Историческое введение

В картине «Утро стрелецкой казни» Меншиков помогает Петру расправляться со стрельцами. В «Меншикове в Березове» сосланный опальный князь доживает свои дни в Сибири. Тридцать лет прошло между двумя моментами в жизни Меншикова, изображенными на этих двух картинах Сурикова, но за это время резко изменилось Российское государство. Благодаря энергичной преобразовательной политике на месте прежнего самодержавия XVII века утвердилась, по определению Ленина, «чиновничье-дворянская империя». Вместе с тем продолжали формироваться буржуазные отношения, связанные с развитием товарного производства и всероссийского рынка. «Россия вступила в мануфактурную стадию экономического развития, осложненную, однако, феодально-крепостническими отношениями, которые укрепляются в первой четверти XVIII века, при одновременном развитии буржуазных отношений. Господствующим классом стало дворянство. Абсолютизм в России являлся формой господства дворянства при наличии нарождавшейся буржуазии»¹.

Многое изменилось и в нравах при дворе после смерти Петра Великого. Князь Щербатов, хотя и с аристократических позиций, подметил ряд таких изменений. В книге «О повреждении нравов в России» он писал, что при Петре стали почитать не древность рода, «но чины, заслуги и выслуги». А так как «не всякому удастся прямые услуги учинить, то за недостатком заслуг стали стараться выслуживаться всякими образами, льстя и угождая государю и вельможам». Хотя Петр Великий и боролся против лести, она была при нем, а после его смерти еще более усилилась; «вельможи учинились не советниками, но дакальщиками государевыми и его любимцев»; возросла роскошь, расходы стали превышать доходы; корыстолюбие заменило прежнюю преданность отечеству и государю; возникла не настоящая привязанность, «а привязанность рабов, наемщиков», преследующих свои выгоды. Сравнивая XVIII век с Древней Русью, Щербатов пишет: «Грубость нравов уменьшилась, но оставленное ею место лестью, и самством наполнилось»; отсюда — раболепие, лживость, лесть перед государем, которые и до сих пор в домах вельможных уместились»². Все это способствовало интригам, заговорам, дворцовым переворотам, которыми изобилует XVIII век русской истории.

Связь русского абсолютизма с реформированной армией и дворянством выразилась также в создании гвардейских полков — Семеновского и Преображенского, дворянских по своему составу, причем сам император стал гвардейским полковником. «Так при Петре I была создана постоянная вооруженная сила дворянства — гвардия, распоряжавшаяся после его смерти императорским престолом»³. Борьба за власть между различными дворцовыми группами возникала с такой легкостью еще и потому, что Петр изменил прежний порядок престолонаследия, установив, что император сам имеет право назначать себе преемника, но не успел воспользоваться этим правом и умер, никого не назначив. Единственным возможным наследником по мужской линии был внук Петра Великого — царевич Петр, сын казненного царевича Алексея, которого не хотели видеть на престоле «птенцы гнезда Петрова» — Меншиков и Толстой, боясь с его стороны мести. Были еще дочери Петра Великого — Елизавета и Анна, а также дочери царя Ивана Алексеевича (Екатерина, Анна и Прасковья, о правах которых на престол вопрос в то время и не поднимался).

Меншиков и его группа, опираясь на дворянскую гвардию — Преображенский и Семеновский полки, вызванные к дворцу, где умирал Петр, провозгласили императрицей жену Петра Великого — Екатерину. Активную роль при этом играл иностранный дипломат граф Бассевич, живший в России. Бассевич дал знак в окно гвардейским полкам, окружившим дворец, где собрались вельможи для решения вопроса о престолонаследии: раздался барабанный бой, в зал вошла Екатерина и после слов Феофана Прокоповича о том, что якобы Петр Великий имел в виду, что она будет царствовать, Меншиков торжественно провозгласил: «Да здравствует императрица Екатерина». Екатерина показалась у окна, полки повторили это восклицание, и в России появилась новая царица⁴. Гвардейские полки здесь впервые выступили в той роли, какую они затем неоднократно будут играть в дворцовых переворотах России XVIII века, которые, по определению Ленина, «были до смешного легки, пока речь шла о том, чтобы от одной кучки дворян или феодалов отнять власть и отдать другой»⁵.

