I. Первое знакомство Репина с Тургеневым

Внимание Тургенева к молодому Репину привлек, несомненно, В.В. Стасов. Произошло это зимой 1871 г., во время короткого пребывания Тургенева в Петербурге. В эти недели, с 13 февраля по 7 марта,¹ Тургенев часто встречался со Стасовым: так, например, 23 февраля он провел вечер у Стасова в кругу молодых русских композиторов;² 4 марта, по приглашению Тургенева, Стасов вместе с ним принял участие в первом организационном собрании литераторов, художников и музыкантов, предполагавших организовать в Петербурге «нечто в роде художественного клуба».³ Несомненно, были и другие встречи: известно, что в эти дни Тургенев посещал концерты Русского музыкального общества, постоянным слушателем которых был Стасов.

К этому же времени относятся восторженные отзывы обоих — и Тургенева и Стасова — о только что законченной статуе М.М. Антокольского «Иван Грозный». В день приезда Тургенева — 13 февраля — в «С.-Петербургских ведомостях» появился панегирик Стасова этой работе молодого скульптора. На следующий же день Тургенев посетил мастерскую Антокольского; статуя произвела на него «отрадное впечатление», и вскоре в тех же «С.-Петербургских ведомостях» (в номере от 19 февраля) появилась хвалебная статья Тургенева.⁴

Первый, с кем поделился Антокольский своей радостью по поводу посещения Тургенева, был товарищ его по Академии, И.Е. Репин. Вот как описывает этот эпизод Антокольский в своих воспоминаниях: «Ты знаешь? — закричал я Репину, вбегая в его мастерскую и задыхаясь от волнения, — знаешь, кто у меня сейчас был? Иван Сергеевич Тургенев!!!» «Что-о ты? — закричал, в свою очередь, Репин, и глаза его от изумления сделались совершенно круглые, а рот широко раскрылся. — Вот, брат! Но где? Когда?» И пошли у нас толки о Тургеневе, мы еще долго говорили и радовались».⁵

Стасов давно уже со вниманием следил за успехами Репина, этого молодого представителя «начинающейся теперь на наших глазах» эпохи расцвета русского искусства, как писал он тогда. В те годы Репин еще учился в Академии художеств, и картины его появлялись только на академических выставках, но уже по этим полотнам Стасов один из первых высоко оценил его талант. Так, горячими похвалами он встретил появившуюся на академической выставке 1869 г. картину Репина «Иов и его друзья», за которую молодому художнику была присуждена малая золотая медаль; а когда осенью 1870 г. Репин «частным образом» выставил в конференц-зале Академии художеств свои волжские этюды, Стасов восторженно отозвался об этих блестящих заготовках для будущих «Бурлаков». Картина «Бурлаки на Волге» была задумана Репиным в 1868 г.; в дни приезда Тургенева в Петербург в 1871 г. Репин уже писал ее — и Стасов в своих беседах с Тургеневым, конечно, говорил ему, об одаренном юноше-художнике.

Осведомлен был об этой работе Репина и новый его знакомый, художник Н.Н. Ге, который как раз тогда заканчивал портрет Тургенева (24 февраля 1871 г. писатель в последний раз позировал Ге). Очевидно, заинтересовавшись рассказами Стасова и Ге, Тургенев решил посмотреть работы Репина. «Мою мастерскую в Академии Ге посетил в первый раз в обществе Тургенева. Я писал тогда «Бурлаков». Когда они вошли, я не знал, на кого смотреть: Тургенева я увидел тут в первый раз. По обычаю парижанина он но снял шведских перчаток. Тургенев, сидя перед моею картиною, рассказывал со всеми подробностями свою поездку в Тиволи с А.А. Ивановым, очень живо подражая даже манере Иванова в разговоре. Однако меня это немножко покоробило, мне казалось, что несколько свысока и с комической стороны он трактовал гениального художника. Он говорил потом, что у Иванова был рассудочный прием ученого (индуктивный). Иванов, например, собирал все, какие только мог найти, изображения Иоанна Крестителя и других апостолов, со всех делал себе этюды и потом все это сводил, ища верный тип, то есть портрет данной личности, — труд тяжелый и нехудожественный, по его мнению. Потом они заговорили о Герцене. Когда они ушли, Ге быстро вернулся, взял меня за обе руки и заговорил быстро, полушепотом: «Слушайте, юноша, вы сами еще не сознаете, что вы написали, — он указал на «Бурлаков». — Это удивительно, «Тайная вечеря» перед этим — ничто. Очень жаль только, что это не обобщено — у вас нет хора. Каждая личность поет у вас в унисон. Надобно было выделить две-три фигуры, а остальные должны быть фоном картины: без этого обобщения ваша картина — этюд. Ах, впрочем, вы меня не слушайте, это уже специальные придирки. И Рафаэль, и Джиотто, и Чимабуэ не задумались бы над этим. Нет, вы оставьте так, как есть Это во мне говорит рутина». И он быстро ушел».⁶

