Зверинец на 15-й линии

Сохранилось свидетельство о рождении Валентина Александровича. Вот оно:

«Сим свидетельствуем, что церкви Вознесения Господня, что при Адмиралтейских службах, в С. — Петербурге в метрической книге за 1865-й год, в статье под № 66-м значится у служащего чиновником особых поручений при почтовом департаменте статского советника Александра Николаева Серова и законной жены его Валентины Семеновой, его православного, а ее реформатского исповедания, от первого обоих брака сын Валентин родился седьмого генваря, а крещен четырнадцатого февраля тысяча восемьсот шестьдесят пятого года; при крещении его восприемниками были: главноуправляющий над почтовым департаментом действительный тайный советник Иван Матвеевич Толстой и дочь капитана девица Анна Дмитриевна Высоцкая. <...>

Означенной церкви священник Михаил Предтеченский.
Диакон Александр Черенский».

Какое удивительное совпадение: крестным отцом будущего художника стал человек, два сына которого — Иван Иванович и Дмитрий Иванович Толстые — связали себя на всю жизнь служением изобразительному искусству, первый на посту вице-президента Академии художеств, второй в качестве фактического руководителя двух самых крупных государственных собраний — Эрмитажа и Русского музея императора Александра III. И тот и другой станут весьма близкими знакомыми Серова.

Будущий художник стал единственным продолжателем серовского рода: все братья его отца, Александра Николаевича, умерли неженатыми. Ко времени рождения Валентина Александровича из старших в серовской семье в живых осталась лишь бабушка Анна Карловна, дочь екатерининского сенатора К. И. Таблица, писателя и основателя лесных училищ в России. Именно она, по признанию Валентины Семеновны, радовалась больше всех рождению внука.

Ни отец, ни мать ребенка не испытывали особенного восторга от этого события; они были слишком заняты своими делами.

Сын столбового дворянина Александр Николаевич окончил в Петербурге привилегированное Училище правоведения на Фонтанке, 6, напротив Летнего сада, куда принимали весьма и весьма немногих. Однако чиновничья карьера у него не получилась, ибо, еще будучи в училище, он не шутя увлекся музыкой. Вскоре она стала средоточием его интересов, формированию которых в немалой степени способствовал В. В. Стасов, с которым Серов находился в большой дружбе. Оба правоведа и будущие знаменитости посвящали свое время изучению искусства и спорам о нем. Серова интересовала стезя композитора, именно сочинительству он и посвятил себя.

Очевидно, под влиянием Стасова он начал свою творческую деятельность в качестве музыкального критика. Ратуя за народность, национальность и реализм в музыке, он писал статьи в периодике, которые вскоре стали пользоваться широкой популярностью. Острые оценки, решительность мнений, резкие обвинения современной музыки в рутине, призывы к свободе искусства — все это, конечно, привлекало к Серову молодые сердца, в том числе многих студентов Петербургской консерватории.

Как композитор он стал известен гораздо позднее. В этом отношении его инструментальные сочинения не сыграли заметной роли; музыкальное творчество Серова стало действительно популярным лишь в начале 1860-х годов, когда он написал свою первую оперу «Юдифь», шедшую с огромным успехом в Большом театре. Билеты на нее «доставали».