Присягнув Екатерине, Меншиков и его группа фактически взяли власть в свои руки. С целью оттеснить оппозиционно настроенный к воцарению Екатерины Сенат, был создан Верховный Тайный Совет под председательством императрицы, которому были переданы в подчинение важнейшие коллегии. В Верховный Совет вошли Меншиков, Толстой, Апраксин, Головкин, герцог Голштинский, из иностранцев, служивших в России, — Остерман, а из старой знати — князь Д. Голицын. Так, после того как женщина, и к тому же нерусская, была посажена Меншиковым на российский престол, чем были нарушены все традиции русской истории, в верховный орган власти российской империи были включены два иноземца — герцог Голштинский и Остерман. Фактически при Екатерине I «к власти пришли представители не родовитой знати, а среднего и низшего «шляхетства», прошедшего через школу Петра»⁶. Первую роль среди них играл Меншиков, власть которого возросла.

Но смерть Екатерины I, наступившая через полтора года после ее воцарения, снова поставила вопрос о наследнике престола. Возможными кандидатами были — царевна Анна Петровна, жена Голштинского герцога, старшая дочь Петра Великого, которую он незадолго перед смертью начал посвящать в некоторые вопросы управления страной, и внук Петра Великого, царевич Петр Алексеевич, за которого стояла старая знать и большинство столичного дворянства. Рассчитывая на необходимость регентства при двенадцатилетнем царе, Меншиков решил посадить на трон Петра, стать при нем регентом и, породнившись с императором, упрочить свое могущество.

В сложной борьбе дворцовых групп за власть в послепетровской России участвовали не только старая аристократическая знать, служилое дворянство, прошедшее петровскую школу, и гвардейские полки; все большее влияние на вопросы государственной жизни России приобретали занимавшие различные государственные и военные посты иностранные сановники и офицеры, тесно связанные друг с другом, а также с иностранными послами и посланниками. Борьба против этого влияния для русских деятелей петровской школы из неродовитого дворянства была затруднена еще и тем обстоятельством, что в XVIII веке были заключены браки, породнившие царскую фамилию с представителями иностранной знати, которые благодаря этому стали членами семьи правящей династии. Еще при жизни Петра дочери Иоанна Алексеевича — царевна Екатерина Иоанновна была выдана за герцога Мекленбургского и царевна Анна Иоанновна — за герцога Курляндского; вскоре после смерти Петра его дочь — царевну Анну Петровну выдали за герцога Голштинского. Переплетение родственных отношений с дипломатическими интересами иностранных держав и с личными выгодами влиятельных иностранцев, состоявших на русской государственной службе, было весьма сложным, а далеко идущие расчеты и вмешательство иностранцев простирались вплоть до вопросов престолонаследия. В этих условиях Меншиков, как наиболее крупный и опытный русский государственный деятель петровской школы, противостоял иностранцам (хотя и должен был с ними считаться, так как вынужден был вести борьбу против другого лагеря — родовитой знати, ненавидевшей его, как «выскочку»).

Возьмем, например, отношения Меншикова с герцогом Голштинским, который откровенно смотрел на Россию как на средство для получения шведского престола. В год создания картины Сурикова «Меншиков в Березове» печатался исторический роман П.Н. Петрова, описывающий ожесточенную борьбу Меншикова против Карла Фридриха Голштинского и мечты голштинцев включить «русский лен» в предполагаемое «северное государство», в состав которого должны были войти Швеция, Дания и Голштиния⁷. И описанное стремление не было выдумкой романиста. Екатерина I, как сообщает Кампредон, поддерживала герцога Голштинского и предлагала сто тысяч рублей на вспоможение избранию его в шведские короли. Голштинский герцог назначается подполковником Преображенского полка (пост важный, учитывая роль гвардейских полков в тогдашней борьбе за власть; сам Меншиков — генералиссимус, рейхсмаршал и адмирал — имел звание подполковника Преображенского). «Хотят наполнить гвардейские полки лифляндцами и шведами, — пишет Кампредон. — Думают, что Голштинский герцог надеется соединить короны Российскую и Шведскую⁸. Французский дипломат Маньян писал: «Голштинский принц запутывает Россию в дела неприятные и разорительные и намерен во всем противиться Меншикову»⁹.

Уже на этом примере видны изменения, которые произошли после смерти Петра. В свое время Петр Великий поддерживал претензии герцога Голштинского на шведский престол — для давления на Швецию в интересах русской политики¹⁰. После смерти Петра герцог Голштинский пытается опереться на Россию для получения себе шведского престола. Прежде — в дипломатических интересах страны — использовалась личная заинтересованность герцога Голштинского; теперь герцог в своих личных интересах в Швеции стремится использовать целую страну, Россию, при этом заручается поддержкой Екатерины I, но встречает отпор со стороны Меншикова.

