Глава первая. Родители. — Детство. — Ученье у отца. — Училище живописи, ваяния и зодчества

Деятельность Николая Алексеевича Касаткина неразрывно связана с Москвой. Здесь он родился, жил до конца своих дней, писал свои замечательные произведения, навсегда сохранившие его имя в истории русского искусства.

Отец художника мещанин Сергиевского Посада Алексей Александрович Касаткин (род. в 1829 году) окончил в 1865 году московское Училище живописи, ваяния и зодчества, имел звание классного художника, занимался преподавательской деятельностью и считался в свое время видным литографом в Москве.

Мать его Евдокия Филипповна Полякова (род. в 1838 году) была дочерью крепостного — «дворового человека» прапорщицы Е.А. Ляпуновой — Филиппа Федоровича Полякова¹.

У супругов Касаткиных 13 декабря 1859 года родился сын Николай².

О годах своего детства, о том окружении, в котором он рос, о родителях и предках задушевно и колоритно рассказывает художник в своих воспоминаниях, которые начал писать в конце жизни по просьбе одного из друзей³.

В воспоминаниях Касаткина запечатлена не только, так сказать, топография одного из уголков старой Москвы в первые годы после отмены крепостного права, но перед нами предстают и обитатели этого района — бедный люд, живший своими трудовыми заработками, униженные и оскорбленные, люди, выброшенные из жизни, обреченные на прозябание, на беспросветную нужду.

Воспоминания раннего детства оставили неизгладимый отпечаток в сознании Касаткина, сыграли важную роль в определении последующего творческого пути художника.

«До 15 лет, — отмечает один из советских биографов художника, — он «осушал» своими легкими подвальную сырость, испытал холод и голод — необходимых спутников жизни рабочих дореволюционного времени и на всю жизнь проникся великим стремлением отдать все свои силы на служение пролетариату»⁴.

Касаткины жили на улице, соединяющей Садовую с Рождественским бульваром и пролегающей между Сретенкой и Цветным бульваром (нынешняя Трубная улица).

«Спускаясь от Сухаревской башни по пологому холму вниз но Садовой к заключенной в трубы реке Неглинной теневой стороной улицы, — повествует художник, — вы в первом повороте налево увидите на углу церковь «Николы грачей», с примыкающей к ней улицей Грачевка, выходящей другим своим концом на Трубную площадь. Грачевка, как ее называют по названию церкви, есть, собственно, Драчевка, так как на ней жили в старину «драчи», т. е. живодеры, сдиравшие шкуры с крупных животных, преимущественно лошадей.

В начале этой Грачевки на улицу высунулся своим фасадом, наискось от церкви, большой деревянный дом барина Поливаева с подъездом у ворот во дворе. Большой, просторный, сильно заросший высокой травой двор ограничивался против барского дома решеткой...» При доме, как пишет Касаткин, был большой сад, переходящий в огород с посевами не только овощей, но и конопли с бурьяном.

«В правой стороне жилого двора уединенно стоял маленький старинный одноэтажный домик с веселыми окнами, сенями и крылечком. В этом доме жил... гравер-литограф Алексей Александрович Касаткин со своей женой Евдокией Филипповной Касаткиной и малолетним сыном Николаем. С семьей жила еще и теща Екатерина Герасимовна Полякова — дворовая крепостная гвардии прапорщицы Ек. Алексеевны Ляпуновой, только что отпущенная на волю»⁵.

«Грачевка и ее район, — продолжает художник, — в то время представляли собой следующее: довольно тихая и чистенькая вначале, от Садовой, с большим пустырем вокруг угловой церкви Грачей, с деревянными домами, идущими наискось по склону холма, чем ниже спускалась эта улица к центру города, к Трубной площади, тем выше были дома ее, уже сплошь кирпичные, многоэтажные. Пересеченная частыми переулками, идущими снизу от Цветного бульвара вверх до Сретенки, она вливалась на большую площадь, образовавшуюся от пересечения бульварного кольца, Неглинной площади и Цветного бульвара, сияя вывесками больших домов».

А.А. Касаткин (?). Н.А. Касаткин в детстве. Масло. 1870-е годы

«Четырехугольник, образуемый кварталами, находящимися между Сретенкой и Цветным бульваром, Садовой и Рождественским бульваром, — как пишет Касаткин, — представлял собой исключительно удобный район для поселения людей всех свободных профессий... Сухаревка была отражением всей жизни и всей культуры этого района... Кроме большинства русских, там были представлены иностранцы, преобладали немцы, любили жить и татары, евреи. Все они были люди свободной профессии, которые создавали независимое мировоззрение, свободные нравы... Все искусства также процветали. Музыка особенно. Жили музыканты Большого и Малого театров (в Малом театре тоже был оркестр) и всех других театров (и цирка): скрипачи, флейтисты, гармоники и прочая всякая музыка, включая шарманщиков с ноющими девочками, и не только что состоящие на службе, но и выгнанные (за пьянство, конечно). Работники искусств тут жили густо... Это было излюбленное место пребывания бывших людей или борющихся из последних сил, все они были — нарушение общественной тишины и оскорбление существующего общества. Это было излюбленное место для полиции — было что приводить в порядок, было над чем трудиться, вымогать взятки.

Большие дома заселялись в таком порядке: в самом низу [подвале], сыром и грязном, с разбитыми стеклами, худыми рамами и косыми дверями жили прачки. Паяльщики и слесаря — над ними. В первом этаже помещался трактир с бильярдом. Во втором — номера в три маленькие комнатки с низкими окнами. В теплое время с улицы можно было видеть всех их обитателей...»⁶

С большой любовью и теплотой вспоминает Н.А. Касаткин о своем отце и его работе: «Отец... работал дома, и я привык видеть всегда пришитую к рабочему специальному столу широкую милую его спину. Любил его стол, олеиновую лампу (только специальную, для гравера), гравировальные иглы и весь его набор инструментов с камнем баварского мрамора. Так как мой детский день был короток, то я его видел только за работой. Когда же у него бывал перерыв в работе или он уставал от нее, то вечером отец ставил высокий пюпитр, раскладывал ноты и отыскивал чудесный ящик странной формы, доставал из него скрипку и смычок, наканифолив последний, перебирал струны скрипки пальцами, подвинчивал клан и начинал коротко водить по струнам смычком, принимая очень неудобные позы, скрипка начинала орать, визжать, скрипеть»⁷.

