Глава 11. Сибирь в произведениях Сурикова

«В Сибири народ... вольный, смелый... Про нас говорят: «Краснояры сердцем яры».

В. Суриков.

Известно, какую горячую любовь, какую глубокую привязанность и постоянный интерес питал Суриков к Сибири вообще и к городу Красноярску в особенности.

«Я всегда одним глазам гляжу в Сибирь», — говорил неоднократно художник.

В этом смысле Суриков был не только сыном своей родной страны — России, но также и того края, той суровой и могучей окраины его родины — Сибири, где он родился и провел свои детские и юношеские годы. Он, хотя и жил позднее в Москве и там же умер, не утратил своих постоянных и прочных связей с Сибирью и во многом оставался типичным красноярцем, сибиряком. Очень часто приезжал он в Сибирь, в Красноярск, навещая мать, брата и других родственников. Известно свыше 14 поездок художника в Сибирь, причем в последний раз он был в родном городе летом 1914 года, т. е. за полтора года до своей смерти.

Здесь, у себя на родине, великий художник не только искал отдохновения, не только стремился «встряхнуться» и «запастись новыми силами для своих работ», как он сам говорил. В Сибири он много и плодотворно работал и часто находил нужные ему сюжеты, натуру, образы.

Как уже говорилось, часть своих крупнейших исторических картин Суриков задумал, а некоторые, например, «Взятие снежного городка», даже и написал в Сибири. Для остальных работ он собирал в Красноярске, Минусинске и других местах необходимые ему материалы.

Даже для тех картин, которые не имели непосредственного отношения к Сибири, например, «Утро стрелецкой казни», «Боярыня Морозова», «Переход Суворова через Альпы» или «Степан Разин», Суриков, как уже указывалось, разыскивал материалы в Сибири, делал этюды человеческих лиц, зарисовывал сцены быта, старинные местные портреты, оружие, костюмы, использовал впечатления детства и т. п. В родном Красноярске и на берегу Оби, Иртыша, Тобола и Енисея находил художник прообразы и «живую натуру» для многочисленных персонажей своих картин.

Сибирский материал органически вошел в общую канву творчества Сурикова, к какой бы теме, к какой бы эпохе жизни художник ни обращался.

В дни своих приездов в Сибирь Суриков сделал огромное количество разнообразных, исполненных маслом, акварелью и карандашом этюдов, рисунков и набросков.

Эти «сибирские» работы Сурикова имеют самостоятельное значение. Будучи посвящены изображению своеобразной жизни сибирских городов — Красноярска, Тобольска, Минусинска и их окрестностей, а также прекрасной и суровой сибирской природы, образцов старинной местной архитектуры и, наконец, некоторых страниц героической истории Сибири и наиболее интересных типов ее жителей, — они представляют громадную ценность для ознакомления с развитием художественного метода Сурикова, с становлением демократических основ его творчества.

* * *

Величайший исторический живописец, Суриков утверждал, что «ничего нет интереснее истории», что «только читая историю, понимаешь настоящее». Исходя из сущности исторических конфликтов, которые он оценивал с позиций настоящего, художник дал замечательные произведения на исторические темы, запечатлев на полотне картины родной истории, картины жизни и борьбы своего народа.

В свете этого глубокого интереса к истории становится понятным настойчивое стремление Сурикова изобразить в искусстве и страницы из прошлого Сибири, эпизоды той народной борьбы за свободу, которая происходила в отдельных районах Сибири и в городе Красноярске. Его попытки начать непосредственную работу в этом направлении вылились в замысел картины «Красноярский бунт 1695—1698 гг.».

События Красноярского бунта 1695—1698 гг. были знакомы Сурикову еще с детских и юношеских лет. Но с подробностями этого героического эпизода народной борьбы в Красноярске он познакомился, когда в майской книжке «Журнала Министерства народного просвещения» за 1901 год прочитал работу известного историка Сибири Н.Н. Оглоблина «Красноярский бунт 1695—1698 годов. (Очерк из истории народных движений в Сибири)».

