в Капелле дель Арена.

«Красива и своеобразна была Венеция, — писал впоследствии Нестеров, — но лицо Флоренции было прекрасно, и я с тех пор полюбил ее на всю жизнь»³. Художник остановился в маленькой гостинице Каза Нардини, недалеко от собора Санта Мария дель Фьоре.

Флоренция удивительно естественна по своим сочетаниям земли, неба, реки Арно, городских строений, расположенных вдоль ее берегов. С высоты Палаццо Веккьо ритм городской застройки представляется в наиболее законченном своем виде. Стоя здесь, наиболее полно ощущаешь древнюю культуру народа, целостную и спокойную, и золото тихого неба, которое словно купол обволакивает этот устоявшийся, задумчивый мир. Флоренция была вся в цвету. Розы были на шляпах извозчиков, на гривах лошадей, подавались экипажи, украшенные розами, решетки, подъезды вилл были тоже увиты цветами.

Нестеров сблизился с приветливой семьей художника К.П. Степанова, с внуком знаменитого автора «Медного змия» Ф.А. Бруни — Н.А. Бруни, удивительно деликатным, красивым человеком, и эта дружба продолжалась многие годы. Он посетил галерею Академии, Уффици, галерею Питти, монастырь св. Марка, церкви Сан Миньято аль Монте, Санта Мария Новелла, осмотрел собор и баптистерий, бронзовые двери Гиберти. В его сознании со всей очевидностью предстает величие творений Микеланджело и Рафаэля, Боттичелли и Гирландайо, Фра Филиппо Линии и Фра Беато Анджелико, ибо в них заключен, «как в матери-природе, источник жизни, в них — истина, а истина бессмертна...». Восхищению его не было предела. Молодой художник впервые увидел высшие проявления человеческого гения. Он стремился понять душу искусства, рассудочность была ему менее всего свойственна. Нестеров писал впоследствии: «Мне кажется, что искусство, особенно искусство великих художников, требует не одного холодного созерцания, «обследования» его, но такое искусство, созданное талантом и любовью, требует нежной влюбленности в него, проникновения в его душу, а не только в форму, его составляющую»⁴. Пора было покидать Флоренцию. Нестеров спешил в Рим. Но прежде он побывал в Пизе. Этот небольшой город с его серебристо-светлыми строениями, падающей башней и редким по красоте баптистерием, удивительно свободно расположенный почти на берегу Лигурийского моря, поражает гармонией светло-голубого неба, светло-серой земли и серебристой архитектуры. Художник посетил и Кампосанто с его знаменитыми росписями XIV века. Затем он отправился в Рим.

После семичасовой езды по живописной дороге Нестеров увидел вдали купол св. Петра, который торжественно возвышался над древним городом.

Виа Систина, где он поселился, находилась рядом с церковью Санта Тринита деи Монти на площади Испании и была излюбленным местом художников, приезжавших в Рим. Недалеко от нее расположены и дворец Барберини, и вилла Медичи, и вилла Боргезе с огромным парком, кафе Греко — там бывал в свое время Гоголь, бывали многие художники. В траттории у синьора Чезаре, где проводил вечера Нестеров, у русских был особый стол. Здесь можно было встретить Ф.П. Реймана, копировавшего росписи древних христианских катакомб, академического жанриста А.А. Риццони, живописца Ф.А. Бронникова, известного своими картинами на античные темы, здесь бывал и пейзажист А.А. Киселев — «редкий добряк, не знавший, за что взяться ему в Риме», и барышни из Училища Штиглица. Нестеров познакомился с историком и археологом М.И. Ростовцевым, с Вячеславом Ивановым, будущим теоретиком русского символизма.

Пьяцца дель Пополо, к которой можно было спуститься, миновав холм Пинчо с его парком, собор св. Петра, церковь Сан Пьетро ин Винколи с «Моисеем» Микеланджело, Сикстинская капелла, Ватикан — таковы были основные места, которые посещал художник в период своего пребывания в Риме. Порой у Нестерова возникало чувство безотчетной радости. «Что с тобой? Чему ты рад?» — часто спрашивал себя художник. Тот же вопрос он задавал своим приятелям. Один из них сказал ему: «Вы забыли, что вы в Риме. Его воздух в себе имеет эту тайну, и, пожив однажды в Риме, вас всю жизнь будет тянуть сюда». Лишь позднее он понял это чувство, понял Рим, его силу — силу «Вечного города».

