Стрелец, прощающийся с народом

К этому образу также имеются только два этюда. Один из них — акварель Ростовского музея, на которой дано поясное изображение стрельца, прощающегося с народом¹. Другой этюд — маслом² — дает изображение кланяющегося стрельца в рост в самой последней редакции, совпадающей до мельчайших подробностей с окончательным образом в картине. Отметим, что уже в самом первом наброске композиции картины, где в очень схематичной форме были намечены все основные фигуры привезенных на казнь стрельцов, мы видим наряду с сидящими в телегах и очертание одной возвышающейся фигуры, которое является замыслом прощающегося с народом стрельца.

В разноликой галлерее стрелецких типов наряду с ожесточенными фанатическими характерами, чьи мысли до последних мгновений охвачены яростной ненавистью к Петру и его приверженцам, Суриков отвел место и для стрельца, который в эти страшные минуты, поднявшись на телеге, отвешивает глубокие поклоны, прощаясь с народом.

Суриков не сразу пришел к тому решению образа, какое мы видим в картине.

Стрелец, прощающийся с народом. Этюд. 1879. Б., акв. Ростовский музей изобразительных искусств

Акварельный этюд Ростовского музея содержит иную (более раннюю) трактовку, чем этюд маслом Третьяковской галлереи. Акварель изображает черноволосого стрельца средних лет, который стоит, сильно наклонив голову, так, что густой черный чуб свисает вниз, образуя фон для лба и острого носа, а узкая черная борода клином касается груди и загибается вперед несколькими завитками. Жилистая шея и худощавое лицо легко подцвечены охрой, фон — ультрамарином. Поверх белой рубахи накинут кафтан со стоячим воротом. Уронив голову на грудь, стрелец исподлобья смотрит вверх, подняв густую черную бровь. Его худощавое лицо с красивыми энергичными чертами и в эти последние минуты сохраняет черты сильного характера, несломленной воли, и только взметнувшаяся крутой дугой густая черная бровь выражает какое-то горестное недоумение. Этот этюд с натуры был написан очень быстро — видно, как мастерски использовал Суриков возможности наплывов акварельных красок при письме на еще влажной бумаге. И в то же время Суриков явно искал не только сходства и выразительности, но и красоты в силуэте, в ритме изогнутых линий, в оттенках сдержанной суровой красочной гаммы, — ибо и здесь целью художника было «торжественность последних минут передать». Акварель Ростовского музея дает яркий и вполне законченный образ. Чем же объяснить, что Суриков отказался от использования его в картине и в том же 1879 году написал с другого натурщика этюд маслом, который почти без изменений и вошел в окончательное решение? Думается, тем, что в акварельном этюде образ кланяющегося стрельца по своему психологическому строю слишком сближался с волевыми натурами рыжего и чернобородого стрельцов, тогда как здесь надо было выразить совершенно иное состояние, момент прощания осужденного с народом. Именно таким требованиям и отвечает образ стрельца на этюде Третьяковской галлереи. Интересно проследить, как, оставляя ту же постановку фигуры, Суриков убирает все черты, говорящие о «колючести» характера и о волевой силе стрельца. Усилен наклон головы, так что шея образует почти прямой угол с фигурой (отброшен стоячий воротник и увеличен вырез ворота кафтана; наклон шеи подчеркнут также воротом рубахи). Более беспорядочны стали спутанные пряди волос и бороды, более изможденным — лицо. Опущены и уменьшены брови, глаза не смотрят более исподлобья, вверх, а обращены вниз, к толпе, главное же — совершенно изменилось выражение взгляда, как бы устремленного внутрь и полного глубокой задумчивости. При переносе этого этюда на картину Суриков внес лишь самые незначительные поправки (чуть усилил наклон силуэта слева, акцентировал тени у ворота рубахи и т. д.), полностью сохранив найденное в этом этюде психологическое состояние стрельца, который обращается к народу с последним прощальным поклоном.

Образ кланяющегося стрельца истолковывался в литературе о Сурикове неверно; утверждали, будто в нем выражена «трепетная покорность, преклонение перед могучей роковой силой»³, воплощенной в фигуре Петра; или же «фаталистическая покорность судьбе», сходная с идеей толстовского «непротивления злу»⁴, что якобы присуще и другим образам стрельцов и картине в целом.

