«Крестный ход в Курской губернии»

Обрывки святого сна. Сияют они кусками, — разбитая Икона. С далёкой чужой земли слышу я Крестный Ход — страстной, незримый. Изнемогая, течёт и течёт он морем к невидным ещё стенам далёкого Собора, где будет Праздник... Вслушиваюсь в себя, спрашиваю немою мукой: будет ли, Господи?!
Сердце моё спокойно.

Ив. Шмелёв

Николаю Бердяеву принадлежит провидческая догадка, что «Бог ждёт от человека творческого акта как ответа человека на творческий акт Бога»¹.

Исчерпывающим ответом Ильи Ефимовича Репина Богу стали два его «Крестных хода» — две главные картины его жизни. Да, да, конечно, вся творческая жизнь Репина (а другой у него и не было) была его ответом, но в своих «Крестных ходах» он стал Богу ещё и со-путником.

...«Крестный ход» плавно, неостановимо движется через всю его жизнь. Репин писал его всегда, даже когда и не писал, — так русский человек всегда, не задумываясь, повторяет про себя: «Господи, помилуй», «Спаси и сохрани», «Слава Богу!», «С Богом!»...

Он шёл в едином Крестном ходе со своим народом — до последнего своего часа. Он остался в Крестном ходе и после смерти, — к народу причтён. Ещё ребёнком в лесах под Чугуевом ступил он на этот заповеданный России путь. По большим праздникам ходил с маменькой к обедне в Кочеток — семь вёрст от родной Осиновки. «Дорогою маменька много рассказывала превосходных историй из Жития Святых. Она знала очень много хороших поучений Святых отцов»².

И в тех первых крестных ходах его душа, ещё открытая всем чудесам мира, «оказалась в раю».

Память Ильи всю жизнь хранила те «очарования».

Свой первый «Ход» — «Крестный ход в дубовом лесу» или «Явленная икона» — Репин писал (вернее, начал писать в 1876 году) по далёкому детскому впечатлению. Получился образцовый «импрессионизм». «...Всё в этой дощечке... молитесь и веруйте. Лес, солнце, дым кадил, пение клира, монахи, духота, очарование до одури»³, — писал Репин П.Е. Рейнботу, вспоминая почти шесть десятков лет спустя, в 1910 году, своё «младенческое» impression и «дощечку» — лёгкий «набросок светом», сделанный тридцать с лишним лет назад к работе, теперь всё ещё не законченной. Окончание «Явленной иконы» датируется условно 1924 годом, в 1925 году она «ушла» в Чехию, но это просто формальная «точка», — художник до последних дней не расставался с ней и уже мысленно всё поправлял и поправлял её...

Вне всякого сомнения Репин с его высочайшим мастерством, с его чутьём в области улаживания цветовых и световых соотношений, мог стать Первым и среди русских импрессионистов. Если бы... более всего в жизни не любил он движение жизни.

Репин мог бы стать Первым и в любом другом живописном жанре. Во втором, и главном его «Ходе» — в «Крестном ходе в Курской губернии» (1883 год), — в уверенной гармонии представлены все жанры живописи — от иконописи до карикатуры.

Так, две богомолки в левом поле картины — типичная этнографическая зарисовка. Темноликие странницы с посошками будто сошли со страниц знаменитого дореволюционного художественного альбома «Этнографическое описание народов России» (1862 г. изд.)

А мужики в правом поле, несущие церковный фонарь, — это же готовая иллюстрация к ершовскому «Коньку-горбунку» («...У старинушки три сына»).

Да и вообще, на этом пути множество персонажей из нашей истории и литературы. Знакомые всё лица, — только не поленись вглядеться! — из Гоголя, Достоевского, Салтыкова-Щедрина, Глеба Успенского, Некрасова... И разве не апостол Павел, «золотой кузнечик церкви» (по слову Иоанна Дамаскина), неутомимый вечный странник, грозит перстом двум «чеховским» мальчикам? Под мышкой у старшего — большущая книга. Не дар ли апостола — не «ангелова» ли его книга?

А вот — внимание! — за старухой в белом шлыке, повязанном поверх платка в горошек, — ведь не кто иной, как сам Илья Ефимович Репин, собственной персоной, только с «кацапской», как говаривали хохлы в его Чугуеве, бородкой.

Тут же и урядники — верхами, с нагайками. Но они отнюдь не «верные слуги самодержавия», избивающие несчастный народ, как обычно пишут о них. Они — обыкновенная охрана, приставляемая в те времена указом Аракчеева ко всем без исключения многолюдным шествиям, в том числе, к крестным ходам — «во избежание беспорядков, паники и давки».