Знаменательно, что в Венеции, Флоренции, Риме, Падуе, Пизе. Альбано Нестеров почти не писал этюдов. Лишь беглые зарисовки в небольшом путевом альбоме он делал в те дни, насыщенные впечатлениями. Они говорят нам о художнике и его впечатлениях гораздо меньше, чем письма к родным. В рисунках Рим и Флоренция не только похожи друг на друга, но странным образом напоминают абрамцевские зарисовки, да и мастерство их оставляет желать лучшего.

Из Рима Нестеров едет в Неаполь. Шумный приморский город с его разношерстной толпой, похожий на многие южные приморские города, не тронул душу. Художник посещает дворец Каподимонте, где осматривает коллекцию современной живописи, и Помпею — тихий мертвый город с его серыми камнями, подернутыми тленом времени, с его усталой тишиной.

Вскоре Нестеров уезжает на Капри. «Живу я на Капри, — писал он Турыгину, — не замечая время. Премьерствую в искусстве, окружающие ко мне относятся симпатично». На Капри художник сделал около двадцати этюдов, которые считал удачными по живописи и намеревался показать на выставке в Москве.

В Италии у Нестерова возникло очень твердое и ясное чувство: работать не покладая рук. «Всю энергию, какая мне дана, — писал он Турыгину, — употреблю на то, чтобы, что есть, того не зарывать в землю. Другого исхода нет, я должен быть художником...». Это чувство он пронес через всю жизнь и всю жизнь ему следовал.

На Капри Нестеров (в то время он делал этюды к задуманной картине «Жены-мироносицы») вставал в три часа утра, когда рыбаки начинали вытаскивать сети. Чтобы не будить своих соседей, тихо пробирался на плоскую крышу дома, а оттуда уже спускался во дворик. До пяти часов работал, потом до восьми отдыхал, а в восемь часов купался, пил кофе, после завтрака до обеда опять писал этюды.

В отеле «Грот Блё», где Нестеров поселился в небольшой комнате с окнами, выходящими на море и Везувий, публика была разнообразная. Здесь жили немцы, англичане, шведы, датчане. Нестеров, не зная ни одного языка, тем не менее вступал в беседы, пользуясь разговорником («своей голубой книжкой»). Желая поддержать интерес к своей особе, говорил, что он из Сибири. На него смотрели как на человека, «если не похожего на Миклуху-Маклая, то все же довольно отважного». Он хотел закрепить свой успех среди тамошних жителей, оставить по себе память и расписал две двери своей комнаты, на одной из которых изобразил «Царевну — Зимнюю сказку», на другой — девушку-боярышню на берегу большого озера с церковкой вдали. Но Нестеров завоевывал симпатии еще и потому, что, в отличие от большинства русских, приезжающих за границу, говорил о России с восторгом и любовью. Старый англичанин проникся к нему уважением, узнав, что Нестеров читал книгу «Россия и Европа» Н.Я. Данилевского — публициста и идеолога позднего славянофильства.

С Капри провожали его все обитатели отеля. Много было напутственных речей, пожеланий, безделушек, подаренных на память, а старые англичанки поднесли даже собственное стихотворение.

Нестеров поехал в Париж. Попутно он посетил Милан, проездом увидел Швейцарию. В Париже поселился в Латинском квартале, в маленькой сырой комнате на улице Кюжас. На следующий день отправился на Всемирную выставку. Это была выставка 1889 года, где башня Гюстава Эйфеля как бы знаменовала конец XIX века и вместе с тем начало новой эры — эры XX века. Однако не Эйфелева башня поразила Нестерова. В художественном отделе выставки он заметил картину Жюля Бастьен-Лепажа «Жанна д'Арк слушает небесные силы» и с тех пор приходил к ней неоднократно.