Если судить по этому отрывку, придется сделать вывод, что при первой встрече знаменитый писатель произвел на молодого художника не вполне благоприятное впечатление. Так, Репин не сообщает мнения Тургенева о «Бурлаках», хотя известно, что впоследствии Иван Сергеевич хвалил эту картину; Тургенева он тут изображает сухо, без малейшей теплоты; он прямо свидетельствует что его «немножко покоробил» тот тон, в котором Тургенев говорил об Александре Иванове; наконец, Репин не приводит никакого отзыва Тургенева о своих работах, считая, по-видимому, что отзыв этот был не в его пользу. Однако Репин заблуждался: в действительности Тургенев, как мы увидим ниже, вынес от первого знакомства с работами молодого художника хорошее впечатление: «в нем талант большой и несомненный темперамент живописца», — писал он вскоре.

Можно предположить, что в этот свой приезд в Петербург Тургенев встречался с Репиным не раз. Встречи могли происходить у того же Н.Н. Ге. В своих воспоминаниях о Ге Репин пишет: «В 1871 г. мне посчастливилось познакомиться с Николаем Николаевичем и попасть на его «четверги»... На вечерах по четвергам собирались у Ге самые выдающиеся литераторы: Тургенев, Некрасов, Салтыков, Костомаров, Пыпин, Потехин; молодые художники: Крамской, Антокольский; певец Кондратьев и многие другие интересные личности».⁷

Вскоре, уже за границей, Тургенев вспомнил о Репине, прочитав отзыв Стасова о выпускной программе, исполненной молодым живописцем.

В ноябре 1871 г. в Петербурге открылась выставка работ учеников Академии художеств. Стасов напечатал подробную рецензию об этой выставке. Указав, что здесь «есть несколько произведений не только хороших, но просто примечательных», Стасов сообщает, что выпускникам «на Кую золотую медаль задана была тема: «Воскрешение Иаировой дочери», и из числа пяти представленных картин ни одна не осталась без большой медали». Коснувшись вкратце трех из них, Стасов затем подробно останавливается на выставленной работе Репина. Это первый в печати развернутый отзыв о будущем великом художнике. Отзыв поражает своей проницательностью. «Но безмерно выше всех этих программ и совершенно отделяется от них по своей силе, красоте и поэзии программа г. Репина, — пишет Стасов. — В немногие годы этот художник сделал шаг вперед, можно сказать, громадный, и даром, что он покуда только ученик, но поспорит, пожалуй, со многими из наших вполне созревших художников. Главное качество его таланта — это сила и глубокое жизненное выражение, какие редко встречались у художников нашей школы, большею частью мягких и нежных. Не все, к сожалению, у нас видели прошлогоднюю большую его великолепную картину «Бурлаки на Волге, тянущие бечеву», где лица и фигуры запряженных в лямки лапотников, тяжело идущих берегом Волги, с сожженным на солнце лицом и загорелою грудью, рассказывали про каждого целую повесть длинных тяжких годов. Но тот сюжет г. Репин выбрал сам; нынче же он был в менее благоприятных обстоятельствах: он должен был писать картину на заданную тему — причем никто не спрашивал, свойственна ли эта тема его таланту, его характеру, его способностям. Но о заданной темой случилось теперь у г. Репина то же, что с другой заданной темой несколько лет тому назад. Как тогдашняя программа Репина-мальчика «Иов со своими друзьями» вдруг совершенно выдвинулась между другими ученическими программами и по концепции, и по живописности, даже по восточному своему тону, так точно и теперь, несмотря на соперничество нескольких товарищей истинно талантливых, г. Репин-юноша твердой стопой шагнул туда, куда ни один из его товарищей-конкурентов не мог за ним шагнуть». Кратко рассказав о сюжете репинской картины, Стасов так кончает свой восторженный отзыв о ней: «Нам кажется, если весь Петербург придет посмотреть новую картину растущего в таланте художника, — никто не уйдет не пораженный до глубины души. Мы твердо верим, что г. Репину предстоит самая значительная будущность, если только он не остановится теперь и будет продолжать итти вперед так, как шел до сих пор, от одного талантливого создания к другому, все возвышаясь и совершенствуясь — от «Бурлаков» к «Иаировой дочери».⁸