И строгий цыганистый мужик вовсе не отгоняет юродивого — калеку-горбуна с костылём^*, от народа (ох, уж эта неотвязная критика!). Юродивые почитались на Руси людьми Божьими. Так что лапотный мужик юродивого как раз оберегает: не дай Бог, помнут!

Однако, прежде чем идти дальше с «Крестным ходом в Курской губернии», давайте вернёмся ещё раз к «Крестному ходу в дубовом лесу».

Эту картину Репин писал и переписывал до последних своих дней, бесконечно что-то меняя в композиции, поправляя лица, переписывая лес, добавляя огня свечам и т. д., и т. п. ...Всю жизнь думал о ней, жил в ней. Детские воспоминания о лесных «ходах» помогали в трудах. Работая над сотнями других картин и уже написав большой «Крестный ход», Репин от первого «Хода...» никогда не отходил, не бросал его кистей.

И всё же... Задавался ли художник вопросом о причине столь долгой — в целую жизнь! — творческой неудовлетворённости своим первым «Крестным ходом». Как знать, быть может, подходя в сотый и тысячный раз к уже родному холсту, он всякий раз видел и понимал: «Что-то не так!..», и это «не так» никак не кончалось. Отчего? Ведь мгновение было остановлено. И казалось прекрасным...

И правда: ведь, в этом, мучающем его и измученном им холсте было полно света, цвета, «очарования до одури» — бездна таланта! Но не было... не то чтобы любви к персонажам (он своих персонажей, знаем, любил всегда)... а не случилось в этом «Крестном ходе» человека, выделенного как главное в общей красоте Святого события. Репин обладал уже невероятным мастерством, но не было ещё в нём тогда (во время преднаписания картины, в её замысле) зрелой национальной мысли. А того, чугуевского, родовой пуповиной связанного с народом ребёнка уже не было.

Молодой, но уже до небес прославленный «Бурлаками» Репин, рисуя живописную толпу в озарённом золотыми огнями лесном храме, сам себя в ту пору к народной «толпе» (рождённый в ней!) не причислял. Ему, тогда 30-летнему художнику, с детства возлюбившему огненное слово «прогресс» (с сестрой Улей, читая взрослые книжки, они радостно твердили его), мечталось вырваться из простого всенародства. Хотелось взлететь! Ему казалось, что пришло его время, время невозвратного вылета из чугуевского гнезда. Время оставить народ своего детства, с его голосами, запахами, лицами и строгими евангельскими заповедями. Освобождения, казалось, требовала и профессия — божественное ремесло, позволяющее создавать собственные миры.

Видимо, дело в том, что, создавая «Крестный ход в дубовом лесу», Репин стоял как бы на обочине процессии, в стороне от своих. И, не найдя себе места в картине, он потому и не мог её до конца жизни закончить. Не понимая, что не так в этом «Ходе», исполненном живописных «очарований»? Ответ-то был простой: картина не жила без его душевного, духовного присутствия. Ведь в горнем замысле он был народным живописцем. Его-то там и не хватило. Но как, как исправить сделанное, не сломав его?!.

Спустя столетие Иосиф Бродский даст свой, но один для всех художников, ответ на мучивший Репина многие годы вопрос «Что не так?»:

Путь певца — это родиной выбранный путь.
И, куда ни взгляни, — можно только к народу свернуть,
Раствориться, как капля, в бессчётных людских голосах,
Затеряться листком в неумолчных шумящих лесах...

Удивительная это штука — жизнь вещей, книг, картин... У каждой из них своя история.

Всю жизнь мучившая Репина и мучимая им «Явленная икона» («Крестный ход в дубовом лесу») всё-таки «заслужила покой». Дощечка, исполненная живописных и душевных «очарований», с которой началась картина, — это всего лишь маленький эскиз (24×31) будущего грандиозного полотна (шириной почти 3 м и высотой под 2 м), которое будет формально окончено спустя почти полвека. Оно выставлено на публику (в так никогда и не законченном варианте) вместе с триумфальными «Запорожцами» в 1891 году и, не найдя покупателей в России, ушло в Чехословакию, где, сменив нескольких владельцев, обрело приют в нынешней Чехии. Хозяином полотна стала Галерея современного искусства в Градце Кралове, передавшая картину на временное хранение в городок Наход, культурный оазис Чехии: ...замки, замки, замки,.. виды, виды, виды... и, как говорят побывавшие там, — «желание гулять вечно». Теперь там, в собственной вечности, будут идти в нездешнем свете персонажи первого репинского «Крестного хода». В Находе эта картина — главный экспонат и сокровище «блестящей русской коллекции». Кроме ещё и ещё, увы, неизвестного нам и, говорят, чудесного Репина, — тут и Брюллов, Кипренский, Рокотов, Айвазовский, Нестеров, Маковский, Поленов, Шишкин, Малявин — да все! (Боже, какой страшный этот малявинский «Крик» 1925 года, а всего-то — бабы в красных сарафанах... вроде бы поют).