При Екатерине I выдвигается также другой опасный соперник Меншикова — барон Остерман. Историк Шлецер пишет, что в начале XVIII века множество немцев отправлялось искать счастья в Россию. «Эти дураки полагали, что нигде нельзя легче сделать себе счастье, как в России. У всех в голове был выгнанный из Иены студент богословия, который впоследствии сделался русским государственные канцлером (Остерман)»¹¹. Кампредон замечает о нем: «Остерман продавал всех и все, а Россией жертвовал пользам Гольштинского дома»¹². В дальнейшем, после ссылки Меншикова, господство иностранных карьеристов в России стало полным. «Уже в мае 1730 г. иностранные министры замечают, что Бирон и Левенвольд управляют императрицей как хотят, и русские ненавидят этих немцев; но сзади них стоит Остерман и управляет империей»¹³. Испанский посланник в России де Лирия пишет об Остермане: «Могу сказать Вам, что он так худ с русскими, как нельзя больше...»¹⁴ «Ненависть против графа Левенвольда не ослабевает; и так как Остерман с упорством продолжает поддерживать его, то оная, видимо, падает и на его голову»¹⁵. Де Лирия сообщает своему министру, что Остерман, как немец, расположен к Венскому Союзу и поэтому смерть Остермана (он тогда болел) была бы для Венского Союза громадной потерей. Кроме того, «все иностранные министры и все иностранцы, которые уже завелись здесь домами, потеряли бы с его (Остермана. — В.К.) смертью довольство»¹⁶.

Засилье иностранцев в России с еще большей силой сказалось при Анне Иоанновне. Так, например, полковником во вновь образованный Измайловский полк Анна назначила брата Левенвольда, подполковником — шотландца Кейта и поручила Левенвольду набрать остальных офицеров «из Лифляндцев, Эстляндцев и Курляндцев и прочих наций иноземцев и из Русских»¹⁷. Это не оговорка: русские в России действительно были оттеснены на последнее место. В особенности же преследовались русские специалисты, воспитанные в традициях Петра Великого. В речах и проповедях того времени не раз звучит обличение иноземных пришельцев, которые всячески старались уничтожить каждого русского художника, инженера, архитектора, старого солдата, «наипаче ежели он был ученик Петра Великого», — всех таких людей «государству доброжелательных и отечеству весьма нужных и потребных, под разными претекстами губили, разоряли и вовсе искореняли»¹⁸, продвигая и награждая себе подобных иноземных стяжателей.

Все это свидетельствует о том, что Петр Великий, одержав блестящие военные победы над интервентами, не смог предохранить Россию от другой — «внутренней интервенции», которую постепенно осуществили иноземные карьеристы, проникавшие в Россию и сумевшие после смерти Петра интригами, фаворитизмом фактически захватить власть в Русском государстве. В этом отчетливо сказались те изменения, которые произошли с иноземцами в послепетровской России. В XVII веке иноземец — это был выписанный техник, военный инструктор, офицер на русской службе или случайно заехавший коммерсант. «Такой иноземец часто терялся в русской массе и если оставался надолго в России, то гораздо скорее сам русел, чем онемечивал окружающих. Теперь он становится влиятельным администратором и, что еще важнее, официальным или частным, но одинаково обязательным учителем» большой части русского общества¹⁹. И иностранцы быстро научились использовать выгоды такого положения. «Петр держался постоянно правила: поручать русским высшие места военного и гражданского управления, и только второстепенные могли быть заняты иностранцами. От этого-то важного правила уклонились по смерти Петра: птенцы его завели усобицы, начали вытеснять друг друга, ряды их разредели, а этим воспользовались иностранцы и пробрались до высших мест...»²⁰. Когда был жив Петр Великий, он сам отбирал из иностранцев наиболее знающих, выдвигал наиболее честных (Лефорта, Гордона и других), сам решал, как использовать менее честных и сдерживать их алчность, словом, оценивал каждого по его знаниям и достоинствам. Но после смерти Петра корыстолюбивые иностранцы сплотились в своего рода «партию» внутри России. Они представляли собой спаянную общностью интересов группку иностранных узурпаторов и чувствовали себя настолько прочно, что не боялись жестоко оскорблять все русское, открыто высказывать к русским людям презрение, вели себя прямо как иноземные захватчики.

«Национальное чувство, — пишет Соловьев, — было сильно оскорблено». Знаменитый соратник Петра, фельдмаршал Румянцев, возмущенный господством иноземцев, столкнулся с братом Бирона и отделал его, за что был сначала приговорен к казни, затем сослан²¹. «Опала Румянцева, явившегося героем, произвела страшное раздражение против немцев. Польский посланник Потоцкий сказал: «Боюсь, чтоб русские теперь не сделали того же с немцами, что сделали с поляками во время Лжедмитрия, хотя поляки и не подавали таких сильных причин к ожесточению»²². Это сравнение глубоко симптоматично и многое позволяет понять в изменениях, происшедших в России в XVIII веке.