Прочитав эти строки Стасова, Тургенев написал ему из Парижа: «В «С.-Петербургских ведомостях» я прочел Вашу статью об академическом конкурсе и о Репине. Мне очень было приятно узнать, что этот молодой мальчик так бодро и быстро подвигается вперед. В нем талант большой и несомненный темперамент живописца, что важнее всего. Нельзя не порадоваться прекращению у нас противной Брюловщины: только тогда забьют у нас живые воды, когда эта мертвечина соскочит — свалится как струп» (от 29 ноября/10 декабря 1871 г.).⁹

За «Воскрешение дочери Иаира» совет Академии художеств присудил Репину большую золотую медаль, которая давала право на шестилетнюю заграничную поездку на казенный счет. Мастерство, с которым была исполнена картина, и ее успех были настолько значительны, что сразу поставили автора «в первые ряды русских художников».¹⁰ Она принесла Репину и первый крупный заказ: владелец гостиницы «Славянский базар» в Москве, А. Пороховщиков, заказал ему картину «Славянские композиторы» для концертного зала гостиницы. По замыслу Пороховщикова, художник должен был дать на огромном полотно (130×400) групповой портрет русских, польских и чешских музыкантов разных столетий: рядом с Бортнянским, композитором XVIII века, изобразить Шопена и Рубинштейна. Сюжет картины очень нравился Стасову, который принимал самое деятельное участие в ее создании: он познакомил Репина с Балакиревым, Направником и Римским-Корсаковым, доставлял ему иконографические материалы и т. д. Но зато у Тургенева замысел новой картины никакого успеха не имел. Когда в начале марта 1872 г., в письме к Тургеневу, Стасов сообщил ему о новой работе молодого живописца, Тургенев ответил: «Что же касается до Репина, то откровенно Вам скажу, что хуже сюжета для картины я и придумать не могу — и искренно об этом сожалею. Тут как раз впадешь в аллегорию, в ходульность, «многозначительность и знаменательность» — словом, Каульбаховщину... Беда! Гемицикл Делароша — на что мертвенен, — но так как темперамента живописного у Делароша было столько же, сколько у Краевского, то портить было нечего» (от 15/27 марта). Далее Тургенев в этом письме оспаривает суждение Стасова о молодой школе русских композиторов, а в последних строках сообщает: «Я выезжаю отсюда через четыре недели и в конце апреля буду в Петербурге, где я надеюсь увидеть Вас и всласть с Вами поспорить».

12 мая 1872 г. Тургенев приехал из Парижа в Петербург. Здесь он пробыл всего поделю, и «поспорить» со Стасовым ему не довелось, так как тот уехал в Москву на Политехническую выставку. Посмотреть «Славянских композиторов» в Петербурге Тургенев тоже не мог: Репин увез картину в Москву для завершения работы и сдачи ее заказчику. Но 20 мая Тургенев приехал в Москву и здесь, 5 или 6 июня, увидел картину и встретился с ее автором. К этому времени Тургеневу, несомненно, была уже известна анонимная статья Стасова «Новая картина Репина», напечатанная в «С.-Петербургских ведомостях» 27 мая, в которой «Славянские композиторы» были названы «превосходной картиной», а Репин — «одним из замечательнейших наших художников». Встреча эта оставила неприятное впечатление у обоих. Через сорок с лишним лет Репин, рассказывая историю создания картины и вспоминая о ее успехе на открытии «Славянского базара», писал:

«Но я не мог не вспомнить в эту торжественную минуту слов И.С. Тургенева, который забраковал эту мою картину. Было так, как обещал Пороховщиков, — Николая Рубинштейна я писал с натуры, это было единственное лицо, писанное с натуры прямо в картину, кроме рисунка, сделанного с него же. Консерватория помещалась тогда на Мясницкой улице; картину доставили туда, и мы с Н.Г. Рубинштейном приятно беседовали во время сеанса. Вдруг доложили: «Тургенев».

