Глава девятая. Педагогическая деятельность Саврасова в 70-е годы

Педагогическая деятельность Саврасова в 70-е годы довольно широко и в основном верно освещена в литературе. О Саврасове-педагоге писали Ф. Мальцева, А. Федоров-Давыдов, Н. Дмитриева, Н. Молева. Сохранились интересные воспоминания учеников, и прежде всего К. Коровина. Живо передана обстановка саврасовской мастерской в мемуарах М. Нестерова. И в воспоминаниях современников, и в научных трудах яркий образ Саврасова-учителя обрисован очень выпукло.

В архивных же источниках вопросы методики и постановки преподавания пейзажной живописи в Московском училище отражены очень отрывочно и глухо. Краткие, как правило, отчеты позволяют думать, что формально к 70-м годам система обучения не претерпела сколько-нибудь значительных изменений по сравнению с более ранним временем. По-прежнему, наряду с работой на натуре, ученики продолжали отрабатывать положенные часы, рисуя пейзажи с оригиналов.¹ Такие формы обучения сохранились до 1882 года, когда Саврасова в училище сменил В. Поленов. Часы, отведенные для рисования с оригиналов, он занял писанием натюрмортов.

Но, видимо, сохранение старых порядков все же не помешало Саврасову как талантливому педагогу установить в пейзажной мастерской новую, по-настоящему творческую атмосферу. Разумеется, этому способствовали и общие изменения обстановки в Училище.

В мае 1871 года Саврасов возвратился из пятимесячного отпуска, проведенного на Волге, и приступил к выполнению своих обязанностей преподавателя.² Отныне он уже признанный мастер, автор «Грачей» и других значительных картин, украсивших галерею Третьякова. За его плечами тринадцать лет педагогической деятельности. Теперь он мог чувствовать себя более уверенно.

Незадолго до возвращения Саврасова из отпуска преподавателем Училища стал В. Перов, принятый на место умершего С. Зарянко. Личность в высшей степени деятельная, человек ясных и твердых демократических убеждений. Вокруг Перова вскоре стали группироваться прогрессивно мыслящие преподаватели. И первым среди них был Саврасов. Оба художника — члены учредители Товарищества передвижных художественных выставок — составили вместе с такими преподавателями, как И. Прянишников и В. Маковский, то передвижническое ядро, которое начало «задавать тон» в Училище.

И Перова и Саврасова отличало совершенно особенное, серьезное отношение к ученикам. Они не ограничивались, как многие преподаватели Московского училища или Петербургской Академии, положенными обходами классов, во время которых делались короткие замечания часто в весьма общей и невразумительной форме. Оба художника много часов проводили в классе, по-настоящему работая с учениками. Саврасов здесь же писал свои картины. Его отношения с учениками были близкими и теплыми, почти семейными. Известен еще, пожалуй, лишь один пример подобных отношений между учителем и учениками — мастерская А. Куинджи в Академии художеств в 90-х годах.

Саврасов стремился приобщить своих учеников непосредственно к творческому процессу познавания природы и воплощению жизненных наблюдений в завершенных художественных образах. Пейзажная мастерская Училища становилась притягательным центром для учащейся молодежи. «Мастерская Саврасова была окружена таинственностью, там «священнодействовали», гам уже писали картины, о чем шла глухая молва среди непосвященных».³

Особенностью преподавания Саврасова было также его постоянное стремление научить не только видеть природу, но тонко чувствовать ее жизненные проявления. Эта способность была в высшей степени присуща ему самому и являлась тем подлинным пониманием, которым должен обладать настоящий художник по отношению к предмету своего творчества. Саврасов настойчиво, с увлеченностью направляет внимание учеников на те «мелочи» в жизни природы, которые так часто не замечаются людьми, далекими от нее. Он хочет сделать из них хотя бы немного фенологов, внедрить в их душу понимание, что первые цветы фиалок или распускание дуба — это событие для человека, решившегося посвятить свою жизнь художественному познанию и выражению природы. И он зовет их в Сокольники слушать и наблюдать весну, рост трав, цветение деревьев. «Ступайте в Сокольники, фиалки уже распустились», — говорил Алексей Кондратьевич. И мы шли, шли каждый день, с пятачком в кармане, и то не у всех, а у богатых. И едва, для экономии, выдавленными красками писали и писали — и что выходило, кто знает? — немного похоже на натуру и очень хорошо».⁴