По мнению Соловьева, время Бирона «навсегда останется самым темным временем в нашей истории XVIII века, ибо дело шло не о частных бедствиях, не о материальных лишениях: народный дух страдал, чувствовалась измена основному жизненному правилу Великого Преобразования, чувствовалась самая темная сторона новой жизни, чувствовалось иго с Запада, более тяжкое, чем прежнее иго с Востока, иго татарское. Полтавский победитель был принижен, рабствовал Бирону, который говорил: «Вы Русские...»²³.

«Как бы ни расценивать время Анны Ивановны, — пишет академик М.Н. Тихомиров, — царствование ее было эпохой господства немцев при дворе и в русской политике. Убийственную характеристику господства немцев и политики Анны Ивановны сделал в свое время В.О. Ключевский («Курс русской истории», т. IV, стр. 394, 395, 398). Отметим здесь же, что Бирон и его сторонники вовсе не смотрели на себя, как на сановников великой Российской империи, преобладающее население которой составляли русские и украинцы. Нет, они действовали не только «крадучись, как тать позади престола»²⁴, а выступали с воинствующей программой долгого утверждения немецкого засилья в России»²⁵.

Группа «внутренних интервентов» при некоторых спорах между собой в целом поддерживала друг друга и удивительно цепко держалась за власть. Казалось бы, смерть Анны Иоанновны должна была принести избавление от Бирона. Но когда Анна умирала, иноземцы приняли все меры, чтобы сохранить государственную власть в своих руках. Миних просил Анну назначить регентом Бирона, а Остерман составил распоряжение о престолонаследии, отдающее русский пре стол потомству Антона-Ульриха, герцога Брауншвейгского. «Миних просил за Бирона, — пишет Соловьев. — Немцам вообще было важно, чтоб на первых порах власть оставалась в руках одного из них. Барон Менгден прибегает к Бестужеву и откровенно объявляет: «Если герцог (то есть Бирон. — В.К.) регентом не будет, то мы, немцы, все пропадем!»²⁶.

И когда между ними возникали внутренние распри и борьба, то картина в целом нисколько не менялась: «в этой борьбе немцев против немцев, в которой русский национальный элемент не принимал никакого участия, — пишет Валишевский, — Миних и Бирон оспаривали друг у друга русское государство, словно то была кружка пива»²⁷.

Анна назначила Бирона регентом младенца, о котором только предполагалось, что он должен будет родиться у племянницы Анны — тринадцатилетней немки Елисаветы-Екатерины-Кристины Мекленбургской, после того как она выйдет замуж²⁸. И этот-то несуществующий ребенок был объявлен наследником российского трона — задолго до своего рождения и зачатия... Затем, когда, наконец, через девять лет наследник родился, население заставили ему присягать. «Русский народ был бы вправе спросить, на каком основании и по какому праву этот чистокровнейший немец как по отцу, так и по матери, с одной стороны Брауншвейгский, с другой — Мекленбургский, был призван управлять Россией?»²⁹.

На тот случай, если бы этот новорожденный умер, завещание Анны о престолонаследии, составленное предусмотрительным Остерманом, устанавливало, что наследовать престол мог бы другой потомок, но рожденный от того же брака. При всех обстоятельствах регентом и полновластным правителем России назначался Бирон. При таком завещании трудно было вырваться из этого замкнутого круга иноземного засилья. Вот почему падение Бирона казалось полным избавлением от этого гнета: «ни честолюбивый Миних, ни исполнительный Манштейн, низвергая Бирона, уж, конечно, не подозревали, что они подготовляют падение целой ватаги иноземцев-авантюристов, в том числе и свое собственное, и очищают путь дочери Петра Великого»³⁰. Но не так легко было освободиться от господства иноземной партии. Дочь Петра — Елизавета Петровна, став императрицей, завещала престол своему племяннику — сыну Анны Петровны и герцога Голштинского — Петру Федоровичу, царствование которого снова ввергло Россию во власть иноземцев. Император Петр III открыто глумился над всем русским, жестоко оскорбляя русскую нацию и унижая достоинство России перед Фридрихом II и пруссачеством, по отношению к которым проявлял постыдное раболепие. Эти черты характера Петра III были широко известны. За рубежом во «Всемирной Истории», изданной в Лиссабоне, была напечатана гравюра: «Экстравагантность Петра III», где русский император изображен стоящим на коленях перед портретом Фридриха II. Ровинский пишет о Петре: «Он был воспитан в ненависти к России... Прусский камергер Гольц распоряжался им как хотел»...³¹.