Александр Николаевич, будучи по натуре скандалистом (и передавшим эту особенность характера своему сыну: «...я в душе скандалист да и на деле, впрочем», — говаривал художник), обвинял Консерваторию в неверных принципах педагогики, утверждал, что ее преподаватели «калечат» учеников, которых он называл жертвами «надуманных правил и сомнительной методики». Серов часто устраивал лекции-концерты, на них валом валила молодежь, терявшая остатки веры в премудрость консерваторских столпов. Студенты Консерватории разделились на «серовистов» и «антисеровистов». Среди первых выделялась талантливая пианистка Валентина Бергман, занимавшаяся также и композицией. Она решила во что бы то ни стало познакомиться со своим кумиром. Серов тогда снимал комнату в доме рядом с Консерваторией (одной стороной дом выходил на Екатерининский канал, ныне канал Грибоедова); однажды утром он увидел у себя небольшого роста и крепкого телосложения девушку. Он принял ее радушно, попросив сыграть какие-то музыкальные произведения, и был восхищен способностями своей гостьи. Потом Серов сменил ее за роялем, который стал постепенно покрываться все новыми нотами. «Он долго объяснял ей смысл Девятой симфонии Бетховена, — пишет И. Э. Грабарь, художник и первый биограф Валентина Серова, — после чего на пульте (вероятно, Грабарь хотел сказать — пюпитре. — Г. Ч.) появился «Тассо» Листа, потребовавший новых пояснений. Так незаметно они промузыцировали до пяти часов вечера. Серов взял с нее слово, что она придет и на следующее утро. Она приходила ежедневно и в дальнейшем, пока в один прекрасный день он не объяснился ей в любви, предложив стать его женой».

В 1863 году они повенчались, и это событие петербургское общество восприняло очередным «серовским» скандалом: мужу было 43 года, жене — 16. Тем не менее брак оказался удачным, хотя и непродолжительным. Первые годы замужества Валентина Семеновна находилась под сильным влиянием супруга. Серов усердно работал над своей второй оперой — «Рогнедой», жена постепенно становилась его помощницей, параллельно проходя у мужа теорию музыки, осваивая под его руководством композицию и оркестровку.

Между тем приближалось время рождения ребенка. Наконец в ночь с 6 на 7 января 1865 года он появился — «в то время, — вспоминает Валентина Семеновна, — когда отец его оркестровал свою «Рогнеду». Услыхав первый крик младенца, он поставил вопросительный знак в партитуре: его не успели оповестить, кто именно родился». Серовы заранее договорились, как назвать ребенка: девочка получает имя отца, мальчик — матери.

С появлением сына расходы увеличились, а Серовы и прежде с великим трудом сводили концы с концами. Еще за два месяца до рождения ребенка Александр Николаевич писал Ф. М. Достоевскому, в журнале которого «Эпоха» он постоянно сотрудничал: «Из любви к искусству войдите в положение страждущего артиста. Еще вчера хотел я Вам заявить, что крайне нуждаюсь в деньжонках, — «Юдифи» нет на репертуаре, а дома в настоящую минуту два рубля. <...> Не откажите мне в убедительной просьбе: в счет заработков прислать мне хоть 50 рублей (нечем и за квартиру заплатить), заработаю я Вам это скорехонько». За неделю до появления сына аналогичное письмо: «Не знаю, как наши расчеты, думаю, что мы уже сквитались, — но во всяком случае опять докучаю Вам просьбицей. Сижу буквально без гроша и буду несказанно благодарен, если Вы мне сегодня пришлете хоть 25 р.». Спустя пять дней после рождения ребенка он снова просит Федора Михайловича прислать ему 25 рублей: «Опять крайне нуждаюсь. Расходов теперь больше прежнего».

Рождение сына нимало не изменило образ жизни Серовых. Они продолжали столь же активно работать и общаться с людьми.

Близкое знакомство с семьей драматурга А. А. Потехина позволило Серовым войти в петербургский театральный круг. С 1866 года некоторые из новых знакомых стали посещать Серовых по четвергам. Вскоре эти «четверги» приобрели популярность, их завсегдатаями стали известные артисты Н. В. Самойлов, П. В. Васильев, И. Ф. Горбунов. Именно этот театральный мир, в который погрузились Серовы, породил идею создания народной оперы. В последние годы жизни мысль о такой опере всецело поглотила Александра Николаевича. Друзья настоятельно поддерживали намерения композитора. Превосходный поэт и не менее превосходный литературный критик Аполлон Григорьев уговаривал Серова: «Пиши, Сашка, народную оперу, у тебя хватит на это таланта, народное, «свое», более живуче, чем все иностранное. Ведь и греки свое народное писали, и чем больше в их искусстве своего, греческого, тем оно дороже. А что у нашего народа красоты нет, это пустяки! Это зависит от художника...»