О Саврасове вспоминали в мемуарах, говорили с любовью те, кто имел счастье учиться у Алексея Кондратьевича. Вот несколько отрывков из воспоминаний К. Коровина: «...мы все так его полюбили. Его огромная фигура с большими руками, широкая спина, большая голова с большими добрыми глазами. Он был похож на доброго доктора, — такие бывают в провинции... Говорил он, когда смотрел на вашу работу, не сразу, сначала как бы конфузился, чамкал: «Как вам сказать. Это да не совсем то».

«Вы не влюблены в природу, в природу, говорю я. Посмотрите, вот я был на днях в Марфиной роще, дубы — кора уже зеленеет, весна чувствуется в воздухе.

Надо почувствовать, надо чувствовать — как хорошо в воздухе чувствуется весна».

Поэт хотел, чтоб все разом стали поэтами. А мы восхищались и понимали, что тают лужи... и шли гурьбой писать этюды в Сокольники, Останкино».⁵

И еще: «Ступайте писать — ведь весна, уж лужи, воробьи чирикают — хорошо. Ступайте писать, пишите этюды, изучайте, главное, чувствуйте». Кругом стоим мы и ждем, что скажет нам этот милый, самый дорогой нам человек. Стою я, Ордынский, Светославский, Левитан и другие. А Саврасов говорит, что даль уже синеет, на дубах кора высохла. Писать нужно только чувствовать, — а подготовлять этюд, протирая битюмом. И всем нам было понятно и больше ничего было не нужно».⁶ На воспоминаниях современников основана и характеристика мастерской Саврасова в монографии о Левитане С. Глаголя и И. Грабаря: «...самым горячим ключом била эта жизнь в мастерской Саврасова. Саврасов умел воодушевлять своих учеников, и, охваченные восторженным поклонением природе, они, сплотившись в дружный кружок, работали не покладая рук и в мастерской, и дома, и на натуре. С первыми весенними днями вся мастерская спешила вон из города, и среди тающих снегов любовалась красотою пробуждающейся жизни. Расцветал дуб, и Саврасов, взволнованный, вбегал в мастерскую, возвещая об этом как о целом событии, и уводил с собою молодежь опять туда, в зеленеющие рощи и поля. Общее одушевление не давало заснуть ни одному из учеников мастерской, и все Училище смотрело на эту мастерскую какими-то особенными глазами».⁷

Выбравшись в подмосковный лес, Саврасов и его ученики погружались в переживание момента жизни природы, стараясь передать не только реальные формы деревьев, тональные отношения зелени, цвет неба (это подразумевалось), но и владевшее ими чувство. Не чувство любви к природе вообще, а те конкретные эмоции, которые вызывает у чуткого человека весеннее оживание природы или последний, прощальный ее привет осенью, свежесть обновления после грозы или печаль туманного дня. Все должно было найти живописное выражение и у каждого — свое, особенное. Вот потому и обращал Саврасов внимание учеников на такие неприметные для непосвященных явления, как расцветание дуба. Ведь его скромные цветы — сережки только едва добавляют оттенки в теплые желтовато-красноватые тона молодой блестящей листвы. И чтобы увидеть в траве трогательную своим легким изяществом лесную фиалку, тоже нужно быть внимательным наблюдателем. Поверхностному взору горожанина-дачника доступно только поверхностное, тривиальное восприятие природы. Оно могло удовлетворить салонных пейзажистов, но было противно всему существу Саврасова. Отводил он от него и своих учеников, обращая их внимание на интимные проявления жизни природы, доступные только вдумчивым поэтам-натуралистам, иногда охотникам, да таким вот художникам. Учитель открывал им секрет понимания природы, разумения ее языка...