Вся моя картина, в небольшой зале, занятой двумя роялями, освещалась плохо, — но это еще полбеды. Тургенев был утомлен и — я чувствовал — вовсе не расположен ко мне. Окинув ее рассеянным взглядом, Иван Сергеевич сказал с досадой, не дослушав объяснений о лицах и цели картины:

— Ну, что ото, Репин? Какая нелепая идея соединять живых с давно умершими! — с места в карьер ошарашил меня Тургенев, да так и остался с этим дурным впечатлением от моей картины.

— В сюжете я не виноват, — оправдывался я, — мне список лиц дан заказчиками, и я не смел даже отступить от состава изображаемых мною фигур.

— Ну, что же, тем хуже для вас, а я не могу переварить этого соединения мертвых с живыми!

— Да ведь и живые музыканты не вечны, Иван Сергеевич, — лепетал я смущенно. — А вспомните полукруг Парижской Академии художеств: там соединены лица художников на расстоянии трех веков средневековья, да еще сверху во святых сидят античные греки за пятнадцать веков раньше. И все на одной картине.

— Да, я все же этого не перевариваю: это — рассудочное искусство... литература».¹¹

Мерез несколько дней Тургенев присутствовал на открытии концертного зала. Репин так рассказывает об этой встрече:

«На торжестве открытия я вижу издали великолепную седую возвышающуюся над всеми русскую голову Тургенева: протискиваюсь к нему, и застаю его в толпе перед моей картиной.

— А, вы? — ласково жмет он мне руку рукою в белой перчатке. — Видите? Вы имеете успех...

— Да, — конфужусь я, — но вы не изменили вашего мнения о картине от моего успеха?

— Нет, нет, мой друг: мое мнение есть мое, и я с идеей этой картины примириться не могу...»¹²

В Москве Тургенев получил пересланное ему из Парижа письмо Стасова, содержащее резкую, отповедь по поводу высказываний Тургенева о молодой школе русских композиторов и о сюжете картины Репина. «Приходится поспорить на бумаге, не на словах», — отвечал Тургенев 14/26 июня из Москвы. Продолжая настаивать на своем отрицательном мнении о некоторых представителях «могучей кучки», он тут же подробно сообщает Стасову о своем впечатлении от «Славянских композиторов»: «Репина картину я видел, и с истинным соболезнованием признал в этом холодном винегрете живых и мертвых — натянутую чушь, которая могла родиться только в голове какого-нибудь Хлестакова-Пороховщикова с его «Славянским базаром». И это мнение мое разделяет сам автор, который просидел у меня часа два и с сердечным сокрушением говорил о навязанной ему теме и даже сожалел, что я ходил смотреть его произведение, в котором все-таки виден замечательный талант, но который в эту минуту претерпевает заслуженное фиаско. Дай бог, чтобы другие его темы не были такие мертворожденные, как эта».¹³

Репин, действительно, и сам был не вполне удовлетворен этой заказанной ему работой. Назначение и замысел картины были, по-видимому, чужды ему, во всяком случае, никогда в жизни он больше не писал подобных декоративных панно с портретными заданиями. Неудачу этого полотна Репин относил также за счет спешки, придирок и вмешательства Пороховщикова. Когда работа близка была к завершению, он подумывал даже о том, чтобы бросить ее, не окончив. «Сколько крови перепортили Вы мне вашими понуканиями! — резко писал он 26 февраля 1872 г. Пороховщикову. — Испортили хорошее настроение, пошло неудачно и начал портить... Испортить свою репутацию неудачным подмалевком из-за Ваших 1500 рублей я не намерен. Я лучше уничтожу картину и верну Вам деньги».¹⁴ Но откровенный отзыв Тургенева все же больно поразил молодого художника. «Я виделся в Москве с Тургеневым, — сообщал Репин Стасову через день после своего отъезда из Москвы, — признаться, не обрадован я этим необыкновенным случаем — не того я ждал».¹⁵ Репин и сам не особенно высоко ставил свою картину, но все же отрицательную оценку, которую дал ей Тургенев, склонен был объяснять тем, что Тургенев «вовсе не расположен» к нему.