Отец Касаткина занимался не только рисованием и литографией, он пробовал свои силы и в области живописи. «Посреди комнаты, — вспоминает Н.А. Касаткин, — немного в стороне, на мольберте возвышается большая картина, изображающая маму, сидящую за столом около нашего дома во дворе. Картина очень хороша, от нее пахнет живописной краской, тоже очень хорошо...»⁸

Так уже с самого раннего детства Касаткин живет в атмосфере труда и творчества.

С работой отца связаны самые яркие впечатления его детства. Уважение к творческому труду, которое будет всегда присуще Касаткину, зародилось в те годы, когда он с восторгом и жадным вниманием следил за резцом отца, за движением его кисти. Художественно одаренная натура отца, далеко не раскрывшаяся полностью, рассказы бабушки, бывшей крепостной, о недавнем страшном прошлом, жизнь обитателей соседних домов, среди которых было немало загубленных талантов, таких же неудачников, как и его отец, — все это питало ум впечатлительного и болезненного ребенка.

«Начал рисовать, как себя помню», — писал впоследствии художник в одном из набросков к автобиографии⁹.

Рисование заменяло маленькому Николаю игру, а инструменты отца являлись его любимыми игрушками.

«Как себя помню, я уже рисовал, — говорит Касаткин, — очевидно, из этого вытекало... то, что у меня был маленький столик, чтобы вызвать и удовлетворить это желание; окружающие условия были весьма благоприятны. Работа отца состояла из гравюры вполне художественной, отец был первый гравер в Москве, имел исключительное зрение, ставившее его вне конкурса, кроме того, он любил искусство: рисовал (это вообще граверу необходимо), работал акварелью, масляной краской. Я не помню своих игрушек, но отчетливо помню инструменты отца: его гравировальный алмаз (там, где игла груба, гравировальным алмазом, соответственно оправленным, работает гравер), гравировальные иглы, циркуль, металлические линейки, угольники и прочие инструменты, его сложную олеиновую лампу (керосина и прочего тогда не было), массу бумаг, карандашей, разных рисунков и изданий, на которые я смотрел с любовью, с любопытством и уважением. Между прочим, совершенно ярко помню обложку на издании «Фауста» Гёте, где изображено заключение договора Фауста с Мефистофелем, и весь красивый готический орнамент»¹⁰.

Отец был первым учителем будущего художника. Он готовил себе в лице сына помощника. Отец на занятия сына рисованием смотрел вполне серьезно, видя в них не простую забаву, а начало основательного профессионального обучения. Коле отведено было в доме специальное рабочее место, Касаткин-отец включил его в число своих учеников, с которыми вел занятия по рисованию у себя на дому.

«Ярко помню, — пишет о своем детстве Касаткин, — зимний вечер, я примостился за столиком к ученикам отца в нашей кухне. На столе горит сальная свеча, коптя и оплывая, нагар с нее снимают щипцами, напускающими вонь и чад. Так как я очень мал, а стол высок, под меня что-то подложено. Рисуем с оригинала (гравюра на меди), изображающего женскую голову с полураспущенными волнистыми волосами. Отец обходит учеников, смотрит их работу, делает свои замечания. Он говорит одному из них: ты рисуешь плохо, посмотри, как рисует Коля! Вот это его замечание осветило и запечатлело в памяти моей все окружающее»¹¹.

Маленький Коля очень часто испытывал муки творчества, которые кончались обычно слезами. «Очень много и часто плакал, — вспоминает он, — в особенности от неудач в рисовании — все как-то неладилось, начнешь хорошо, хочешь исправить, сначала сотрешь резинкой, потом мокрым пальцем, глядишь, и протер насквозь бумажку»¹².

Татарин в тюбетейке. Масло. 1870-е годы

Летом семья Касаткиных выезжала на дачу в деревню Марфино, расположенную рядом с Останкино. «Мы живем в конце Свибловской слободы в Останкино»¹³, — вспоминал позднее о днях своего детства художник.

Эти пригороды уже давно стали излюбленным местом работы учеников московского Училища живописи, ваяния и зодчества. Так, например, рассказывая о годах пребывания И.И. Шишкина в Училище живописи, его родственница А. Комарова пишет: «В Сокольниках они проводили целые дни, ходили также в Останкино, в Свиблово несколько раз, в Троице-Сергиевскую лавру»¹⁴.

С пребыванием в деревне, на лоне природы, у маленького Коли были связаны самые приятные воспоминания. Здесь он ощущал полную свободу, отдыхал от городского шума, отдавался новым впечатлениям, научился любить и ценить красоту родной природы, любовался высокими березами, окружавшими, как стеной, их дачу.

Дача в Марфино впоследствии станет как бы одной из творческих мастерских Касаткина. В Марфино были задуманы и написаны им такие прекрасные полотна, как «Соперницы», «Пригородная девушка» и многие другие. Деревня стала для Касаткина важным источником познания жизни; именно в деревенской жизни он будет черпать свои темы в начальный период творчества. Скромная дача в Марфине с чудесным «Паниным Лугом» памятна и тем, что здесь не раз гостили у Касаткина товарищи по школе, а затем друзья-соратники, такие знаменитые мастера русской живописи, как И. Левитан, В. Симов, С. Коровин, К. Савицкий, М. Нестеров и многие другие.

Марфино служило летней мастерской художнику до 1914 года, до того времени, когда Касаткину из-за преклонного возраста стало трудно ездить из Училища до Останкина (трамвай туда еще не ходил), и он перевез свой марфинский дом в Сокольники (Ростокинский проезд, 21), куда было легче добираться на трамвае, идущем в село Богородское.

Несмотря на последующие сетования художника, говорившего: «Зачем меня начали учить с пятилетнего возраста, потом несколько лет болтался попусту», первые уроки не пропали даром; несомненно, что уже к четырнадцатилетнему возрасту он дома получил начальные сведения общего и художественного образования. Само собой разумеется, что Касаткин в родительском доме мог получить лишь очень немногое по части общеобразовательных предметов; его научили читать и писать, не больше, однако художественную грамоту он приобрел основательную. Мы, к сожалению, лишены возможности судить о его работах, сделанных в годы домашнего обучения; они, как и подавляющее большинство его ученических работ, сделанных в Училище, до нас не дошли. Но предположение наше подтверждает уже тот факт, что Николай Касаткин в 1873 году был зачислен в Училище живописи, ваяния и зодчества и последующие его занятия в школе свидетельствовали о хорошей профессиональной подготовке, полученной им под руководством отца.