Мрачные времена бироновщины и насаждаемого Петром III пруссачества явились дальнейшим логическим развитием тех событий, начало которых относится к концу первой четверти XVIII века, когда в борьбе «птенцов гнезда Петрова» с иноземными сановниками решался вопрос о дальнейших судьбах наследия Петра Великого. Русские люди петровской закалки не могли не видеть, как в новых условиях хиреют начинания большого размаха и усиливается роль иностранных стяжателей. При Екатерине I генерал-адмирал Апраксин наотрез отказался пить с герцогом Голштинским, сказав ему: «Дела идут так худо, что надо более плакать, чем радоваться», и начал плакать навзрыд, говоря «Петра Великого нет более!», к замешательству Голштинского герцога³².

После смерти Петра I вопрос о том, пойдет ли Россия по пути Петровских реформ или вернется назад к старым дедовским обычаям, невольно связывался с мыслью о Меншикове, как о наиболее крупном государственном деятеле петровской выучки, способном продолжить начатые преобразования. Поэтому, когда после опалы Меншикова двор нового императора переехал в Москву (на коронацию), у ревнителей старины, видевших в юном Петре II сына приверженного к старине царевича Алексея, возникли надежды, что опала Меншикова и переезд в Москву, означают отказ от политики Петра Великого и возврат к старорусским порядкам. «За границей смотрели так же на это дело; как только узнали здесь о падении Меншикова, так сейчас же явилась мысль, что вельможи увезут императора в Москву, и Россия возвратится к прежнему, допетровскому порядку»³³. Этого не произошло. Опала Меншикова не означала победы аристократической оппозиции и не повлекла за собой возврата к старинным порядкам Московского царства. Но она ясно обнаружила, что делу Петра нанесен тяжелый удар с другой стороны.

В делах Преображенского приказа сохранились документы, отражающие толки и мнения, порожденные в народе ссылкой Меншикова. Наряду с враждебными Меншикову слухами обращают на себя внимание и утверждения о том, что Меншиков «сослан напрасно и только от того будет безчестие государству», что положение Светлейшего восстановится и «будет он, Меншиков, по-прежнему, а ежели по-прежнему не сделается, то российское войско ослабеет и от неприятелей будет в С. Петербургской стороне помешательство»³⁴. В этих словах чувствуется признание выдающихся военных заслуг Меншикова, как залога успешных действий русского войска в случае борьбы с неприятелем. Но также чувствуется и осуждение «бесчестия государству», которое после ссылки последнего русского приверженца Петра Великого станут чинить иностранные узурпаторы русской государственной власти, добившиеся ссылки в Сибирь мешавшего им Меншикова.

И действительно, после смерти Петра Великого Меншиков был наиболее крупным государственным деятелем из числа «птенцов гнезда Петрова», стоявшим поперек дороги иноземных стяжателей и карьеристов и препятствовавшим им совершать сделки за счет России и хозяйничать в ней, как у себя дома. Поэтому низвержение Меншикова стало их ближайшей целью, для выполнения которой объединились многочисленные иностранные сановники и придворные. Остерман, братья Левенвольды, Бирон и многие другие приняли участие в интриге (к которой были искусно привлечены Алексей Долгорукий и его сын). Для того чтобы свергнуть Меншикова, Остерман незаметно образовал «партию людей, ему подобных и руководимых одинаковыми с ним выгодами; для того он сблизился с Минихом, с Левенвольдом... с Балком и со всеми иностранцами, состоявшими в Русской службе и занимавшими... почетные должности»³⁵.

Одновременно Остерман старался приобрести расположение всех членов царского дома. С ним тайно переписывались Анна Иоанновна и ее любимец Бирон. Левенвольд стал действовать против Меншикова, поддерживаемый Остерманом в Петербурге и Бироном в Митаве. Оба брата Левенвольды выступали в союзе с Остерманом, «частью по личному нерасположению к Меншикову, но еще более с намерением отстранить природных Русских от управления и поставить иностранцев в исключительное обладание властью. С того же целью соединился с Остерманом и Миних, — пишет Арсеньев. — Этот союз трех иноземцев, сильных при Дворе и в делах правительственных, был началом двух партий: русской и иностранной и первым свидетельством торжества иностранцев над Русскими было падение Меншикова, приготовленное с величайшей обдуманностью в тишине кабинета Остерманова и так громко совершившееся к изумлению России и целой Европы»³⁶.

Вскоре после Меншикова были сосланы виднейшие соратники Петра Великого — фельдмаршал Румянцев и фельдмаршал Василий Долгорукий. «Немецкая партия при дворе Анны брала верх, птенцы гнезда Петрова сходили один за другим со сцены политики и жизни...»³⁷.