Раз в два года в находской галерее проводится «русская выставка». Её очень ждут. Съезжаются гости со всей Чехии и из-за рубежа. Современному зрителю, умученному ежедневными гениальностями contemporary art, хочется простых и ясных — русских очарований. Репин, думаю, был бы рад...

Всю свою жизнь художник восстанавливал порванные в молодые годы (как он думал, окончательно) родственные связи, вновь соединяя в своём творческом космосе всех встретившихся ему когда-то прекрасных в своей обыкновенности людей.

В неустанном поиске «оставленного» им когда-то народа, в сосредоточенном труде собирания в единый многоцветный мир бессчётного множества типажей и персонажей (их тысячи и тысячи — эскизов, набросков и зарисовок!) проходила никому не ведомая и, в общем-то, никогда никого не интересовавшая главная жизнь Ильи Ефимовича Репина.

И если о первом своём «Ходе» он, словно стесняясь счастья творчества, виновато-радостно жаловался: «Не то!», «Не так!», «Никак!», — то о работе над вторым своим «Крестным ходом» он миру не говорил вообще ничего. Главное событие оставалось тайной. До вернисажа.

Нет, конечно, слухи ходили, самые близкие знали о замысле, о поисках «натуры»... Однако широкая общественность оставалась в полном неведении.

Картина была начата «в холсте» в 1880 году, в Москве, окончена в 1883 году в Санкт-Петербурге и представлена зрителю на 11-й выставке Товарищества передвижных художественных выставок («передвижников»), сначала в Петербурге в Академии наук (2 марта — 10 апреля 1883 года), а потом в Москве (16 апреля — 29 мая).

И не будет никаким преувеличением сказать: весной 1883 года две столицы России удостоились быть первосвидетелями небывалого доселе в русской, да и в мировой живописи события — явления России народу в её народе!

На картине изображён не просто один из тысяч крестных ходов России. Нет! — кроме того, — сверх всего! — этой картиной был указан, показан и рассказан Путь. Путь, у которого земной протяжённости нет. Ведь всякий крестный ход — это ход под Богом, с Богом, к Богу, и, стало быть, ход не в даль, а в высь.

«Крестный ход в Курской губернии» полон незримых чудес. Вот, к примеру, пни вдоль дороги от вырубленного леса из первого «Хода». Эти будто «античные обломки», так любимые художником, указывают незримыми векторами на райское произрастание растений: лес Крестного хода порубаем не бывает. Кстати, внешний, общественный Репин, как всегда, солидарно осудил «эксплуататоров края, кулаков», — вырубивших леса вместе с его детскими воспоминаниями. Внутренний же Репин — Ре-пин-художник — зоркий и несентиментальный, принимающий «в работу» всякую жизнь, принял как необходимое живописное явление (а получилось — античное) «пни» времени нового. Перечитывая «Мёртвые души» недавно, я вдруг в описании сада Плюшкина прочла: «Белый колоссальный ствол берёзы, лишённый верхушки, отломленной бурею или грозою, подымался из этой зелёной гущи и кружился на воздухе, как правильная, мраморная, сверкающая колонна». И мне показалось, что Гоголь моё видение пути Крестного хода поддержал.

И ещё к теме. Удивительная запись Чуковского в дневнике 1925 года, когда он в последний раз навестил художника в Пенатах: «...Дошли до парка... (Репин): «Вырублено, и я у себя всё вырубил в саду, — чтобы было больше воздуху, света. И «пальмы» срубил»⁴. И вспомнилась частушка времён Первой мировой, зачем-то я её помню...

На германской на границе
Неохота умирать.
Срубим лес, скопаем горы,
Чтобы Родину видать...

Написать Путь — задача, даже для гения, кажется, невыполнимая. Но Репин для того и был, видимо, рождён, чтобы именно Путь написать.