«14 лет от роду поступил в московское Училище живописи, — пишет Касаткин в автобиографии, — раньше ни в какой другой школе не был. В Училище живописи я получил и общее и художественное образование»¹⁵.

Судя по свидетельству Городской управы Сергиевского Посада от 14 декабря 1869 года, выданному Н. Касаткину на предмет поступления в учебное заведение¹⁶, родители, очевидно, хотели определить сына в школу уже в десятилетнем возрасте, но что-то помешало выполнению этого решения.

Семидесятые годы — пора блестящего расцвета московского Училища живописи, ваяния и зодчества, годы, принесшие Училищу славу и популярность. Училище приобретает авторитет самого передового учебного заведения в стране, становится тем творческим центром, в котором растут и закаляются силы нового, демократического искусства. Репин и Стасов в восторженных словах говорят об ученических выставках питомцев школы. В московском Училище они видят многообещающее начало и приветствуют в нем знаменосца идейного реализма в живописи. Притягательная сила Училища растет из года в год; со всех концов страны в его стены стекается талантливая молодежь из народа. С каждым годом увеличивается приток желающих попасть в Училище. «В 1870/71 учебном году учеников в Училище было 138, в 1871/72 — 146, в 1872/73 году — 179, а в 1873/74 году — уже 220; за три года количество учеников возросло почти на 80%»¹⁷.

«Достойно внимания, — говорится в отчете Московского художественного общества за 1872/73 учебный год, — что в последнее время число желающих поступить в Училище столь непомерно увеличилось, что за неимением достаточного помещения Училище принуждено было многим отказать в приеме...»¹⁸

То, что Касаткин поступил в Училище живописи в год большого наплыва учащихся, лишний раз говорит и о его художественных способностях и о хорошей подготовке.

Портрет отца. Масло. 1890-е годы

В годы пребывания Касаткина в Училище там работала славная плеяда педагогов во главе с В.Г. Перовым, начавшим свою деятельность в Училище в 1871 году. Вместе с Перовым в Училище преподавали А. Саврасов, И. Прянишников, Е. и П. Сорокины, П. Десятов, С. Иванов. Наличие в преподавательском составе Училища выдающихся деятелей только что организовавшегося Товарищества передвижных художественных выставок (Перов, Прянишников и Саврасов), представителей объединения, сплотившего в своих рядах передовые демократические силы русского искусства, связавших свое творчество с освободительной борьбой русского народа, творческий авторитет и прогрессивная общественная деятельность этих художников не могли не сказаться благотворно на направлении школы и способствовали окончательному оформлению той линии развития демократического, критического реализма, которая наметилась в Училище с первых лет его существования и постепенно все более и более крепла.

Несмотря на неравные по сравнению с Академией художеств материальные условия, несмотря на многочисленные ограничения в правах, московское Училище в 80-х годах стало мощной силой, серьезным конкурентом Академии. Вся деятельность Училища этой поры должна рассматриваться как пропаганда и распространение передвижнических идей как в области педагогической работы, так и в творческой практике его питомцев.

Не случайно, что в Москве выставки передвижников устраивались в стенах Училища живописи, ваяния и зодчества, причем их органически дополняли приурочиваемые к приезду в Москву передвижных выставок выставки учеников школы. Только с 1878 года ученические выставки начали устраиваться отдельно от передвижных.

Таким образом, молодой Касаткин попал в атмосферу передового искусства, ему выпало счастье не только обучаться под руководством самых передовых художников своей эпохи, но и учиться на лучших образцах идейной реалистической живописи, на творчестве передвижников, постоянно видеть их новые работы на выставках в школе¹⁹.

Касаткин впоследствии стал не только прекрасно подготовленным профессионально художником, но и широко образованным, культурным человеком, — всем этим он обязан был своей школе.

Горячо любимым учителем Касаткина был В.Г. Перов, художник, о котором он сохранял до конца жизни самые светлые воспоминания.

Уважение к Перову Касаткин пронес через всю свою жизнь. «Был учеником В.Г. Перова, — пишет Касаткин в автобиографии, — которому и обязан художественным образованием — насколько могла дать школа»²⁰.

В год поступления Касаткина в Училище Перов находился в полном расцвете своего таланта. В это время развернулась его художественно-общественная деятельность, раскрылся во всем блеске его дар педагога. И понятно, что Перов стал предметом обожания, кумиром всех молодых художников, жизнь которых, среда и воспитание неуклонно вели их в ряды поборников демократического искусства. Путь Перова, его заветы были программой и законом для большинства питомцев Училища.

Перов относился с большой любовью и вниманием к юному Касаткину. Об этом говорит и написанный им в 1876 году портрет Касаткина и фотокарточка с надписью: «Любезному ученику Николаю Алексеевичу Касаткину от профессора В. Перова. 25.XII.1880»²¹.

Воздействие обаяния личности Перова на Касаткина, взаимный симпатии учителя и ученика несомненны, и, как покажет дальнейшее, перовское направление скажется и в последующем творческом развитии Касаткина.

Дошедшие до нас документы, относящиеся к годам пребывания Касаткина в Училище, говорят о его больших успехах в занятиях, о его неуклонном движении вперед, о том, как упорно и настойчиво овладевал он общеобразовательными предметами и всеми сторонами профессионально-художественной грамоты, мастерства.

В свидетельстве об успехах Касаткина в Училище живописи, ваяния и зодчества за 1875 год мы читаем: «Арифметика — 4, геометрия — 4, русский язык — 5, география — 5, французский — 4, рисование — очень хорошо, поведение — очень хорошее, прилежание — очень хорошее»²².

Старуха за шитьем. (Портрет Е.Г. Поляковой). Масло. 1878

Последующие годы отмечены новыми успехами ученика Касаткина, о чем свидетельствуют получаемые им почти ежегодно поощрительные награды.

В 1876 году «за успехи и прилежание в головном классе» Касаткин получает в награду ящик с красками и две дюжины кистей²³.

Две награды получил Касаткин в 1878 году, в год окончания живописного отделения. 8 октября «по определению Совета преподавателей, утвержденного Советом Общества, за успехи и прилежание в натурном классе получил награду: коллекцию масляных красок, две дюжины кистей и пять аршин холста»²⁴.