Именно так воспринимали падение Меншикова его русские современники и многие историки России, писатели, биографы, умевшие связать личную судьбу Меншикова с судьбами послепетровской России. Только такие реакционеры, как П. Милюков, раболепствовавшие перед иноземцами и чернившие учеников Петра, считали нормальным, что после его смерти выдвинулись «иностранные дельцы, заслоненные петровскими ничтожествами»³⁸. В передовой, патриотической русской литературе, напротив, отдается должное «птенцам гнезда Петрова».

В исторической беллетристике 80-х годов XIX века можно встретить примеры, когда Меншиков выступает в роли своего рода душеприказчика Петра, защищая национальные русские кадры в области культуры и искусства. В романе «Русский гравер» Меншиков бракует проект церкви архитектора Трезини, находя, что в проекте много «лишних вычур» и «недостает простоты... величественной простоты». Меншиков передает заказ Земцову и тут же поручает сделать гравюры, посвященные церемониалу погребения Петра, сказав при этом: «Да, да, пора дать ход нашим русским художникам и избавиться в этом отношении от иностранного ига»³⁹.

В XVIII веке любимым героям Сурикова — Ломоносову и Суворову также пришлось вести тяжелую борьбу с иноземным засильем в России. Но и в XIX веке это засилье иностранцев продолжалось. Царизм, русские помещики, фабриканты, царские чиновники предавали национальные интересы России, раболепствовали перед иностранным капиталом. Двор, начиная с XVIII века, перестал быть русским и онемечился, дворянство полностью оторвалось от народа, от основной массы русской нации и забыло даже русский язык. В Россию в конце XIX века хлынул иностранный капитал и стал эксплуатировать богатства страны, превращая ее в полуколонию. «За 10 лет — с 1880 по 1890 г. вложение иностранных капиталов в русскую промышленность увеличилось более чем вдвое — с 98 до 215 миллионов рублей»⁴⁰. Достаточно просмотреть русские газеты 70—90-х годов XIX века, чтобы на каждом шагу встретить иностранные фамилии в числе высшей придворной знати России, на министерских постах, в числе крупнейших фабрикантов и торговцев. Весьма заметным было это явление и в области культуры. Среди иностранных ученых и художников, приехавших в Россию, были и яркие дарования, честно, с увлечением отдававшиеся своему делу для пользы России; их имена вошли в историю русской культуры. Но такие люди были в меньшинстве. После Петра русское самодержавие активно привлекало на службу в разные учреждения и учебные заведения иностранцев в качестве ревностных исполнителей его реакционной политики, причем предпочтение оказывалось наиболее реакционным иностранцам, часто бывшим посредственностями в своей специальности, но зато служившим царизму надежным оплотом в борьбе против демократической русской интеллигенции и русского народа. И это было хорошо известно в России: «Немцам тем легче было закрепить свое влияние в стране, что крайне-правые («ультра-монархисты») всегда искали опоры в политическом союзе с Германией против освободительных элементов»⁴¹. Как раз во второй половине XIX века в русскую науку, литературу, искусство влились свежие силы разночинной демократической интеллигенции, многие были непосредственно выходцами из народа. Разгорелась открытая борьба между «иностранной партией» и русскими учеными-патриотами в университетах и в Академии наук. В Казани эту борьбу в 50—60-х годах возглавил Бутлеров, продолживший ее после переезда в Петербург в 1869 году в Академии и в университете. Когда величайший русский ученый Д.И. Менделеев в 1880 году был забаллотирован так называемой «немецкой партией» на выборах в русскую Академию наук, этот вопиющий факт оскорбил чувство национального достоинства и вызвал взрыв общественного возмущения, волну гневных протестов.

Все это были факты современной Сурикову российской действительности, глубоко поразившие его сознание художника и гражданина. Острота впечатлений Сурикова от этих фактов была тем большей, что молодой художник впервые увидел столицу Российской империи, город Петра, где иностранцы образовали внутреннюю привилегированную колонию, презиравшую все русское, увидел все это, приехав в Петербург прямо из глубины Сибири, — края, где главная масса населения состояла из русских (отчасти украинцев и белорусов), где выходцы из России составляли 88,7 процента всех жителей, поэтому русские национальные нравы, обычаи, язык, типы хорошо сохранились. Привыкшего к этой среде художника особенно поразил контраст с «онемеченным» Петербургом, в котором на немецком языке говорило более 40 тысяч жителей⁴².

На Васильевском острове, где поселился художник сразу же по приезде в Петербург, «линии» острова «пестрели немецкими вывесками»; хозяева многих квартир вовсе не говорили по-русски⁴³. Поразила Сурикова и обстановка в сфере горячо любимого им искусства в Российской Академии художеств, где в то время судьбы русской национальной живописи и скульптуры вершили — вовсе не по заслугам и таланту — иностранцы.