После долгих поисков Серов наконец нашел подходящий для такой оперы сюжет, использованный прежде А. Н. Островским в пьесе «Не так живи, как хочется». По просьбе композитора драматург написал либретто, которое очень понравилось Серову. Его не устраивало только последнее действие, которое Островский сильно переделал по сравнению с пьесой — ввел в число действующих лиц нечистую силу. Реалист Серов, конечно, не мог на это согласиться и вынужден был искать нового либреттиста. Опера была написана в последние два года жизни композитора, явившись вершиной его творчества, и получила название «Вражья сила».

К началу работы над нею мир в семье стал катастрофически исчезать. Валентина Семеновна обладала скорее мужским, нежели женским характером, ее вели в жизни собственные интересы, не покидавшие ее, а лишь на время, в первые годы замужества, как бы затихшие.

Отец Валентины Семеновны, родом из Варшавы, и мать, урожденная Гудзон, из Гамбурга приехали в Москву уже хлебнувшие горя: все их дети умирали в младенчестве. Выжившие три дочери родились в Москве. Бергман держал магазин, где продавались помады и детское платье, которые они изготавливали сами. Отец, приметив в младшей дочери тягу к музыке, купил подержанный рояль. Однажды, когда девочке было около десяти лет, на ее игру обратил внимание один из покупателей в магазине. Послушав юную пианистку, посетитель сказал отцу: «Я попрошу, чтобы ее приняли во французский пансион мадам Кнолль, там музыка хорошо поставлена. Я преподаю в пансионе рисование и буду давать за девочку несколько лишних уроков, бесплатно». То был Давыдов, брат довольно известного виолончелиста. Он, дающий «четыре года подряд бесплатные уроки в пансионе ради чужого ребенка потому, что ребенок талантлив, — не явил ли он одного из слагаемых того крута идей, к которым тяготели правила жизни Серовых и Симоновичей? — писала о Давыдове двоюродная сестра художника Н. Я. Симонович-Ефимова. — Валентин Александрович платил, быть может, долг судьбе, долг, который, впрочем, уже много раз и Валентина Семеновна, сознательно или не думая об этом, вернула сторицею».

Проучившись в пансионе четыре года, Валентина Бергман однажды, возмутившись шутками сомнительного свойства французского аббата, которыми все учащиеся тяготились молча, написала жалобу против «шутовского преподавания». Ее позвало руководство пансиона и потребовало, чтобы она просила прощения у аббата. Бергман отказалась. Тогда ее исключили. Этот случай, как резюмирует Грабарь, «уместно привести только потому, что он как две капли воды напоминает целый ряд аналогичных случаев из жизни В. А. Серова, наследовавшего эту черту характера матери».

Но Валентина Семеновна действительно обладала незаурядными способностями, ибо в том же году выдержала конкурс на единственную стипендию от Московского музыкального общества в Петербургскую консерваторию.

Эта история из юности Валентины Семеновны помогает понять, почему ее не устраивала роль матери и жены и почему она так настойчиво продолжала учиться, теперь уже главным образом композиции, и стремилась к самостоятельной творческой деятельности. Видя ее желания, Александр Николаевич нанял комнату для занятий супруги, поставил туда рояль. Однако у Валентины Семеновны к тому времени появились другие интересы.

В 1860-х годах в Петербурге существовало много кружков молодежи, где велись более или менее серьезные разговоры о политике, государственной системе, о служении народу и в связи с этим о задачах искусства, литературы, театра... Валентина Семеновна была вхожа в подобные кружки, сильно увлеклась идеей служения народу, решив, вероятно, именно тогда посвятить свою деятельность пропаганде музыки в народе. «Когда я познакомилась с одной фракцией нигилистов, меня потянуло к другой, враждебно относившейся к «салонным». Это были «труженицы науки»... Времени и средств неоткуда было брать, ходили они бедно и подчас неряшливо одетыми. Эта группа игнорировала искусство и глядела на меня с полным пренебрежением».