При чтении этих страниц на него повеяло дыханием всегда интересовавшей его родной старины, ароматом далекого прошлого Красноярска.

Тема бунта служилых людей, казачества и коренных жителей Красноярска, доведенных до отчаяния притеснениями петровских воевод, увлекла художника. Она глубоко заинтересовала его еще и потому, что он узнал много нового и конкретного о предках своих по линии отца и матери — о казаках Суриковых и Торгошиных, принимавших активное участие в бунте.

По своей исторической значимости этот сюжет был вполне приемлем для Сурикова. Он явно соответствовал творческим принципам и задачам художника-реалиста, сделавшего главным героем своего искусства народ, его жизнь, его страдания и его борьбу.

В 1901—1909 гг. Суриков сделал несколько эскизов и набросков, помеченных датами разных лет. Бесспорно, что художник и в дальнейшем собирался продолжать работу над картиной, особенно близкой ему по духу.

Известны два исполненные акварельными красками и графитным карандашом эскиза-наброска Сурикова к задуманной им картине «Красноярский бунт 1695—1698 гг».

Один из них, находящийся в Русском музее, показывает эпизод избиения воеводы Дурново на «воровском кругу», на площади в «малом городе» (крепости), стены и башни которого художник изобразил на рисунке в качестве фона. Вдали, в глубине рисунка, виден Покровский собор.

В правой части эскиза, впереди, бросается в глаза грозная фигура человека, принимающего активное участие в избиении вора-воеводы. Это — Карочан Тайларов — предводитель «служилых инородцев», выступивших против воеводы вместе с казаками и коренными красноярцами.

Рядом мы видим какого-то мужественного казака. Вполне возможно, что это — один из предков художника, казак Петр Суриков, активный участник событий бунта.

В центре рисунка, в самой гуще толпы восставших, показан схваченный десятками рук и избиваемый воевода.

Второй рисунок Сурикова (хранится в Третьяковской галерее) изображает другое событие Красноярского бунта.

Тихий, ясный день. Широкая сверкающая гладь Енисея.

В центре рисунка — плывущая по течению лодка. В ней несколько человек. Это — воевода Дурново, его слуги и сторонники.

На берегу — огромная толпа народа. Тут и старики, и молодежь, и женщины, и мальчишки. Это — восставшие красноярцы. Подняв руки с камнями, комьями земли и палками, они с ожесточением бросают их в отплывающего воеводу. Лодка буквально качается под непрекращающимся градом камней.

Слева, на высоком обрывистом берегу, повыше толпы народа, виден Красноярский «острог» с его стенами и башнями.

В глубине рисунка, на горизонте, за поворотом реки возвышаются енисейские горы.

Почему же художник не осуществил своей заветной мечты, почему он так и не написал задуманной им картины?

В литературе о В.И. Сурикове и его творчестве существует на этот счет несколько различных мнений. Наиболее правильно, пожалуй, мнение выдающегося русского художественного критика В.В. Стасова. Отвечая Сурикову на его сообщение о появлении статьи Н. Оглоблина о Красноярском бунте 1695—1698 гг., он писал:

«Многоуважаемый Василий Иванович!

...искренне благодарю вас за указание статьи о Красноярском¹ движении во времена Петра Великого. Я про эту статью никогда ничего не слыхал и не читал и потому бесконечно благодарен вам за это сообщение. Оно доставило мне премного удовольствия... Ваши предки Илья и Петр сильно заинтересовали — видно, славные и лихие люди были тогда (?). Начали они в худом лагере, а продолжали потом в чудном! И история их не забудет, вы же, конечно, можете гордиться такими великолепными предками. Само собою разумеется, у меня сильно, с первой же минуты, разыгрался аппетит, и я, читая журнал, не переставал думать: «Ах, если б Суриков вздумал сделать картину из одного которого-то момента этих сибирских событий, да еще со своими Ильей и Петром!!! Да, думать-то я думал, но в конце концов все-таки приходил к заключению, что это чисто невозможно по нынешним временам. Разве только когда-нибудь в будущем, а когда — и сообразить мудрено. А жаль! Как еще жаль!!!»²

Действительно, наступившая после поражения революции 1905 года обстановка репрессий и разнузданной реакции не позволила художнику раскрыть полностью тему Красноярского «бунта».