Сурикову бросилось в глаза и то, как по-домашнему чувствовали себя иностранные карьеристы, обосновавшиеся при дворе, в министерствах, в русской промышленности, торговле и т. д. Еще будучи учеником Академии художеств, Суриков во время работы над рисунками из жизни Петра I по заказу М.К. Сидорова мог получить из текстов Сидорова представление о том, какую своекорыстную роль играют иностранные предприниматели и чиновники в экономике и торговле. Этот вопрос живо волновал прогрессивное общественное мнение России того времени. Он вызывал протесты со стороны представителей русской буржуазии, преследующей свои интересы. По совершенно другим, патриотическим мотивам, против засилья иностранцев, как наиболее реакционных проводников политики царизма, выступали и передовые демократические деятели того времени. И если Л. Толстой искал корни современных ему явлений русской жизни в Петровской эпохе, то и мысль Сурикова также могла обратиться к судьбе Меншикова, в которой многие тогда видели наглядный пример победы «иностранной партии».

Разумеется, такой взгляд на Меншикова односторонен, так как недостаточно учитывает все грани его деятельности. Наряду с заслугами, которые присущи Меншикову как крупному полководцу и историческому деятелю, известны его стяжательство, честолюбие, надменность, готовность круто расправиться со всяким, кто пойдет против его интересов.

Суриков не идеализирует Меншикова, и на его лице, как оно изображено в картине, можно прочесть и эти качества его натуры (без чего образ не был бы до такой степени конкретным и убедительным). Но в общем замысле «Меншикова» Сурикова больше интересуют те его черты, которые являются наглядным отпечатком сформировавшей его бурной эпохи петровских преобразований, а также увлекает задача раскрыть сложную психологию этого «полудержавного властелина», по происхождению — русского простолюдина, который личной смекалкой и волею обстоятельств вознесся на вершину могущества, а затем был свергнут и обречен закончить свои дни в Березовской ссылке.

Примечания

1. «Очерки истории СССР». XVIII век, первая четверть. Под редакцией Б.Б. Кафенгауза и Н.П. Павленко. М., 1954. Б.Б. Кафенгауз, Введение, стр. 14, см. также стр. 8, И, 13.

2. М.М. Щербатов, О повреждении нравов в России. М., 1908, стр. 315, 30, 26.

3. «Очерки истории СССР». XVIII век, первая четверть. Под редакцией Б.Б. Кафенгауза и Н.П. Павленко, стр. 14.

4. «Записки о России при Петре Великом, извлеченные из бумаг графа Бассевича, который жил в России, состоя при особе Голштинского герцога Карла Фридриха, женившегося на дочери Петра Великого Анне Петровне». М., 1766, напечатаны в «Историческом архиве», 1865, март.

5. В.И. Ленин, Соч., т. 28, стр. 397.

6. «История СССР», т. I. С древнейших времен до конца XVIII века. Под редакцией В.Д. Грекова (и других), стр. 586.

7. П.Н. Петров, Козыри не в руке. — Журн. «Всемирная Иллюстрация», 1883, № 767. Имелось в виду установление ленной зависимости России.

8. См.: «Обозрение современных известий о замечательных лицах в царствование Петра I и Екатерины I, извлеченных тайным советником А.И. Тургеневым». — «Журнал Министерства Народного Просвещения», 1844, ч. XI, стр. 95.

9. См.: «Обозрение современных известий о замечательных лицах в царствование Петра I и Екатерины I, извлеченных тайным советником А.И. Тургеневым». — «Журнал Министерства Народного Просвещения», 1844, ч. XI, стр. 96.

10. В то время шла борьба за шведский престол между герцогом Голштинским (поддерживаемым Россией) и принцессой Гессенской (поддерживаемой Англией и Францией). В марте 1719 г. принцесса была избрана королевой Швеции. Петр поспешил пригласить герцога в Петербург. «Иметь в своих руках наследника Карла XII казалось ему самым действительным средством устрашать Швецию...» («Записки о России при Петре Великом, извлеченные из бумаг графа Бассевича, который жил в России, состоя при особе Голштинского герцога Карла Фридриха, женившегося на дочери Петра Великого Анне Петровне». М., 1766. — «Исторический архив», 1865, март, стр. 79).

11. См.: П. Пекарский, История Академии наук, Спб., 1870, стр. 161.

12. «Обозрение современных известий о замечательных лицах в царствование Петра I и Екатерины I, извлеченных тайным советником А.И. Тургеневым». — «Журнал Министерства Народного Просвещения», 1844, ч. XI, стр. 122.