В конце декабря 1878 года Николай Касаткин за представленный им на годичный экзамен этюд масляными красками был удостоен Малой серебряной медали²⁵.

Отмеченный наградой этюд старухи представляет портрет бабушки художника со стороны матери, бывшей крепостной Е.Г. Поляковой.

Молодой живописец не только воспроизвел черты близкого ему человека, но и показал типический образ женщины-труженицы, прожившей долгую и суровую жизнь. Касаткин придал портрету жанровый, даже сюжетный характер. Его этюд можно было бы назвать «Старуха, вдевающая нитку» или «Старуха за шитьем».

Старая женщина сидит у края кухонного стола; напрягая ослабевшее зрение, она пытается продеть нитку в иголку; ее сухощавое, изборожденное глубокими морщинами лицо, беззубый, с впалыми губами рот, худая жилистая шея, натруженные руки, скромная одежда — темная безрукавка, надетая поверх белой рубашки, и белая косынка на голове, наконец, такая деталь обстановки жилья, как ветхий кухонный стол без скатерти с краюхой ржаного хлеба и ветошь на коленях старухи, чинкой которой она занята, — все это слагается в повесть о простой русской женщине, трудившейся всю жизнь и вынужденной до конца своих дней жить в нужде.

То, что Касаткин в портретный этюд, где изобразил свою модель крупным планом на гладком фоне, внес повествование, роднит его портрет с портретами замечательного живописца первой половины XIX века В.А. Тропинина, положившего начало жанровому портрету. Но если по общему композиционному решению этот портрет близок тропининской традиции, то по интерпретации человеческого образа эта работа целиком принадлежит перовской школе.

В этюде Касаткина нет и в помине того добродушно-снисходительного повествования о жизни простых людей, того интимно-лирического настроения и любования домашним уютом, которые всегда присутствуют в жанровых портретах Тропинина. Касаткин ищет заостренной социальной характеристики человека, с болью в сердце рассказывает о его трудной жизни, вызывает сочувствие к нему, выносит свой приговор над действительностью. Выбор молодым художником определенных изобразительных средств отличается строгой целеустремленностью.

Последователем Перова Касаткин является не только в отношении идейной направленности портрета, но и в самой манере живописи — в скупом колорите (нейтральный темно-коричневый фон и темно-красный стол, темная безрукавка, белые рубашка и платок на голове старухи), в трактовке форм, отнюдь не смягченных какими-либо эффектами освещения, выступающих во всей своей определенности в ровном, несильном свете. Никакие иллюзии не заслоняют картины безрадостной жизни простой труженицы.

Эта работа — свидетельство успехов ученика Касаткина в живописи маслом и в какой-то мере указывает на общую направленность его творческих интересов. Этюд был показан на открывшейся в январе 1879 года ученической выставке, которые стали устраиваться по инициативе В. Перова и А. Саврасова отдельно от передвижных выставок, во время зимних каникул.

Из других ученических работ Касаткина нам известен еще большой этюд сидящего полуобнаженного старика-натурщика с книгой на коленях. И здесь художник не ограничивается анатомической штудией фигуры натурщика, а пытается раскрыть характер человека, любуется его мужеством и силой.

В 1879 году Касаткин находится уже в натурном классе, а по наукам в пятом классе²⁶.

Исключили. Масло. 1887 (?)

Касаткин становится активным участником ученических выставок. Так, на третьей выставке 1881 года он участвует сразу шестью работами: «Шарманщик», «Усталый», «Скромное хозяйство», «На зорьке», «Лесная опушка», «Избушка»²⁷. Уже самое название этих работ говорит о тематической направленности творчества молодого художника, о его исключительном интересе к обыденной жизни простых людей.

За представленный в 1882 году на годичный экзамен рисунок с натуры Касаткин был удостоен второй Малой серебряной медали²⁸.

В следующем году за представленную на годичный экзамен картину «Нищие на церковной паперти» Касаткин получает Большую серебряную медаль, то есть самую высшую награду, на которую имело право московское Училище.

С этой высокой наградой и со званием классного художника Касаткин успешно оканчивает в 1883 году московское Училище живописи, ваяния и зодчества²⁹.

Художник иногда в поздних автобиографических заметках неправильно называл как год окончания им Училища 1882 вместо 1883. В каталоге персональной выставки художника дипломная картина датирована 1882 годом, хотя на полотне совершенно ясно читается подпись художника и дата: «Н. Касаткинъ. 1883 г. Панин-Лугъ³⁰».

В письме к П.М. Третьякову от 11 января 1894 года Касаткин писал: «В 1883 году... окончил, с тремя медалями, школу, в которой пробыл около 10 лет, которую любил больше всего. Моим руководителем был незабвенный В.Г. Перов»³¹.

Дипломная картина Касаткина «Нищие на церковной паперти»³² (другие названия: «Церковная паперть», «Нищие») по праву получила высокую оценку его учителей. Картина показывала, что художник не только прекрасно овладел всеми профессиональными навыками — рисунком, лепкой формы, живописью, не только научился свободно изображать человека, природу, строить композицию, подбирать нужный типаж и прочее, но он научился самостоятельно смотреть на жизнь, по-своему ее воспринимать и воспроизводить. В «Нищих на церковной паперти» также можно найти связь с традициями учителя Касаткина — Перова, однако в этой первой большой самостоятельной работе молодого художника есть уже и нечто свое, «касаткинское», что со временем разовьется и зазвучит в полную силу.

Картина как бы продолжала затронутую художником в этюде 1878 года тему жизни простого народа.

Дипломная картина Касаткина — это многофигурная композиция, целая народная сцена. Начало весны. Недавно стаял снег, земля не везде просохла, кое-где еще лужицы, на деревьях еще не раскрылись почки. Благодатное весеннее тепло щедро льется на собравшихся у паперти скромной деревянной церкви нищих. Вот словно замер на месте бородатый курчавый мужик в дырявом суконном армяке, с пустым холщовым мешком на спине; опершись на длинную палку, он низко свесил на грудь лохматую голову, подставив обнаженную шею и спину вешним лучам. Греется на солнышке стоящая на паперти у двери закутанная в платок женщина с двумя детьми; грудного младенца она держит на руках, девочка постарше возится на полу, у ее ног. На другой стороне паперти разговаривают двое. Один из них, еще не старый, но, видно, бывалый человек, сочувственно смотрит на товарища, в горьком раздумье закрывшего лицо рукой. Рядом группа из трех фигур: парализованный или увечный старик с белой уныло опущенной головой, сидящий в маленькой тележке на четырех колесах, и рядом с ним закутанная в платок баба, очевидно, привезшая его к церкви собирать подаяние, и стоящий спиной к зрителю и разговаривающий с ними нищий. В глубине крыльца, в полумраке, видна еще одна стоящая на коленях фигура.