Александр Николаевич едва ли мог сочувствовать взглядам своей юной жены. Он был крупнейшим музыкальным деятелем своего времени и видел перед собой громадные профессиональные задачи. Стасов, который к 1860-м годам напрочь рассорился с бывшим другом, тем не менее писал, что, уступая в даровании Глинке и Даргомыжскому, «Серов все-таки принадлежит к числу самых выдающихся личностей нашего интеллектуального и художественного мира».

А между тем «четверги» Серовых постепенно стали все больше напоминать «нигилистические», как их называли тогда, кружки. На половине Александра Николаевича можно было увидеть художников Ге и Репина, скульптора Антокольского, молодого ученого и путешественника Миклуху-Маклая, был как-то Достоевский, постоянно бывали артисты петербургских театров, музыканты... Серов играл новые, только что написанные части «Вражьей силы», которые, по обыкновению, принимались с восторгом.

На половине Валентины Семеновны собирались длинноволосые, в грязноватом белье студенты и стриженые девицы. В этой среде проповедовалось полное равенство полов, и мужчина, подавший женщине пальто, рисковал навлечь на себя всеобщее презрение.

Один из хороших знакомых Репина передает его рассказ о четверговых вечерах в доме Серовых: «Бывало, Серов садится за рояль, чтобы проиграть вновь написанное, а в другом конце квартиры жена его заводит либеральные споры со своими кудлатыми гостями, так что слушать композитора не всегда удавалось. Серов выходил из себя, бросал играть и кричал без церемонии: «Да замолчите ли вы наконец!» На время замолкали. Репин с восторгом рассказывал о гении Серова, об его личности, об его идеалах. По его мнению, женитьба на женщине, совсем для него не подходящей, много повредила его таланту и помешала многим работам».

Разумеется, при таком образе жизни родителям было не до сына. К концу 1866 года, когда ему было почти два года, выяснилось, что ребенок не хочет говорить. Родители забеспокоились. В дело вмешалась добрая фея будущего художника, не раз приходившая ему на помощь, — сестра матери, Аделаида Семеновна Симонович. Эта энергичная женщина не только воспитывала собственных детей, но издавала педагогический журнал и организовала первый в Петербурге детский сад. С согласия родителей она забрала маленького Тоню, как звали Валентина в семье, к себе, где он и прожил около двух лет.

Когда мальчик подрос, родители отдали его в детский сад С. А. Люгебиль на Большом проспекте Васильевского острова. Вечера Валентин проводил с отцом и матерью, которые почти не расставались с ним, всюду беря его с собою. Так он волей-неволей познакомился со всем репертуаром петербургской оперы. Уставая от музыки, он засыпал и, просыпаясь, вновь ее слушал.

В 1869 году мальчика взяли даже в поездку за границу. По свидетельству Грабаря, из этой поездки Серов смутно помнил только посещение Вагнера в Люцерне. «Крошечная фигурка великого музыканта произвела на него гораздо меньшее впечатление, чем его огромная собака и особенно клетка с фазанами, невероятно его поразившими».

Посетители «четвергов» также привлекали внимание молодого Серова. На последней квартире А. Н. Серова, в доме 8 на 15-й линии Васильевского острова, эти «четверги» приняли несколько иной характер. К Серовым шли их друзья, знакомые, шли знакомые друзей и знакомых; у Серовых назначали встречи совершенно неизвестные хозяевам люди. Конечно, посетители принадлежали к определенному кругу, в который не мог попасть чуждый Серовым человек. Постепенно квартира становилась неким популярным клубом.

Подобное явление — чисто петербургское по своей сути. Традиция таких салонов-клубов сохранилась в городе и позже, например в знаменитой Башне поэта и ученого В. И. Иванова, возвышающейся и ныне на Таврической улице над Таврическим садом.

Именно тогда Серовы и прозвали свой дом «большим зверинцем на 15-й линии».