Суриков, который ставил своей задачей по-новому разрешить тему «бунта» красноярцев в XVII веке, тему, живо перекликавшуюся через века с событиями, ему современными, бесспорно, придавал особое значение ее революционному смыслу.

Эскизы, которые он успел сделать, художник рассматривал, очевидно, как этапы, эпизоды в работе над темой, как наброски, которые потребуют в дальнейшем от него больших обобщений, чтобы воссоздать на полотне страницы героической истории родного города.

Таких обобщений художнику не суждено было сделать.

Но даже то, что он успел и сумел сделать, является весьма значительным.

* * *

Превосходный исторический живописец, Суриков был и замечательным художником-портретистом. Многочисленные, написанные им портреты его современников и современниц, его родных и друзей — это такие же значительные образы, как и персонажи его картин. Они неразрывно связаны со всем содержанием и тематикой его творчества, с общим направлением его творческих исканий.

Это в особенности следует оказать о портретах, написанных Суриковым в Сибири с знакомых, близких друзей или просто жителей Красноярска, Томска, Минусинска, Тобольска и других мест.

Достаточно упомянуть хотя бы о портрете, получившем название «Казачий урядник Кобяков» (1891 год, Третьяковская галерея).

С какой любовью написана художником фигура крепкого, ладного казака в форме и высокой казачьей шапке. Суровый, напряженный взгляд, косматые брови, изборожденный морщинами лоб. В этом портрете Суриков уловил и подчеркнул то общее, что связывало изображенного им современника с его могучими предками, теми казаками-дружинниками, которые под водительством Ермака присоединяли в XVI веке к Русскому государству необъятные сибирские земля, выдержали неравную борьбу с полчищами Кучума, построили десятки и сотни укрепленных «острогов» и «острожков» и, отбиваясь от на падений воинственных кочевников, расселились вокруг этих городков, по берегам многочисленных сибирских рек.

Непосредственно сталкиваясь с потомками этих героев казаков, усматривая в них черты мужества и стойкости, художник часто восторженно говорил о подобных людях: «Мощные люди были. Сильные духом. Размах во всем был широкий».

Этих мощных, сильных духом и телом людей Суриков показал в таких портретных этюдах масляными красками, как «Казак в красном кафтане» (1898 г., Третьяковская галерея), «Сибирский казак» (портрет казачьего офицера И.М. Белоусова, одного из давних красноярских знакомых семьи Суриковых) и в карандашном рисунке «Казак-офицер» (Красноярский краевой музей). На последнем из них Суриков изобразил своего красноярского знакомого — офицера бывшего Енисейского полка Ф.Ф. Спиридонова. Суриков не раз изображал Спиридонова на портретах (1892 г., 1898 г.) и использовал его лицо в качестве натуры для образа Суворова в картине «Переход Суворова через Альпы».

Стойкость духа, крепость натуры, суровую вольность, широкий грубоватый размах в быту, «ярость сердца» и доброту подметил художник у Александра Степановича Сурикова, своего двоюродного деда, в честь которою один из островов на Енисее получил название Атаманского. В сознании Сурикова Александр Степанович навсегда остался могучим стариком, с «мрачным и темным как голенище лицом». Будучи ребенком, он запомнил весь его собранный, суровый и мужественный облик и в то же время вспоминал о нем как о весельчаке, балагуре и добряке.

Очевидно, обобщив в своем сознании воспоминания и, быть может, желая более ясно представить себе облик этого могучего человека, Суриков обратился к бумаге и краскам, спеша запечатлеть для потомства облик одного из своих предков-казаков.

Два акварельных портрета А.С. Сурикова (собрание семьи художника), сделанные художником по фотографии, а отчасти по памяти, воссоздают перед нами лицо этого сурового, бесстрашного человека. Особенно удалось Сурикову подчеркнуть в выражении широкого, мужественного лица атамана чувство собственного достоинства, вольнолюбия. Для художника это были наиболее драгоценные черты в человеке.