Существовало ли это «нерасположение» в действительности? И если в какой-то степени в первый период знакомства существовало, то не потому ли возникло оно, что Тургенев уже тогда почувствовал в Репине Стасовского единомышленника?

Споры Тургенева со Стасовым в ту пору разгорались все сильнее с каждой встречей, с каждым письмом, и вскоре существенное расхождение их взглядов по основным вопросам искусства сделалось разительным и явным.

Примечания

1. М. Клеман, Летопись жизни и творчества И.С. Тургенева. Под ред. Н. Пиксанова. Л., «Academia», 1934, стр. 198—200. — Приводимые нами даты поездок И.С. Тургенева и пребывания его в разных местах почерпнуты из этой работы.

2. См. письмо Тургенева к Полине Виардо от 27 февраля/11 марта 1871 г. в издании «Ivan Tourguéneff. Lettres à madame Viardot publiées et annotées par E. Hatpérine-Kaminsky». Sixième mille. Paris, Bibliothèque Charpentier, 1926, p. 260—262.

3. В. Стасов. Двадцать писем Тургенева и мое знакомство с ним, — «Северный вестник» 1888, № 10, стр. 151 и 163. — В дальнейшем воспоминания Стасова и письма Тургенева к нему цитируются нами по этой публикации, но текст писем воспроизведен там неточно, с пропусками и неправильными датами; благодаря сохранившимся в Рукописном отделении Ленинградской публичной библиотеки автографам писем Тургенева мы имеем возможность цитировать их в исправленном виде.

4. В своих воспоминаниях (стр. 151—152) Стасов неправильно относит пребывание Тургенева в Петербурге в 1871 г. к марту и апрелю, а осмотр статуи Антокольского — «спустя несколько недель» после собрания 4 марта; ошибки эти объясняются тем, что Стасов писал свои воспоминания по памяти, спустя семнадцать лет.

5. «Марк Матвеевич Антокольский. Его жизнь, творения, письма и статьи». Под род. В. Стасова. П., изд. М. Вольф, 1905, стр. 953.

6. И. Репин, Николай Николаевич Ге и наши претензии к искусству, — «Ежемесячные литературные приложения к «Ниве» 1894, № 11, стр. 525. — Перепечатано в отдельном издании воспоминаний И. Репина «Далекое-близкое», под редакцией и с предисловием К. Чуковского. М., изд. «Искусство», 1937, стр. 375.

7. Цитируя этот отрывок из воспоминаний Репина в книге «Николай Николаевич Ге. Его жизнь, произведения и переписка» (М., изд. «Посредник», 1904, стр. 221), Стасов дает некоторые уточнения.

8. В. С[тасов], Хроника, — «С.-Петербургские ведомости» 1871, № 311, от 11 ноября. — Редакторы Собрания сочинений В.В. Стасова, предпринятого в 1894 г., очевидно, упустили эту статью из виду, так как в это издание она не вошла. Нет указаний на это интереснейшее первое выступление в печати Стасова о молодом Репине и в библиографии его работ; см. Л. Яковлева, Труды В.В. Стасова, — в изд. «Незабвенному Владимиру Васильевичу Стасову. Сборник воспоминаний». П., 1910, стр. VII—VIII.

Через месяц после появления этого отзыва Стасов в статье о I Передвижной выставке опять вспомнил Репина, хотя Репин в этой выставке и не участвовал. «Мы не сомневаемся, — заканчивает Стасов свою статью, — много тысяч людей перебывает на нынешней выставке, и твердо уверены, что большинство будет всякий раз заходить и в соседнюю залу, где на выставке учеников Академии красуется чудесная программа г. Репина «Воскрешение Иаировой дочери»; см. В. Стасов, Передвижная выставка, — «С.-Петербургские ведомости» 1871, № 338, от 8 декабря; ср. В. Стасов, Собрание сочинений. П., тип. М. Стасюлевича, 1894, т. 1, отд. 2, стр. 342.

9. По автографу нами исправлена явно ошибочная датировка письма в журнальной публикации: «Воскресенье, 25 декабря (10 ноября) 1871 г.»