На двускатной кровле паперти воркует пара белых голубей.

Справа от церкви погост, где среди редких молодых деревьев и кустов темнеют покосившиеся деревянные кресты, вдали отсвечивает серебром река, виднеются пойма, луга.

В церкви уже началась служба, прихожане прошли, и вся собравшаяся на паперти нищая братия может свободно отдаться своим размышлениям, поделиться бедами.

Выбрав именно этот момент, художник помогает зрителю увидеть в этих нищих не профессионалов-попрошаек, а вчерашних крестьян, которых жестокая нужда выгнала из дома и заставила идти с сумой. Близятся горячие для землероба дни, и весенние лучи разбудили в них тоску по земле, по работе. Художник не лишает их человеческих чувств и подлинно человеческих качеств. Мать пришла сюда, чтобы накормить, спасти от голода своих детей, худая, заморенная женщина привезла тележку с дряхлым стариком, чтобы собрать ему на пропитание, участливо выслушивают других бывалые странники, и кажется, все вместе вспоминают, как они трудились прежде на родных полях, вспоминают, откликаясь на радость пробуждения природы.

В.Г. Перов. Портрет Н.А. Касаткина. Масло. 1876

В картине показаны типические стороны русской пореформенной деревни, судьба обездоленных крестьян; в ней подкупает знание русского народного быта, глубокое понимание русской природы. Крестьяне, изображенные у Касаткина, сродни крестьянским типам Мясоедова, Максимова, Ярошенко, Репина, Сурикова.

В чем же новизна работы молодого Касаткина по сравнению с его учителем Перовым? В том, что у Касаткина пропадают те элегические нотки, которые так явственно звучали в картинах Перова на подобные темы. Касаткин как бы стремится к более многогранной характеристике людей из народа, он исполнен веры в то, что в каких бы условиях ни находился народ, какую бы нужду и какой бы гнет он ни испытывал, в нем никогда не гаснут его лучшие чувства — любовь к труду, к своей родине. Касаткин отнюдь не был первым из русских художников, обратившимся к изображению нищих, отщепенцев общества. К этим сюжетам обращались многие, начиная с художника XVIII века И. Ерменева. В мировом искусстве эта тема появляется неизбежно и ставится все с большей остротой с развитием капитализма, обрекающего миллионные массы на нищету, безработицу, бродяжничество. В русской живописи непосредственным предшественником Касаткина в трактовке этой темы был опять-таки Перов с его «Чаепитием в Мытищах».

Касаткин так же, как и Перов, осуждает существующий общественный строй, несущий народу разорение, нужду и нищету, но он осуждает этот строй, затрагивая социальные конфликты современности не через изображение столкновений враждующих сил, а через показ жизни самих народных низов, через раскрытие конфликтов внутренних — душевных драм, разыгрывающихся в этой среде.

Тема, затронутая молодым Касаткиным в дипломной картине, не раз и впоследствии будет привлекать внимание художников-передвижников. Вспомним горбуна из «Крестного хода» Репина, «Нищих под Киевом» Ярошенко, картины Крамского, Максимова, Мясоедова, наконец, полотна С. Иванова и С. Коровина.

В одной из автобиографических заметок Касаткин говорит: «Что же движет художника-человека — направляет его? Мой учитель в школе говорил: любовь к людям. Мой учитель в жизни говорит: любовь к людям. Любовь к людям, а не к себе. Любовь в искусстве к людям, а не к себе»³³. Этот завет стал девизом всего творчества Касаткина с первых его самостоятельных шагов и до конца его дней. В этом гуманистическом начале заключается прекрасная черта великого русского искусства второй половины XIX столетия, присущая и творчеству Касаткина.

Окрыленный первыми творческими успехами, Касаткин мечтает о продолжении своего образования в Петербургской Академии художеств. Еще до окончания Училища Касаткин для заработка поступает на службу в типографию Общества распространения полезных книг, где дает уроки рисования рабочим — ученикам типографии. Отказывая себе во всем, он стремится скопить триста рублей, необходимые ему для поездки в Петербург и поступления в Академию художеств.

Но этим мечтам не суждено было сбыться. Неожиданная болезнь отца расстроила планы молодого художника. Старик Касаткин начал страдать запоем, впал в религиозность, оставил дом, стал бродить по монастырям, где зарабатывал себе пропитание тем, что расписывал церкви. На руках молодого Касаткина сразу оказалась вся семья — мать, жена и дети. Женился он в год окончания Училища. «В 1883 году я женился», — сообщал он позже в одном из писем П.М. Третьякову. Жена Касаткина — Матрена Ивановна — станет на многие годы верным спутником его жизни, заботливой матерью, воспитавшей десятерых детей, и чутким другом художника.

При создавшемся в семье положении Касаткин уже не мог думать ни о продолжении образования, ни о занятиях живописью. Нужно было срочно искать заработка. Касаткин, кроме работы в типографской школе, берет всевозможные мелкие заказы; рисует обложки для лубочных изданий (за изготовление такой обложки он получал пять рублей), делает календарные стенки, иллюстрации для дешевых книжек. Пять дней в неделю у него уходило на ремесленную работу, на заработки для содержания семьи, и только два дня он мог работать как художник.

Работы для печати талантливого молодого живописца резко выделялись при общем низком уровне подобной продукции и не остались незамеченными начинавшим тогда свою издательскую деятельность И.Д. Сытиным, который приглашает Касаткина на работу в свое издательство³⁴. Касаткин принимает это предложение и на протяжении тридцати с лишним лет будет связан с издательской фирмой Сытина и как педагог и как художник. Кратко характеризуя свою деятельность у Сытина, Касаткин впоследствии писал: «Организовал школу литографов и типографов для детей рабочих при издательской фирме народных книг и картин И.Д. Сытина», — и добавляет, что в деятельности издательства «участвовал, кроме преподавания, и своими работами в течение 35 лет»³⁵.