Родного дядю, Марка Васильевича Сурикова, художник изобразил на двух акварельных портретах (один — в собрании семьи художника, другой — в Красноярском краевом музее).

Черты казацкого мужества отметил Суриков в акварельных зарисовках «Портрет Ивана Александровича Торгошина, дяди художника» (1890 г., Третьяковская галерея), «Портрет атамана Василия Степановича Сурикова» (1890-е годы, Красноярский краевой музей).

Тот же душевный оклад, те же черты особой стойкости, выработанной в жизненных испытаниях, черты величавой смелости духа и мужественной твердости наблюдал художник и в матери своей.

Свою мать, «удивительную», простую русскую женщину, Суриков с глубочайшей любовью запечатлел в 1887 году масляными красками на большом портрете. Чертами необычайной простоты, невзыскательности, подкупающей теплотой скромности отмечено ее лицо, на котором лежит отпечаток трудной и порой печальной жизни.

Старушка в темном наряде, с косынкой на голове, со сложенными на коленях трудовыми руками — это образ, выходящий за рамки индивидуального портрета. Гениальная кисть художника превратила его в своего рода собирательный, коллективный образ, в живой образ тех человечных в своей простоте матерей, которые породили, взрастили и воспитали не одно поколение сильных, смелых, вольнолюбивых русских людей.

Известны и другие портреты Прасковьи Федоровны, написанные Суриковым. Так, в 1894 поду, за несколько месяцев до смерти матери, он написал ее последний портрет (Красноярский краевой музей).

Привлекает внимание группа портретов родных и знакомых художника.

Здесь мы видим: уже упоминавшийся акварельный портрет-этюд Александра Николаевича Пестунова, портрет маслом красноярского архитектора Л.А. Чернышева (Красноярский краевой музей), портреты брата художника — А.И. Сурикова, написанные в 1894 г. (все три хранятся в музее Сурикова в Красноярске), и незаконченную акварель, изображающую его же с собакой (Красноярский краевой музей), портреты сестры художника Екатерины и ее мужа С.В. Виноградова («Портрет сестры художника Е.П. Суриковой, с мужем», находящийся в собрании семьи художника, и «Портрет Е.И. Суриковой», находящийся в Красноярском краевом музее).

Особо следует остановиться на группе суриковских сибирских женских портретов. Они несут на себе печать нежности, поэтичности, задушевности, обнаруживая лирическое начало в таланте Сурикова-портретиста.

Как проникновенно и непосредственно изобразил, например, Суриков лицо неизвестной нам красноярской девушки в портретном этюде «Голова смеющейся девушки».

Перед нами — написанная на зеленовато-сером фоне головка девушки, повязанная простым серым платком. Нежная розоватость щек, белые зубы, блестящие черные глаза. Свежесть и непосредственность чувства изумительно выражены в этом смеющемся юном лице.

Этот этюд-портрет является высокохудожественным поэтическим образом юной и цветущей красоты русской женщины.

Столь же замечателен и поясной «Портрет Татьяны Капитоновны Доможиловой, двоюродной племянницы художника» (1891 г. Третьяковская галерея), привлекающий своей естественностью и тихой, спокойной лаской молодого лица. Серая рубашка, синяя юбка, желтоватая пелерина с капюшоном, надетым на голову, и спускающаяся на лицо тонкая черная сетка — все это дано художником на светлом фоне и придает глубокую выразительность облику девушки.

Исключительное место среди суриковских изображений молодых женщин-сибирячек занимают портреты Е.А. Рачковской и А.И. Емельяновой.

«Сибирская красавица» (1891 г., Третьяковская галерея) — так обобщающе назван самим художником один из многих портретов Е.А. Рачковской.

Воспроизводя в облике сибирячки Рачковской национальный характер красоты русской женщины, художник подчеркнул это тем, что изобразил ее в национальном наряде: в темно-лиловом сарафане, кофточке и белом расшитом золотом платке, заколотом у подбородка.