Серову немногое запомнилось из того периода. «Об этих сумбурных вечерах, — пишет Грабарь, — он мне в свое время кое-что рассказывал, но воспоминания его были расплывчаты, так как его рано уводили спать и он не бывал свидетелем самого разгара «зверинца», который приходился на часы после полуночи».

Мальчик удивлял окружающих совершенно не характерными для его возраста выдержкой, спокойствием. Создавалось странное впечатление, что он сознательно и углубленно наблюдал все, что случалось на его глазах, и всех, кто общался с ним.

Среда, образовавшаяся вокруг столь необычных натур, конечно, воздействовала на мальчика. Сами родители всегда были во власти высоких идей, значительных интересов. Все мелкое, житейское как-то проходило мимо них, не задевая сущности их души и духа. Оба отличались чистотой помыслов и безупречной нравственностью. Не только участвовать в каком-то сомнительном деле, но даже выносить его молча они не умели. Когда некий заезжий музыкант на сцене Дворянского собрания исполнил свои сочинения «для сравнения с Бетховеном», как было сказано в афише, возмущенный Александр Николаевич уже после первого номера выступил с бурным протестом и запустил в музыканта подушку, которую сорвал с кресла. Об этом инциденте донесли царю, и Серов был посажен на гауптвахту. Справедливости ради следует сказать, что дамы навещали арестованного Серова, привозя ему конфеты, а музыканту запретили давать в России концерты.

У Валентины Семеновны был похожий характер, но, пожалуй, наиболее яркой его чертой была правдивость, проявлявшаяся независимо от тех возможных печальных итогов, к которым она могла привести и не раз приводила. Характеры родителей, их облик наложили глубокий отпечаток на жизнь будущего художника.

Любопытно, что даже интерес к рисованию и любовь к животным маленький Серов перенял у своего отца. Александр Николаевич рисовал всю жизнь и, по мнению его сына, вполне профессионально. Его сын стал рисовать с самого раннего возраста; иначе и быть не могло: рисование как занятие в семье Серовых было естественным и обычным. Кроме того, мальчика окружали художники. Николай Николаевич Ге, держа его на коленях, рисовал ему лошадок, которых он любил уже с тех пор. Мальчик и сам постоянно рисовал их со многими ногами; потом, после одного из посещений мастерской М. М. Антокольского, он ограничил количество ног до четырех. В мастерской он встретил воспитанника Антокольского — будущего скульптора И. Я. Гинцбурга, с которым много лет спустя, 9 января 1905 года, будет смотреть расправу казаков с безоружным народом. Гинцбург слепил несколько фигурок животных, чем восхитил мальчика. После этой встречи Серов не только рисовал, но и лепил своих лошадок.

Такое окружение не могло не повлиять на ребенка, оказавшегося наделенным чрезвычайной силой и глубиной восприятия.

«Серов-отец дружил с Рихардом Вагнером, — рассказывает Репин, — и еще с правоведской скамьи... знал весь наш музыкальный мир — Глинку и других. Словом, не бестактность сказать хоть вкратце, какая традиция высот искусства окружала В. А. Серова уже с колыбели; и все это бессознательно и глубоко сидело в его мозгу и светилось оттуда вещею мыслью».

Весь этот жизненный уклад перевернула смерть Александра Николаевича, последовавшая в 1871 году. Врачи, определившие у него грудную жабу, предписали больному постельный режим, запретили сочинять музыку. Однако он продолжал жить так, как привык: работал, негодовал, переживал, радовался, горячился... Так прошел один день, другой. Опять работа над «Вражьей силой», потом Александра Николаевича навестил приятель, который завел разговор по поводу только что вышедшей книги о музыке Мендельсона. Александр Николаевич живо откликнулся. «Вот, например, фраза мендельсоновская», — сказал композитор, и это были его последние слова. Валентина Семеновна, услышав странный крик сразу же после этих слов, вбежала в комнату и еще успела увидеть, как Серов падает на ковер. Он умер мгновенно.

Точно так же ровно через сорок лет умрет его сын. Говорят, такая мгновенная смерть посылается людям в награду за их дела, а может быть, в виде некоторой компенсации за их страдания.