13. С.М. Соловьев, История России с древнейших времен, кн. IV, т. XIX, стр. 1213.

14. «Осьмнадцатый век, издаваемый П. Бартеневым», кн. 2. М., 1869, стр. 43—44. Вопреки очевидным фактам, Н. Костомаров всячески приукрашивает личность и деятельность Остермана, подчеркивая его действительные дипломатические заслуги при Петре I (Нейштадтский мир), но совершенно игнорируя ту роль, которую играл Остерман после смерти Петра Великого в организации засилья иностранцев в России (Н.И. Костомаров, Собр. соч., кн. 5, т. XIV, Спб., 1905, стр. 776—777).

15. «Осьмнадцатый век, издаваемый П. Бартеневым», кн. 2, стр. 44.

16. «Осьмнадцатый век, издаваемый П. Бартеневым», кн. 2, стр. 68.

17. С.М. Соловьев, История России с древнейших времен, кн. IV, т. XIX, стр. 1213.

18. «Слово архиепископа Амвросия Юшкевича в день рождения Елисаветы Петровны» (1741); А. Галахов, История русской словесности древней и новой, т. I, Спб., 1880, стр. 81.

19. М. Богословский, Быт и нравы русского дворянства в первой половине XVIII века, Пг., 1918, стр. 4.

20. С.М. Соловьев, История России с древнейших времен, кн. V, т. XXIV, стр. 1228.

21. См.: С.М. Соловьев, История России с древнейших времен, кн. IV, т. XIX, стр. 1213, 1215, 1216.

22. С.М. Соловьев, История России с древнейших времен, кн. IV, т. XIX, стр. 1216.

23. С.М. Соловьев, История России с древнейших времен, кн. V, т. XXIV, стр. 1128.

24. Выражение В.О. Ключевского. См.: В.О. Ключевский, Курс русской истории, т. IV, стр. 494—498.

25. М. Тихомиров, Русская историография XVIII века. — «Вопросы истории», 1948, N; 2, стр. 95.

26. С.М. Соловьев, История России с древнейших времен, кн. IV, т. XX. Приложения, стр. 1637.

27. К. Валишевский, Наследие Петра Великого, Спб., изд. «Наука и жизнь», 1906, стр. 111.

28. Елизавета-Екатерина-Кристина — дочь Екатерины Иоанновны и герцога Мекленбургского Карла-Леопольда. Елизавета-Екатерина-Кристина лишь два года спустя после завещания Анны Иоанновны приняла православие и стала именоваться Анной Леопольдовной. Левенвольд искал ей мужа среди немецких князьков, в конце концов ее выдали за Антона-Ульриха фон Беверн из дома Брауншвейгского. Сын от этого брака — Иван Антонович, родившийся в 1740 г., и был авансом объявлен еще в 1731 г. наследником престола.

29. К. Валишевский, Наследие Петра Великого, стр. 37.

30. С. Шубинский, Арест и ссылка Бирона. — «Русская старина», т. III, 1871, № 4—6, стр. 541.

31. Д.А. Ровинский, Подробный словарь русских гравированных портретов, т. II, стр. 1505.

32. См.: «Обозрение современных известий о замечательных лицах в царствование Петра I и Екатерины I, извлеченных тайным советником А.И. Тургеневым». — «Журнал Министерства Народного Просвещения», 1844, ч. XI, стр. 116—117.

33. С.М. Соловьев, История России с древнейших времен, кн. IV, т. XIX, стр. 1071.

34. Из следственных дел 1727 и 1728 гг. См. примечания к статье Г.В. Есипова «Ссылка князя Меншикова». — «Отечественные записки», 1861, кн. 1, стр. 90.

35. «Царствование Петра II. Сочинение Константина Арсеньева», Спб., 1839, стр. 22.

36. «Царствование Петра II. Сочинение Константина Арсеньева», стр. 25.

37. «Русский биографический словарь», т. VI, Спб., 1905, стр. 510.

38. П. Милюков, Очерки по истории русский культуры, ч. III, Спб., 1904, стр. 184.

39. П.Р. Фурман, Русский гравер. Историческая повесть 1725 и 1726 гг., Спб., 1885, стр. 56, 63.

40. «История СССР», т. II. Под ред. М.В. Нечкиной. М., 1940, стр. 612.

41. «Сибирские записки», 1916, № 2, стр. 171.

42. В статье «Разноязычный и разноплеменный Петербург» сообщается, что на русском языке говорили 829.714 жителей Петербурга, а на немецком 43.798 («Петербургская газета» от 27 ноября 1891 г.).

43. Александр Серебров, Время и люди. М., 1955.