Еще более показательны в смысле поисков Суриковым образа русской женской красоты его портреты казачки Александры Ивановны Емельяновой. На одном из них, известном под названием «Горожанка» (1902 г., Третьяковская галерея), она изображена сидящей. Голубая с красными и синими полосами шаль, сколотая у подбородка, покрывает ее плечи и голову. Фон портрета — коричневый. Художнику особенно удалось показать ясные с поволокой, задумчивые, мечтательные глаза, здоровье, силу и свежесть в жемчужно-розовых красках лица.

Другой «Портрет А.И. Емельяновой» (1900-е годы, Третьяковская галерея), — то же чудесное лицо с выражением легкой задумчивости, те же густые ресницы и брови, очерченные художником еще явственнее. На этот раз Суриков изобразил свою натурщицу в позе покоя, легкого забытья.

Из других женских портретов, написанных Суриковым в Сибири, следует упомянуть портрет маслом — «Казачка Вера Прокофьевна Дьяченко» (1898 г., Третьяковская галерея), на котором изображена милая в своей юной наивности и красе (молодая девушка, полнощекая, румяная, с русским носом, чуть-чуть башмачком.

Многочисленные портреты сибирских женщин, в особенности портретные изображения Е.А. Рачковской и А.И. Емельяновой, представляют собой созданный гением Сурикова замечательный образ русской женской красоты. Все наиболее характерные его национальные признаки — здоровье, крепость, жизнерадостность, округлость овала лица, свежесть девически нежных щек и румяных губ, веселый живой задор или мечтательность умных и красивых глаз — все это тонко и поэтично отмечено художником.

Индивидуальные, неповторимые черты тех, кого он запечатлел на своих портретах л этюдах, Суриков дал в неразрывной, органической связи с общим обликом русского человека, русского народа.

Носителями лучших, благороднейших свойств и качеств — мужества, стойкости, верности Родине и народу, трудолюбия, скромности и гуманности — предстают перед нами в суриковских портретах любимые им сибиряки и сибирячки, воплощающие яркий образ русского народа.

* * *

За свою более чем сорокалетнюю творческую жизнь Суриков немало сделал и в области воссоздания природы своей необъятной Родины, и в особенности, сибирской природы. Изображению ее он посвятил многочисленные масляные и акварельные этюды, карандашные наброски и рисунки. Он воплотил великолепные картины природы Сибири и на своих больших полотнах.

Сибирь с ее сказочной ширью и далью, с ее дремучими, необъятными лесами, с ее могучими и быстрыми реками, с ее маленькими городками и деревушками между гор, лесов и на берегах рек — эту Сибирь художник любил горячо. И недаром, выражая свое восхищение природой Сибири, он рассказывал:

«Сибирь под Енисеем — страна, полная большой и своеобразной красоты. На сотни верст девственный бор тайги с ее диким зверьем. Таинственные тропинки вьются тайгою десятками верст и вдруг приводят куда-нибудь в болотную трясину или же в дебри скалистых гор. Изредка попадается несущийся с гор бурный поток, а ближе к Енисею, то по одному берегу, а то и по обоям — убегающие в синюю даль, богатые луга с пасущимися табунами. И все это прорезывал широкий исторический сибирский тракт с его богатыми селами...»

А в другой раз, любуясь знаменитыми «Красноярскими столбами», в момент, когда он писал здесь этюд, художник обратился к друзьям со следующими словами:

«Видел я Альпы швейцарские и итальянские, но нигде не видел такой красоты, как эта, наша сибирская. Наша природа такая своеобразная, чарующая. Краски, тон, общий колорит тоже особенно близкие нам».

Друзья и родные художника хорошо знали, что Василий Иванович любил говорить о Сибири и на сибирские темы. Он сам, постоянно ощущая в себе выходца из суровой Сибири, утверждал, что там, на родине, он набирается сил.

«Каждый год, — говорил Суриков, — я стараюсь возить своих девочек в Сибирь, чтобы они научились любить мою родину. Там живет моя мать, старая казачка, и ее я навещаю. И вообще я не могу долго быть вне Сибири. В России я работаю, а в Сибирь езжу отдыхать. Среди ее приволья и тишины я запасаюсь новыми силами для своих работ».