...На могильном камне земляка Ильи Репина, Григория Сковороды, народного философа, по доброй воле юродивого и до старости школяра, начертано: «Мир ловил меня, но не поймал». Есть некоторый соблазн отнести эти слова и к жизни Ильи Репина. Многое сходное в их духовном облике и характере толкает к этому. И можно было бы даже поискать параллели... Если бы сам Репин не давал миру себя ловить: семья, заботы о хлебе насущном, и море людей вокруг, и реки писем... Но главное! — если бы не его большой «Крестный ход».

Эта картина прямо свидетельствует: Репин был не только очарован миром (мы знаем, он был очарован им всегда), но и пойман им. Однако отметим — как самое важное для нашей истории — русским миром! И тем навеки причтён к собирательному Лику своего народа. Народа, в земной, мирской жизни часто и грешного, и смешного, и не ведающего, что творит. Но в жизни исторической, вечной, — народа великого. Георгий Петрович Федотов, русский религиозный мыслитель и публицист, сто лет назад, в 1918 году, в хаосе революционных событий ободрял нас: «Пусть ныне замутилась человечность, мы знаем, — страсть отбушует и лицо народа просветлеет, отражая «нерукотворный Лик»⁵.

Так и случилось. «Крестный ход в Курской губернии» — это запечатлённая русским гением Россия. Разноликая, разноцветная, разнородная толпа — это «тело» её, которое движется вперёд — тяжело, степенно, не торопясь. «Душа» же её — совсем ещё мальчик, вот этот горбун, поспешающий впереди на костыле^**. И робкая тень под стоптанными его башмаками, и рука — откинутое крыло — как свидетельства о взлёте!

...Как мучительно, как долго возвращался Репин в своё «далёкое близкое» — в дом своего народа, к себе, «до семи лет младенцу». В прозрачный мир, наполненный Божьим присутствием, освещённый ясным светом простой веры. Как часто творческие попытки его возвращения, даже в художественном отношении безупречные, казались ему безнадёжными.

До тех пор, пока не пришло назначенное время и его народ не стал понят, принят и полюблен им целиком. Всяким — беленьким и чёрненьким. И в исторической красоте, и подвигах. И в земной суете сует — грешным, смешным, а порой и «бессмысленным и беспощадным»^***. (Тут можно бы сказать, полюблен больше самого себя, но, увы, себя-то Репин совсем не умел любить!) И ведь про Россию тоже писал апостол Павел в Послании к Ефесянам: «...Одно тело и один дух... один Господь, одна вера, одно крещение» (4:4). И Гоголь вторил апостолу: «Вся Россия — один человек»⁶.

И вот теперь Репин как один из них, из «своих», легко и смиренно вступил в «Крестный ход» и слился с ним, простец из простецов, беглому взгляду незаметный, с драгоценными своими «кисточками и красочками». И рядом с ним, вокруг него, вместе с ним — под невесомым ливнем божественного Света, на пыльном золоте дороги — народ. В нём нет высокоболезной нестеровской экзальтации. В нём нет камерной «сочувственной» театральности передвижников. Нет и позы романтизма... Народ, какой имеем.

Беспристрастно и, на чей-то взгляд, наверное, жестоко запечатлённый. Но нам ли судить?..

Вот он — мой, наш народ, не толпой, а всей разноликой, разнохарактерной, разносудьбинной Россией, — идёт прямо на зрителя, которому остаётся или посторониться, или войти в него и идти вместе с ним.

Примечания

*. (В Саввино-Сторожевском монастыре, возле Звенигорода художник нашёл этого своего «дурака юродивого, чудо!»)

**. Первым «замыслом» увечного паломника был лохматый головастый «дедушко», этакий юрод-домовичок, подвязанный вервием, тоже на костыле (этюд 1880 года). Но чувство истины подсказало художнику, что у русской святости должно быть молодое лицо: «Древнее прошло, теперь всё новое» (2-е Коринф. 5:17).

***. К слову, очень многим — тонким, образованным и любящим Репина современникам — его «чёрненькие» из большого «Крестного хода» не понравились. Что уж говорить о его недоброжелателях! Всем им хотелось «красивых русских лиц».

1. Бердяев Н. Философия свободы. Смысл творчества. — М., 1989. — С. 206.

2. И.Е. Репин. Далёкое близкое. — М., 1953. — С. 72.

3. Репин И. Избранные письма. В 2 т. — М., 1969. — Т. 2. — С. 267.

4. К. Чуковский. Дневник. В 3 т. — М., 1994. — Т. 1 (1901—1929). — С. 307.

5. Г. Федотов. Русская нация и обновление общества. — М., 1990. — С. 192.

6. Цит. по: Юрий Сохряков. Русская цивилизация: философия и литература. — М., 2010. — С. 271.