Сытин, как видно, высоко ценил талант Касаткина, поручая ему исполнение и руководство наиболее ответственными художественными изданиями фирмы. Касаткин в свою очередь также платил ему взаимностью, видел его большие организаторские способности.

Много лет спустя, преподнося Сытину в день его юбилея акварель «Иллюминовщица», Касаткин снабдил ее следующей надписью: «Русскому гению Ивану Дмитриевичу Сытину — 50 лет труда. Н. Касаткин». Репродукция с этой акварели была воспроизведена в специальном юбилейном издании, в подготовке которого участвовал и А.М. Горький («Полвека для книги. 1866—1916. Литературно-художественный сборник, посвященный пятидесятилетию издательской деятельности И.Д. Сытина». М., 1916).

Касаткин является автором обложки первого настольного календаря, выпущенного издательством Сытина в 1885 году; он исполнил также оригинал для цветной репродукции «Пожар в Москве», которая давалась в качестве премии покупателям календаря. На картине был изображен пожар Москвы в 1812 году. Работа носит присущий многим подобным изданиям декоративный характер, отличается пестротой красок, но и в ней чувствуется рука опытного живописца.

Слепой старик с девочкой на крылечке. Масло. 1880-е годы

Касаткин вместе с К.В. Лебедевым и А.В. Моравовым участвует в создании оригиналов для изданного Сытиным альбома цветных репродукций «Русская история в картинах». Касаткину вместе с редактором текста к картинам С.П. Моравским принадлежало общее руководство художественной частью всего издания.

Как заведующий художественной частью фирмы Касаткин принимает деятельное участие в выпуске и других подобных изданий Сытина.

Большое значение имела также и педагогическая работа в рисовальной школе и типографии. Сначала это был, собственно, небольшой класс, где вместе с Касаткиным вели преподавание его однофамилец А. Касаткин, А. Моравов, Г. Алексин. В 900-х годах класс был преобразован в специальную школу при литографии, которая долгое время находилась под руководством Касаткина.

Несмотря на то, что работа эта не давала Касаткину полного творческого удовлетворения, все же было бы неправильным считать, что эти годы являются потерянными для него как для художника-живописца. Как бы то ни было, художник не был совершенно в стороне от искусства, а преподавательская работа в типографии связывала его с рабочей средой, и кто знает, не будь этой связи с первых шагов художника в жизни, может быть, и его последующий творческий путь получил бы иную направленность, и Касаткин не стал бы бытописателем жизни, борьбы и труда рабочего класса.

Поэтому трудно согласиться и с замечаниями самого художника, который иногда говорил, что пятилетие с 1883 по 1889 год было для него совершенно бесплодным в творческом отношении. Дело обстояло, как видим, далеко не так — это время было периодом как бы собирания, накапливания новых сил и жизненных наблюдений, пригодившихся художнику в его творческой деятельности впоследствии.

Вынужденный временно оставить занятия живописью, работать только для заработка, Касаткин все же не стал ремесленником от искусства, не замкнулся в цеховых интересах, он все время рвется к настоящему искусству, в котором можно глубоко и широко ставить и решать животрепещущие вопросы современности, служить делу освобождения народа.

Следуя заветам своего любимого учителя Перова в эти переходные в его жизни и творчестве годы, Касаткин постоянно стремится идти в самую гущу народной жизни. Его манят к себе берега великой русской реки Волги.

Если Волга многие века была колыбелью народной поэзии, то со второй половины XIX века на ее берегах крепнет, проникается подлинно народным духом и новая русская живопись. «Бурлаки на Волге» — вот одно из грандиозных монументально-героических полотен, одна из страниц книги русской художественной культуры, написанная у берегов великой реки. Не только Репин, но и многие другие Замечательные русские художники — Васильев, Левитан, Максимов, Дубовской — получили на Волге как бы второе творческое рождение.

Стремление Касаткина на Волгу — это стремление прикоснуться к живительному источнику народной жизни, выражение общей тенденции развития передовой русской художественной культуры этого времени.

Пока мы не располагаем необходимыми данными для того, чтобы в полной мере и со всеми подробностями восстановить картину поездки Касаткина на Волгу. Мы не знаем, кто были его спутники в этом путешествии, как была организована эта поездка — была ли это личная инициатива молодых художников или поездка состоялась по заданию издательства, для которого в это время работал Касаткин. Все, чем мы здесь пока располагаем, это несколько писем художника, присланных с дороги родным.

Письма позволяют установить некоторые вехи этого путешествия. Касаткин приехал на Волгу летом 1887 года.

24 июля из Ростова он писал родным: «Довольны городом и завтра едем в Ярославль»³⁶.

На следующий день из Ярославля он сообщает: «Продолжаем наше путешествие. Город и Волга очень хороши. Пьем, едим — тоже хорошо — спим, так как погода ничего не дает делать, другие сутки идет сильный дождь»³⁷.

Нищие на церковной паперти. Эскиз. Акварель. 1883

«Теперь едем в Нижний, — пишет Касаткин с парохода «Успех» 27 июля, — опять ненадолго (вероятно, спустимся к Казани), а может, и ниже. Пишите в г. Василь-Сурск. Мы настаиваем спуститься до Самары. Так что наше путешествие может занять времени больше, чем мы предполагали, ибо оно очень заманчиво и полезно. Доедем до степей, да и назад. Мы теперь расправили крылышки, летим вширь по матушке-Волге, махнув рукой на все дело.

Описывать Волгу и всех впечатлений не берусь, ибо весьма трудно писать вообще, во время быстрой смены впечатлений»³⁸.

Из Нижнего-Новгорода Касаткин посылает родным открытку с видом города со следующей надписью: «Больше езжу на лодке да любуюсь матушкой раскрасавицей Волгой»³⁹.

Пароход с путешественниками 31 июля прибывает в Самару. Отсюда Касаткин посылает свое последнее письмо, связанное с этой поездкой: «Мы доехали до конца нашего путешествия — до Самары — благополучно.

Здесь пробудем два дня, потом двинемся вверх по Волге с остановками дня по два, по три в следующих городах: Ярославле, Симбирске, Василь-Сурске, Казани, Нижнем.

Я думаю быть дома числа около 15 августа, если чего не задержит, пароход иногда может стать на мель, и тогда надо дожидаться.