У брега синих вод, один бродя случайно,
Прислушайся душой к шептанью тростников,
Дубравы говору; их звук необычайный
Прочувствуй и пойми...

Этому прежде всего учил Саврасов и, может быть, напоминал даже ученикам стихи А. Майкова, так удивительно подходящие к его отношению к искусству пейзажной живописи. И молодежь шла за ним, как всегда идет за проявлениями чистой и сильной души, за человеком, открывающим удивительное и необыкновенное в обычном.

Работая с учениками на натуре, Саврасов постоянно направлял их внимание на поиски мотивов, которые бы могли войти в будущую картину. Тот же К. Коровин вспоминает наставления Саврасова: «Нужна романтика. Мотив. Романтика бессмертна. Настроение нужно. Природа вечно дышит. Всегда поет, и песнь ее торжественна... Художник тот же поэт».⁸ Мастерская Саврасова была в равной мере и школой поэтического прозрения, и школой знания, мастерства.

Нужно сказать, однако, что методы обучения, вводившиеся в Училище передовыми педагогами, и прежде всего Саврасовым, вызывали раздражение и противодействие со стороны более консервативных деятелей Училища. Советом Художественного общества отдавались распоряжения, которые были неприемлемы для педагогов. До нас дошли лишь глухие и косвенные сведения об этой принципиальной борьбе внутри Училища. Свидетельством ее является, например, сохранившееся в архивных документах Училища и относящееся как раз к 70-м годам специальное дело «О несогласии преподавателей с постановлениями Совета».⁹ Среди педагогов, подписавших многие документы, был и Саврасов.

Несмотря на всю мягкость своего характера, Саврасов, как человек честный и прямой, вынужден был вступить в открытую борьбу с влиятельными членами Совета, отстаивая свои взгляды.

Популярность художника у молодежи, по-видимому, подливала масло в огонь противоречий, существовавших в Училище. И вот преподаватель, которого обожали ученики, уже в начале 70-х годов впадает в немилость у администрации Училища. Прежде всего, это выразилось в нанесении ему весьма чувствительного материального ущерба. Как уже упоминалось, ему предложили освободить казенную квартиру. В 1861 году, в соответствии с определением Совета, он, тогда еще совсем молодой преподаватель, получил квартиру в верхнем этаже малого флигеля Училища.¹⁰ И вот, по прошествии девяти лет, его лишили этого преимущества, являвшегося существенной добавкой к небольшому жалованью. В августе 1870 года секретарь Совета Собоцинский «словесно сообщил» Саврасову, «что, вследствие малого числа учеников, изучающих пейзажную живопись», он лишен занимаемой им квартиры.¹¹ Саврасов вынужден был примириться с этим несправедливым решением Совета, и только в 1875 году он подал прошение о возвращении ему квартиры, мотивируя свою просьбу следующим: «с того времени число учеников, специально занимающихся пейзажной живописью, значительно увеличилось, и многие из них, занимаясь под моим руководством, получили высшие награды».¹² Так мы из первоисточника узнаем о возросшей к середине 70-х годов популярности среди учеников и самого Саврасова, и представляемого им жанра. Однако Совет не счел возможным удовлетворить прошение.

Через год Саврасов снова подает прошение, на сей раз мотивируя его очень обстоятельно: «При поступлении моем на службу в 1857 году я просил Совет Московского художественного общества разрешить мне учредить пейзажный класс, где бы я мог последовательно заниматься с учениками, изучающими пейзажную живопись. Совет дал таковое разрешение, и с того времени было положено основание пейзажного класса при Училище. Занятия в оном: изучение рисунка и живописи с оригиналов, изучение с натуры и исполнение программ с этюдов на серебряные медали — ныне ежедневны... в настоящее время считаю себя вправе ходатайствовать об отводе мне квартиры как специальному преподавателю живописи, имеющему ныне в классе более 15 учеников...»¹³ Просьба и на сей раз не была удовлетворена.