Суровая, могучая красота сибирской природы поражала воображение многих из тех, кому случалось бывать в Сибири. Великий русский писатель А.П. Чехов в очерках «Из Сибири» писал:

«Не в обиду будь оказано ревнивым почитателям Волги, в своей жизни я не видел реки, великолепнее Енисея. Пускай Волга нарядная, скромная, грустная красавица, зато Енисей могучий, неистовый богатырь, который не знает, куда девать свои силы и молодость... В берегах Енисею тесно. Невысокие валы обгоняют друг друга, теснятся и описывают спиральные круги и кажется странным, что этот силач не смыл еще берегов и не пробуравил дна. На этом берегу Красноярск, самый лучший и красивый из всех сибирских городов, а на том — горы, напомнившие мне о Кавказе, такие же дымчатые, мечтательные...»

Родившийся и выросший в Красноярске, на берегу Енисея, Суриков особенно любил этого «могучего, неистового богатыря».

Он многократно изображал, как привольно струит свои могучие воды седой Енисей, стремился дать образ этой родной для него, великой сибирской реки. Подтверждением этого служат этюды маслом «Вид Енисея» (1900 г., собрание А.А. Добринской), «Енисей у Красноярска» (1909 г., музей Сурикова в Красноярске), акварельные рисунки «Енисей» (1895 г.), «Плоты на Енисее» (1862 г.), «Синий камень на Енисее» (1865 г.), хранящиеся в Красноярском краевом музее, и несколько других.

Привлекала внимание художника и другая сибирская река — Обь с ее многоводностью, шириной и суровым величием. Об этом говорят акварели «На плотах» (1894 г., Красноярский краевой музей), «Река Обь» (1895 г., Третьяковская галерея), «Обь» (1895 г., музей Сурикова в Красноярске).

С той же любовью изображал он и глухую тайгу, и прибрежные камни, и скалы, и горы, и бескрайние степи, долины и перелески и деревни по берегам сибирских рек.

Замечательным образцом сибирских горных пейзажей Сурикова является этюд «Вид на Красноярск» (1914 г.) с его убегающими в даль зелеными пространствами, всплесками серебряных поворотов Енисея, белеющими точками церквей. Настоящая сибирская ширь ощущается в голубых дымках дали, чувствуется бодрящий холодок от берегов реки.

Пейзаж Сибири вошел, как органический составной элемент, в творчество великого художника-реалиста.

* * *

Из числа сибирских рисунков Сурикова следует упомянуть и те, в которых он запечатлел различные бытовые эпизоды, зарисовал привлекшие его внимание обычные жизненные явления, а также изобразил нравы и быт многочисленных нерусских народностей Сибири. Много следов этой работы художника сохранилось в рисунках, созданных им в дни его пребывания в Минусинской степи, в Узун-Джуле, на берегах реки Немира, в Хакасии, на озере Шира и в северных районах Оби, Иртыша и Енисея.

Изображая коренных местных жителей — остяков, вогулов, калмыков, хакасов, носивших в буржуазно-дворянской России презрительную кличку «инородцев», Суриков рисует их с большой теплотой и человечностью. Они ничем не напоминают у него тех «дикарей», которые, как экзотические элементы, порою встречались у русских живописцев старой школы.

Великий художник-гуманист Суриков сумел обнаружить в этих людях лучшие человеческие свойства: мужество, трудолюбие, человеческое достоинство. Именно эти качества он и показал наиболее ярко в своих зарисовках быта и жизни и отдельных типов этих коренных жителей сибирских земель.

Такой подход к людям социальных низов, к угнетаемым царизмом народам Западной и Восточной Сибири проистекал из самых основ мировоззрения и эстетики художника — демократа и реалиста. Недаром Суриков говорил своему биографу:

«Каждого лица хотел смысл постичь. Мальчиком еще, помню, в лица все вглядывался — думал, почему это так красиво? Знаете, что значит симпатичное лицо? Это то, где черты сгармонированы. Пусть нос курносый, пусть скулы, — а все сгармонировано. Это вот и есть то, что греки дали — сущность красоты. Греческую красоту можно и в остяке найти...»