Теперь, вероятно, долго не буду писать вам — не беспокойтесь. Спешить поездкой никак нельзя, только деньги даром бросать и ничего не увидеть. Вот сколько времени тратим в дороге. Самара от Нижнего 276 в[ерст], почтовый пароход идет двое суток с лишним. От Москвы до Самары (через Ярославль) езда около пяти суток. Мы больше четырех суток не вылезали из парохода, а теперь поедем с отдыхом.

Рисовать придется, вероятно, очень мало — погода, то дождь четвертые сутки, то страшный ветер — но вообще это путешествие дает массу впечатлений, а красота и могучий русский дух Волги-матушки не поддаются ни описанию, ни изображению»⁴⁰.

Итак, лето 1887 года Касаткин проводит на Волге. Путешествует он на пароходе «Успех» примерно в течение месяца, с середины июля по середину августа, побывав в Ростове, Ярославле, Нижнем-Новгороде, Симбирске, Васильсурске, Казани, Самаре.

Все приведенное дает возможность предполагать, что это путешествие было задумано не как обычная прогулка по Волге, а как своеобразная творческая поездка для определенной работы — сбора материалов. Уже в первом письме Касаткин сетует на то, что погода ничего не дает им делать, — очевидно, рисовать и писать. А в последнем письме уже прямо сказано о том, что рисование — одна из главных задач путешествия. И, как бы подводя краткий итог еще не оконченному путешествию, Касаткин делает очень важный вывод о положительном значении для него этой поездки, о том, что если и будет сделано немного рисунков и этюдов непосредственно на месте, то ценна та большая сумма замечательных впечатлений, которые увозит с собой художник с Волги, — он ощутил ее красоту, он постиг нечто важное и существенное в той жизни, которая кипит на ее берегах, и это одно стоит сотен этюдов и рисунков.

Мотивы Волги не получат сразу своего непосредственного отражения в творчестве Касаткина. Но существенно другое: художник на просторах великой реки в полной мере ощутил величие и могучую красоту родной земли, в нем проснулось стремление писать, творить, он решил снова взяться за кисти и краски.

Хотя эта тяга к творчеству, как и у всякого подлинного художника, никогда окончательно у него не замирала, нам представляется, что именно поездка на Волгу явилась тем толчком, в результате которого Касаткин, несмотря на все материальные трудности, снова взялся за писание станковых полотен. Через год он уже приступил к написанию картины, которая сыграет решающую роль в его дальнейшей творческой судьбе.

Касаясь начального периода своей деятельности, Касаткин впоследствии в автобиографии, по-видимому, написанной по просьбе И.С. Остроухова в 900-х годах, писал: «Выйдя из школы (самое трудное время для молодого художника), я вынужден был оставить живопись и в течение шести лет ничего не писал, все перезабыл и должен был начинать все снова за свой риск. Для того чтобы приносить жертвы искусству, надо знать, за что их приносишь, — если станет ясно, появится и воодушевление и энергия, чтобы биться с жизнью, с обстоятельствами, гнетущими человека. Когда я начал учиться во второй раз, мне было 29 лет и семья за плечами: отец, мать, жена и четверо ребят-детей (сейчас их у меня десять человек)»⁴¹.

Нищие на церковной паперти. Масло. 1883

Те же сведения об этом периоде своей жизни давал Касаткин и в письме к П.М. Третьякову от 11 января 1894 года: «С 1883 по 89 я живописью и рисованием не занимался и все забыл. Пишу пять лет, имею семь человек детей и считаю себя молодым художником»⁴².

Собственные признания художника очень ценны для понимания его творческого развития. Слова Касаткина о том, что он в течение шести лет совершенно не занимался рисованием и живописью, в свете сказанного выше не совсем точны, как и его заявление о том, что он позабыл все, что получил в училище. Утверждения эти несколько преувеличены. Но несомненно, что ему теперь приходилось снова вырабатывать навыки работы над картиной, и притом работы совершенно самостоятельной, уже вне стен училища, без советов профессоров.

Трудность заключалась и в том, что за создание картины брался теперь человек, умудренный значительным жизненным опытом, уже ясно осознавший цель и назначение своего творчества, которого волновали подмеченные им стороны народной жизни, новое содержание, которое требовало от него умения найти и новые художественные средства выражения. Но Касаткин идет на преодоление этих трудностей с подлинным воодушевлением и творческим жаром. С этой поры начинается уверенный и неуклонный рост его как художника. Было бы неверным отрицать в то же время в его творчестве преемственность по отношению к перовской линии, к его собственным первым творческим опытам в Училище.

Прежде чем перейти к новым произведениям Касаткина, нужно остановиться еще на одном немаловажном факте биографии художника.

В начале 80-х годов XIX века происходит знакомство Касаткина с Л.Н. Толстым⁴³. На протяжении целого десятилетия Касаткин является частым гостем семьи Толстых. Толстой бывает в его мастерской, художник ведет оживленную переписку с писателем, с С.А. и Т.Л. Толстыми.

Общение с великим писателем сыграло, несомненно, огромную роль в окончательном определении идейно-творческих позиций Касаткина, упрочило в нем стремление к жизненной правде в искусстве, его воинствующий гуманизм, желание дойти до самых корней народной жизни, почерпнуть в ней самую высокую поэзию и постичь ее суровую, величественную красоту, ощутить скрытые в простом народе черты героизма. Знакомство Касаткина с Толстым, завязавшееся в конце 80-х годов, скоро превратилось в многолетнюю горячую дружбу.

Беседы с Толстым расширяли идейный кругозор художника, толкали его на поиски тех сюжетов и образов, в которых выражались наиболее важные и существенные стороны действительности, самые узловые моменты современной социальной жизни.

Важно отметить, однако, что Касаткин, так же как и Репин и Стасов, не относился апологетически ко всей деятельности великого писателя. Ценя в нем большого художника, критика социальной несправедливости, он в то же время не мог принять религиозное учение Толстого с его аскетизмом и проповедью непротивления злу.

Если Толстой в своем дневнике в записи от 8 февраля 1889 года называет Касаткина «милым, чистым художником», с которым он приятно проводит время, то уже совсем другое читаем мы в записи, сделанной через месяц, — 7 марта того яге года: «Пришел Касаткин, — пишет Толстой, — с книжкой «В чем моя вера», взволнованный, раздраженный, со слезами на глазах и, как я понял, с соболезнованием и к себе и с раздражением ко мне: за что нарушил мое спокойствие, указал то, что должен делать и не могу делать. «Ты не делаешь. Ты обманщик». Так он и сказал мне: «Это обман. Я не стану описывать». Я понимаю это раздражение, оно благородно-эгоистическое, любующееся на себя»⁴⁴.