В письмах того времени Нестеров говорил о Бастьен-Лепаже как о величайшем из современных французских художников, ибо каждую его вещь, и в особенности «Жанну д'Арк», он считал проявлением «мудрости, добра и поэзии». Жанна д'Арк была изображена в саду, в глубокой задумчивости, погруженной в себя, в тот момент, когда она «увидела» между цветущими яблонями тени Людовика Святого и двух мучениц. «Вот когда пожалеешь, — писал он родным, — что не Ротшильд: купил бы эту вещь... Как она исполнена, сколько любви к делу, какое изучение, не говоря об настроении, глаза Жанны д'Арк действительно видят что-то таинственное перед собой. Они светло-голубые, ясные и тихие. Вся фигура, еще не сложившаяся, полна грации, простой, но прекрасной, она как будто самим богом отмечена на что-то высокое»⁵. И с удивлением Нестеров здесь же отмечал, что публика к этой картине довольно равнодушна. Кроме Бастьен-Лепажа его заинтересовал и другой французский художник — Пьер Пюви де Шаванн. Особенно сильное впечатление на него произвели росписи в Пантеоне из цикла «Жизнь св. Женевьевы». Впоследствии в своих воспоминаниях о заграничном путешествии 1889 года Нестеров писал: «Все в них было ценно для меня: их талант, ум и их знания, прекрасная школа, ими пройденная, — это счастливейшее сочетание возвышало их в моих глазах над всеми другими. Все мои симпатии были с ними, и я, насмотревшись на них после Италии, полагал, что мое европейское обучение, просвещение Западом может быть на этот раз завершенным. Я могу спокойно ехать домой и там, у себя, как-то претворить виденное, и тогда, быть может, что-нибудь получится не очень плохое для русского искусства»⁶.

Интерес Нестерова к творчеству Бастьен-Лепажа и Пюви де Шаванна, проявившийся уже в ранний период, в дальнейшем определил многие черты его искусства.

В Париже Нестеров посетил Лувр, Люксембургский дворец с его галереей, был он и в Версале. Ему нравился средневековый Париж. Новый город с его толпой и будничными развлечениями толпы не увлекал. Он чувствовал, что в его художественном сознании уже зарождается что-то свое, и желание высказать это «свое» торопило домой.

У художника была еще одна цель — увидеть «Сикстинскую мадонну» Рафаэля. Но сначала в Мюнхене, затем в Берлине, в Королевском музее, он осмотрел итальянских мастеров: Филиппо Липпи, Боттичелли, Перуджино, художников нового времени, среди произведений которых отметил для себя картину Менцеля «На заводе». Берлин, по сравнению с Парижем, поразил его пустотой, какой-то спячкой («будто все разъехались по дачам»), массой военных с набивными плечами и грудью, с бравым и наглым видом. Он замечает в письме к родным в августе 1889 года, что в Берлине, «куда ни плюнь, везде портреты ихних императоров царского дома. Вот отменная преданность престолу-то...». Из Берлина Нестеров едет в Дрезден. В воспоминаниях и в письмах того времени «Сикстинской мадонне» посвящено немало строк. Восприятие Нестерова не расходится с восприятием большинства людей его времени. «Я долго оставался в немом созерцании, прислушиваясь к своему (художественному) чувству, как к биению своего сердца. Картина медленно овладевала мной и проникала мое чувство, сознание. Первое, что я сознал, — это ни с чем не сравнимое целомудренное материнство... Проста и серьезна Сикстинская мадонна. Сосредоточенная мягкость, спокойная женственность, высокая чистота души, такая гармоничная с прекрасным юным телом»⁷.

Первое впечатление закреплялось в нем все больше и больше. Когда Нестеров был в Дрездене через несколько лет, то боялся, что многое пережитое, передуманное, прочитанное и услышанное за прошедшие годы изменит его взгляд, но отношение художника к «Сикстинской мадонне» не изменилось до конца его жизни.

Примечания

1. Нестеров М.В. Из писем, с. 22.

2. Нестеров М.В. Давние дни, с. 184.

3. Там же, с. 187.

4. Там же, с. 188.

5. Нестеров М.В. Из писем, с. 34.

6. Там же, с. 201.

7. Нестеров М.В. Давние дни, с. 202.