В бумагах Тургенева, хранящихся в семье Виардо, находятся два неизданных письма Стасова этого периода; см. «Manuscrits parisiens d'Ivan Tourguènev. Notices et extraits». Par André Mazon. Paris, Librairie ancienne Honoré Champion, 1930, p. 107.

10. И. Грабарь, Репин. Том первый. От первых шагов до эпохи расцвета. М., Изогиз, 1937, стр. 76. — Все дальнейшие ссылки на данного автора имеют в виду эту монографию.

11. И. Репин, О картине «Славянские композиторы», — «Нива» 1914, № 1, стр. 9—10; перепечатано в сб. «Далекое-близкое», стр. 269—270.

12. Официальное открытие зала с репинской картиной состоялось 10 июня. В «Русских ведомостях» 9 июня было напечатано под заголовком «Славянский базар» следующее объявление: «Завтра, в субботу, 10-го сего июня, с 8 часов вечера осмотр Русской Палаты и выставка, при вечернем освещении, картины известного художника императорской Академии И.Е. Репина. Картина изображает группу русских, польских и чешских композиторов и некоторых лиц, оказавших особые услуги музыкальному искусству в России: Глинка, Даргомыжский, Серов, Верстовский, Бортнянский, Варламов, кн. Одоевский, А. и Н. Рубинштейны, Сметона, Направник, Шопен, Монюшко и другие. Во время выставки играет славянский оркестр под управлением известного цитриста Ф.М. Бауэр. Плата за вход 50 коп.»

13. Письмо это опубликовано Стасовым с пропусками, которые восстановлены нами по автографу. Дата письма и публикации приведена явно ошибочно: «Москва... середа 26/14 мая 1872 г.» В это время Тургенев еще находился в Петербурге. Письмо бесспорно было написано 14/26 июня, что как раз приходится на среду.

Через пятьдесят лет на этих тургеневских строках Репин подробно остановился в письме к К.И. Чуковскому (от 29 апреля 1927 г.): «Ведь вот любимый, обожаемый писатель, а писал и это на век: я «сидел» будто бы «часа два и все плакался о навязанной теме». А было так: Иван Сергеевич, как только переступил порог, где стояла моя картина (в квартире Николая Рубинштейна, в Московской Консерватории, на Мясницкой), сейчас же напал на меня с презрением: как мог я помещать в картине музыкантов уже давно умерших с ныне живущими?!. — «Мне был дан заказчиком список лиц, которых я должен поместить в картине», — оправдывался я. — «Нет», — ответил И.С., — и уже никакого резона слышать не хотел, находя картину эту глупой... А у меня нашлись хорошие примеры: например, в актовом зале Парижской Академии художеств «Гемицикл» Поля Делароша. Там собраны художники, начиная с античного мира: Фидиас и др., Ренесанс — Рафаэль и др., и все средние века, и все помещены в Академии художеств и никто не называл эту картину глупой... И этого слышать не желал Иван Сергеевич». — Письмо не издано; архив К.И. Чуковского.

14. И. Грабарь, Репин, т. I, стр. 82. — Позднее Репин был очень недоволен тем, что Стасов хвалил «Славянских композиторов». После появления стасовских «Заметок о Политехнической выставке», где картине была дана восторженная оценка («С.-Петербургские ведомости» 1872, № 259, от 21 сентября), Репин писал Стасову 24 сентября: «Вы ее незаслуженно хвалите, говоря, что «это одна из замечательнейших картин русской школы».

15. Переписка И.Е. Репина и В.В. Стасова, охватывающая 1871—1906 гг. и дошедшая до нас в количестве 420 номеров, не опубликована (за исключением нескольких отрывков); цитируется нами по автографам, хранящимся в Институте литературы Академии Наук СССР (отсюда же извлечены отрывки из этой переписки, впервые публикуемые нами ниже).

Первую встречу Тургенева с Репиным в Москве мы датируем 5—6 июня потому, что в письме к Стасову от 4 июня об этой встрече еще ничего не сообщается: «Завтра с него [Рубинштейна] рисую», — пишет Репин в этом письме, а Тургенев пришел как раз во время этого сеанса. 10 июня Репин уже уехал из Москвы, а его письмо к Стасову с упоминанием о встрече с писателем написано 11 июня из Нижнего.