Саврасов стремится улучшить свое материальное положение, пытаясь получить дополнительную нагрузку в Училище. Он дважды обращается в Совет с прошением о предоставлении ему места преподавателя акварельной живописи. В первый раз он подал прошение в 1873 году.¹⁴ Ему было отказано. Он обращается с аналогичной просьбой во второй раз в 1877 году — и опять безрезультатно. Шестьсот рублей годового жалованья оставались единственным твердым источником существования для семьи.

Возможно, служебные неприятности и постоянные денежные затруднения в какой-то мере ускорили наступление первых признаков психической депрессии, приведшей Саврасова уже в начале 80-х годов к тяжелому заболеванию. Прогрессировавшая болезнь глаз мешала работать. Все глубже затягивал алкоголизм. Надвигался кризис, и Саврасов уже не мог его преодолеть.

Все реже и реже приходил он в мастерскую, страшно изменился, постарел, все более уходил в себя... В июне 1882 года он получил короткую бумагу из канцелярии Училища: «Господину преподавателю Училища живописи, ваяния и зодчества академику, надворному советнику Саврасову.

По распоряжению Совета, имею честь уведомить, что 22 мая с/г. Советом Общества Вы уволены от ныне занимаемой должности. Секретарь Совета Лев Жемчужников».¹⁵

Так оборвалась деятельность Саврасова-педагога, оставившего неизгладимый след в развитии русского пейзажа. Теплая благодарная память об учителе сохранилась у лучших его учеников. «Я хотел бы быть Саврасовым», — говорил безгранично любивший и уважавший его Левитан.¹⁶ И что же, по-своему, в новом времени он, конечно, был им.

Примечания

1. Когда в 1882 году на место преподавателя пейзажного класса вступил Поленов, он сразу же подал докладную записку, в которой писал, что «по системе Саврасова ученики оригинального класса были заняты раз в неделю с 9 до 12 копированием пейзажей с литографий и гравюр». Поленов предложил заменить эти упражнения «писанием красками с предметов неодушевленных». Совет принял это предложение (ЦГАЛИ, ф. 680, оп. 3, ед. хр. 36, лл. 34—35).

2. В личном деле Саврасова по МХО имеется его короткий рапорт, датированный 1-мая 1871 года: «Имею честь донести Совету Училища живописи, ваяния и зодчества, что разрешенный мне отпуск г. министром императорского двора окончился 30 апреля, и я приступил к исполнению своих служебных обязанностей при Училище. Академик А. Саврасов» (ЦГАЛИ, ф. 680, оп. 1, ед. хр. 661, л. 26).

3. М.В. Нестеров. Давние дни. М., 1944, стр. 80.

4. Воспоминания К. Коровина. Отдел рукописей ГТГ, ф. 97/4. Цитир. по кн.: «А.К. Саврасов. К 50-летию со дня смерти». М., 1948.

5. Воспоминания К. Коровина. Отдел рукописей ГТГ, ф. 97/4, 97/62. Цитир. по кн. Ф.С. Мальцевой «Мастера русского реалистического пейзажа», вып. 1, стр. 109—110.

6. Отдел рукописей ГТГ, ф. 97, ед. хр. 56—58.

7. Сергей Глаголь и Игорь Грабарь. Исаак Ильич Левитан. Жизнь и творчество. М., 1913, стр. 21.

8. Цитир. по кн. Н. Молевой «К. Коровин. Жизнь и творчество. Письма, документы, воспоминания». М., 1963, стр. 146.

9. ЦГАЛИ, ф. 680, on 1, ед. хр. 317.

10. ЦГАЛИ, ф. 680, оп. 1, ед. хр. 661, лл. 13—15.

11. Там же, л. 34.

12. Там же, л. 35.

13. Там же, лл. 37, 38.

14. Там же, л. 33.

15. ЦГАЛИ, ф. 680, оп. 1, ед. хр. 661, л. 41.

16. Эти слова Левитана приводит в своих воспоминаниях художник 3• Е. Пичугин (ЦГАЛИ, ф. 791, оп. 1, ед. хр. 2, л. 2).