Такие утверждения, построенные не на анализе конкретных образов, а на предвзятом, крайне субъективном их истолковании, неубедительны. В частности, при рассмотрении образа кланяющегося стрельца нельзя игнорировать смысл многовекового народного обычая, вошедшего в предания и песни. Так, в старинной песне об опальном князе поется:

«Как возвели князя на сруб высок...
Он на все стороны кланялся
Ах, прости, прости, мир и народ божий
Помолитеся за мои грехи
За мои грехи тяжкие!
Не успел народ воззрити,
Как отсекли буйную голову
По его плечи могучия»⁵.

В таких прощальных поклонах нет ни «смирения» перед царем, ни выражения «слабости духа». Степан Разин так же прощался с народом, кланяясь ему перед казнью, но раскаяния в этих поклонах не было, как не было в них и покаяния перед царем: дух Степана Разина остался могучим и несломленным.

Создавая образ кланяющегося стрельца, Суриков был верен исторической правде: стрелец, прощаясь с жизнью, просит прощения в своих грехах у народа, а не у царя; он кланяется народу, повернувшись спиной к Петру. Поэтому, даже предавшись мыслям о смерти, этот стрелец не порывает единства со своими товарищами; его отношение к царю Петру, боярам и иностранцам остается таким же неизменным, как и у остальных осужденных.

Вместе с тем обращение кланяющегося стрельца в последние минуты своей жизни к народу является очень важным элементом для всего идейно-художественного строя картины, расширяет масштабы события, выводя его за рамки только семейно-родственных отношений и устанавливая связь стрельцов с собравшимися на Красной площади. Среди современников Сурикова были попытки именно такого истолкования значения образа кланяющегося стрельца. В одной из статей о картине есть следующие строки: «Солдаты уже влекут к казни одного стрельца. Второй, через силу поднявшись на телеге, держит прощальную речь к народу. Картина по глубокому чувству, высокой технике и археологической верности производит глубокое впечатление»⁶.

Стрелец, прощающийся с народом. Этюд. 1879. Третьяковская галлерея, инв. № 6083

Образ кланяющегося стрельца — поразительная удача художника. Этот образ очень важен с точки зрения композиционного строя и эмоционального звучания всей толпы в целом; это — необходимейшая нота в общем хоре народного страдания.

В кланяющемся стрельце показан человек, ослабевший не духовно, а физически; изможденный невзгодами и измученный страшным розыском, с ввалившимися щеками и впалой грудью, собравший последние остатки своих сил. (Не случайно использование Суриковым сибирского воспоминания о старике, который под тяжестью мешка «шел, раскачиваясь от слабости, и все народу кланялся».) Тем существеннее его обращение к народу с последним предсмертным поклоном, что придает его возвышающейся над толпой и склонившейся перед народом фигуре черты страдальца за народное дело, черты мученика. Возможно, отсюда сравнение склоненной фигуры Стрельна с древнерусской иконой из «чина», высказанное художником А.М. Кузнецовым.

Фигура кланяющегося стрельца вследствие сложной многоплановости образа действительно порождает много ассоциаций. И если одна линия этих ассоциаций добавляет новые грани к представлению о характере стрельцов и их героизме, то другая линия усиливает впечатление страшного конца, ожидающего осужденных стрельцов в самые ближайшие минуты. Силуэт вытянувшейся фигуры стрельца, высоко поднятой над толпою, с головой, свесившейся на грудь, необычайно выразителен и, как верно заметил А.Д. Попов, своими очертаниями вызывает ассоциации с фигурой повешенного⁷, что повышает трагическое звучание образа.

Примечания

1. Стрелец, прощающийся с народом. Этюд. 1879. Б., акв. 31×25. Ростовский музей изобразительных искусств.

2. Стрелец, прощающийся с народом. Этюд. 1879. Х., м. 57×33. Третьяковская галлерея, 6083.

3. Ю. и З. Шумурины, Русская живопись. М., 1910, стр. 39.

4. А. Михайлов, В.И. Суриков. — «Новый мир», 1937, № 5, стр. 258.

5. И.К. Кондратьев, Седая старина Москвы. М., 1893, стр. 226. Просьба «простить грехи тяжкие» относится к грехам вообще, свершенным за всю жизнь, которая сейчас оборвется, и ей нельзя придавать смысла раскаяния в совершении того конкретного поступка, за который присуждена казнь.

6. Газ. «Голос» от 24 февраля (8 марта) 1881 г., № 55.

7. А.Д. Попов, О художественной целостности спектакля. М., 1957, стр. 157.