Так Сурикову и здесь не изменила высокая объективность художника. Руководимый идеей вольнолюбия и народного достоинства, он с глубоким уважением, поэтической величавостью, правдиво воспроизводил разнообразные типы сибирских народностей. И это было новое и смелое слово, твердо произнесенное великим художником-демократом в годы разгула национал-шовинизма, столыпинской реакции и черносотенных погромов, в обстановке царской России, являвшейся тюрьмой угнетенных народов.

* * *

В своих рисунках и акварелях художник запечатлел и различные образцы архитектуры старых сибирских городов — Красноярска, Тюмени, Тобольска, Томска.

В дни своего частого пребывания в родном городе, Суриков очень внимательно изучал образцы красноярской архитектуры и создал на этой основе целую серию акварелей, изображающих много интересных построек старинного типа.

Изображая старинные дома Красноярска, Тобольска и других городов Сибири, Суриков стремился запечатлеть начинающие исчезать образцы старинной архитектуры, которые являлись для него замечательным выражением творческого гения русского народа. Образцы старинных построек он рассматривал, как чудесные памятники старинного городского зодчества, народного декоративною искусства.

* * *

Сибирские работы Сурикова — его портреты, пейзажи, исторические композиции, зарисовки сцен быта и даже некоторые эскизы и наброски — показательны в том отношении, что расширяют и углубляют наше представление о творчестве этого великого мастера живописи.

Понимая, конечно, что Суриков — мастер рисунка и акварели, портретист и пейзажист находился в подчинении у Сурикова — автора монументальных исторических полотен, мы тем не менее не можем не подчеркнуть его заслуг, как замечательного художника-портретиста, как мастера пейзажной живописи.

«Сибирская» группа произведений Сурикова необычайно близка и органически спаяна с большими историческими, батальными и трагедийными полотнами художника.

Народ, его жизнь и быт, его думы и чувства, его сила и мужество, его ум и таланты, его героические дела и, наконец, его жгучая ненависть ко всякому произволу и угнетению, страстная жажда и глубочайшая, непоколебимая воля к борьбе за свободу, — все это, изображенное Суриковым в его крупных всемирно известных произведениях, мы обнаруживаем и в «сибирских» работах художника.

Работал ли художник над эскизами к неосуществленной картине «Красноярский бунт 1695—1698 гг.», писал ли он портреты своих «сибирских красавиц» и «смеющихся девушек», или мужские портреты «мощных людей», «сильных духом», «вольных и смелых», «с широким размахом», — он постоянно думал о своем великом народе, о его судьбах и стремился дать его облик, изображая отдельных наиболее замечательных его представителей, подчеркивая в них все то лучшее, передовое, мужественное, героическое, что присуще народу в целом.

При анализе этюдов, портретов, рисунков Сурикова, сделанных им в Красноярске и других местах Сибири, отображающих историю, жизнь, быт, архитектуру, пейзаж Сибири и образ ее обитателей, обнаруживается одна важная характерная особенность творчества художника. Это — прочная и многообразная связь Сурикова с родным краем. Здесь он не один раз отыскивал нужные образы для выражения своих замыслов. Краски Сибири нередко сообщали особую прелесть и силу его палитре.

Однако Сибирь была для него лишь неотъемлемой частью единой России, была, быть может, наиболее родным и любимым, но все же лишь уголком его необъятной родины.

Всем своим творчеством Суриков неопровержимо доказал, что какие бы события истории ни изображал он и как бы далеко от центра страны ни происходили запечатленные на них факты и явления, как бы ни влекли его к себе образы свободолюбивых и мужественных сибиряков или здоровье и красота сибирячек, — все это всегда было теснейшим образом связано с его большими и глубокими думами о сердце России — Москве, с его размышлениями о судьбе всей страны, о жизни и борьбе всего русского народа.

Примечания

1. Здесь и далее курсив в подлиннике.

2. См. В.И. Суриков. Письма, стр. 158. Письмо В.В. Стасова от 16 ноября 1902 г.