Раскаиваясь в своей резкой выходке, боясь, очевидно, обиды писателя, Касаткин через два дня посылает ему следующее, несколько истерическое письмо: «Л.Н. Толстому. Источнику света и согласия. Простите меня бесноватого, христа ради простите, простите. Панин Луг. 9 марта 89 г. Н. Касаткин»⁴⁵.

Мы Знаем, что подобные споры и размолвки с Толстым не раз случались у Стасова, Репина и у других деятелей русского искусства, что не мешало им сохранять дружбу с великим писателем. То же самое следует сказать и о взаимоотношениях Касаткина с Толстым, к которым в дальнейшем нам еще не раз придется возвращаться.

Работа в типографской школе, поездка на Волгу, знакомство с Толстым — все это расширило кругозор художника, дало ему уверенность в том, что ему есть что сказать своим творчеством, и он снова решил попробовать свои силы в области станковой живописи.

Примечания

1. В выписке из копии метрической книги, хранящейся в Московской Знаменской, что за Петровскими воротами, церкви от 30 сентября 1858 года, за № 122 мы читаем: «Февраля 22 дня (1838 года) в доме Грей Зельтман у живущего по найму квартиры гвардии прапорщицы Екатерины Алексеевны Ляпуновой дворового человека Филиппа Федорова Полякова от законной жены его Екатерины Герасимовой от первого их брака родилась дочь Евдокия крещена 29 дня того же февраля месяца». (Отдел рукописей Третьяковской галереи, ф. 96, № 313.)

2. В метрической выписке, хранящейся в Центральном литературном архиве, дата рождения художника ошибочно названа 14 декабря.

3. В одном из своих писем к В.А. Симову Касаткин писал в 1928 году: «Друг... просил меня написать свои воспоминания «детства», я отказался, т. к. они очень тяжелы, а вот теперь пишу их и очень увлекаюсь, но скоро брошу, ограничившись 6-летним возрастом». (Отдел рукописей Третьяковской галереи, ф. 74, № 31.)

4. Н-ов. Н.А. Касаткин. Журнал «Художественный труд», 1923, № 3, стр. 48.

5. Отдел рукописей Третьяковской галереи, ф. 96, № 224.

6. Там же.

7. Там же.

8. Там же.

9. Там же.

10. Там же.

11. Там же.

12. Там же.

13. Там же.

14. А. Комарова. Лесной богатырь-художник. Журнал «Книжки недели», 1899, № 11, стр. 15.

15. Отдел рукописей Третьяковской галереи, ф. 96, № 224.

16. Там же, ф. 96, № 313.

17. Н. Дмитриева. Московское училище живописи, ваяния и зодчества. «Искусство», 1951, стр. 95.

18. Там же, стр. 95.

19. Когда в конце жизни Н.А. Касаткин в некоторых своих высказываниях называл Московское училище отсталым учреждением, якобы ничего не дававшим своим питомцам, он был глубоко неправ: очевидно, годы уже сказались на памяти художника, и он забыл все то хорошее и ценное, что дала ему в то время самая передовая художественная школа в России.

20. Отдел рукописей Третьяковской галереи, ф. 96, № 224.

21. Там же, ф. 96, № 393.

22. Там же, ф. 96, № 225.

23. Там же, ф. 96, № 226.

24. Там же, ф. 96, № 228.

25. Там же, ф. 96, № 227.

26. Отдел рукописей Третьяковской галереи, ф. 96, № 229.

27. См. Каталог Третьей ученической выставки, помещающейся в залах Училища живописи, ваяния и зодчества на Мясницкой против Почтамта. М., 1881. На выставке было представлено сто законченных работ и 19 эскизов. Картины Касаткина экспонировались в разделе законченных работ.

28. Отдел рукописей Третьяковской галереи, ф. 96, № 230.

29. С. Городецкий в статье, приложенной к юбилейному каталогу (М., 1929), утверждал, что Касаткин якобы окончил Училище в 1878 году. На самом же деле он окончил, как видим, в этом году лишь живописное отделение (класс).

30. Сохранился эскиз картины, исполненный карандашом и акварелью (32×45). Слева внизу имеется подпись: «Эскиз карт. «Нищие». Н. Касаткин. 1929 г.» Это почти единственный дошедший до нас хорошо разработанный эскиз картины Касаткина, если не считать фрагментарных набросков к картинам «Смена» и «Кто?»

31. Отдел рукописей Третьяковской галереи, ф. 1, № 1565.

32. До Великой Октябрьской социалистической революции принадлежала Румянцевскому музею под названием «У часовни». В настоящее время находится в Омском художественном музее.

33. Отдел рукописей Третьяковской галереи, ф. 96, № 224.

34. В письме к художнику от 18 января 1884 года Сытин писал: «Познакомившись с Вашими талантливыми работами, считал бы предложить Вам сотрудничать и мне». (Отдел рукописей Третьяковской галереи.)

35. Отдел рукописей Третьяковской галереи, ф. 96, № 224. О преподавательской работе Касаткина в типографии Сытина дают представление строки из его письма к художнику А. Киселеву: «На собраниях всех трудно быть — этому препятствует географическое положение и занятия на фабрике. В пятницу занят с 4 до 8 часов, а в субботу с 8 утра уже ухожу на фабрику и занят в течение семи часов, т. е. с 9 до 12 и с 4 до 8 вечера. Так чередуется через день 7 часов и 4 часа занятий. (Отдел рукописей Всесоюзной библиотеки имени В.И. Ленина, М., 5040/29^а.)

36. Отдел рукописей Третьяковской галереи, ф. 96, № 3.

37. Там же, ф. 96, № 4.

38. Там же, ф. 96, № 5.

39. Там же, ф. 96, № 110.

40. Там же, ф. 96, № 6.

41. Там же, ф. 96, № 224.

42. Там же, ф. 1, № 1565.

43. Судя по письму Л.Н. Толстого В.Г. Черткову, написанному в начале апреля 1885 года, он уже в это время был знаком с Касаткиным. Говоря о визите Сытина, он в скобках помечает: «Он был у меня с Касаткиным» (Л.Н. Толстой. Полное собрание сочинений, т. 83, стр. 160.)

44. Отдел рукописей Музея Л.Н. Толстого.

45. Там же.