Петр I

Суриков неоднократно задумывался над личностью Петра, его ролью в истории России и несомненно понимал, что Петр стремился содействовать национальному развитию страны (другой вопрос, какими средствами и какой ценой). Так, в письме от июля 1903 года к О.В. и П.П. Кончаловским, которые находились в то время в Архангельской губернии близ Холмогор, Суриков писал: «Поклонитесь от меня памятнику Петра Великого и еще поклонитесь в сторону деревни Денисовки, откуда Ломоносов выбрался на свет божий»¹.

По воспоминаниям П.П. Кончаловского, отношение Сурикова к Петру было двойственным, противоречивым: Суриков и восхищался Петром — его силой, его смелостью, его размахом, его решительностью (монахов заставил работать; перелил колокола на пушки), звал его «Петруха», и вместе с тем многое возмущало его в Петре, прежде всего — жестокое отношение к народу, подчеркнутая благожелательность — предпочтение, которое оказывал Петр приезжим иностранцам, и т. д.

Сурикова зачастую неправильно понимали и считали, что раз он сочувственно изображает стрельцов, — значит, он «за» старину, значит, он «против» Петра. Характерно, что один из земляков Сурикова, помогавший ему подбирать материалы для «Красноярского бунта», в переписке с Суриковым затронул и вопрос о Петре. Письмо Сурикова до нас не дошло, сохранился лишь черновик ответного письма, направленного Сурикову, по которому можно судить, о чем шла речь в этой переписке. Автор письма пишет: «Теперь пару слов относительно Вашего «больного вопроса». Я так же как и Вы недолюбливаю царя Петра — слишком у него руки в крови, но я все-таки не могу отрицать того, что стрелецкое движение является реакционным с точки зрения исторического процесса. Задайтесь вопросом: что было бы, если б стрельцы одержали верх?

Конечно, глубоко неправы те, кто называет Вас реакционером только потому, что Вы тепло изобразили стрельцов; это люди, которые не в состоянии заглянуть поглубже, люди короткого кругозора, мещане в политике. Современникам вообще непосильно дать оценку Ваших творений, — и ниже Вашего достоинства огорчаться тявканьем пустолаек. Как и всякого крупного человека, Вас поймут и оценят только лет через 25»².

Из этого текста видно, что Суриков подвергался нападкам «мещан в политике» за сочувственное изображение стрельцов. Видно также, что Сурикова называли за это реакционером. Можно заключить, что Суриков недолюбливал Петра и что для Сурикова вопрос о Петре был «больным вопросом». Но вряд ли Суриков нуждался в поучении, которое преподал ему автор письма, стремившийся разъяснить, что стрелецкое движение является реакционным с точки зрения исторического процесса.

Картина Сурикова «Утро стрелецкой казни» отчетливо показывает, что при всем сочувственном изображении стрельцов, Суриков не допустил ни малейшей их идеализации, так же как при всем «недолюбливают» Петра I Суриков не допустил никакого сгущения красок с целью его «обличения» или «разоблачения».

Петр I. Рисунок Сурикова с гравюры В. Фэйсорна. Б., граф. кар.

К сожалению, до нас дошли только отрывочные сведения о работе Сурикова над образом Петра.

Во время сбора этюдов для картины «Утро стрелецкой казни» Суриков жил летом 1879 года в имении Дерягиных в Тульской губернии³. Из воспоминаний сына Н.Н. Дерягина — А.Н. Дерягина, записанных С.Н. Гольдштейн в 1927 году, известно, что для ряда образов «Утра стрелецкой казни» Сурикову позировали жители этого имения. Так, стрельчиха, сидящая на земле, написана с Марии Петровны Соколовой, жившей в доме Дерягиных. Там же нашел Суриков и натурщика для Петра в лице управляющего имением «Липецы» Кузьмы Тимофеевича Шведова. Это был крестьянин-собственник, высокого роста, имевший обыкновение ездить верхом, подбоченясь. Более подробных сведений об этом натурщике не сохранилось. Можно лишь догадываться о его энергии и привычке хозяйским взором оглядываться вокруг во время поездок верхом, да еще о некоторых чертах его характера, которые, вероятно, послужили причиной того, что простой крестьянин был назначен управляющим имением.

Нередко Суриков, изображая тот или иной персонаж на своих картинах, чтобы лучше проникнуться особенностями его психического склада и понять изнутри его поведение и внутреннее состояние, стремился как бы перевоплотиться в этот персонаж, как это делают актеры.

В.С. Мамонтов, вспоминая о пребывании Сурикова и других русских художников в Абрамцеве, рассказывает: «Как-то в один из приездов Сурикова в Абрамцево при виде нашего увлечения верховой ездой в нем заговорила казацкая кровь и он заявил моей сестре: «Коня, коня, дайте и мне коня!» Конечно коня ему дали и с той поры осталась в памяти характерная фигура Василия Ивановича на казацком седле — это для нас, ездивших всегда на английских седлах, было совсем непривычно. Подпершись левой рукой в бок, возвышался Суриков над своей лошадь ю, не отставая ни в чем и нигде от молодежи»⁴.

Думается, что особая посадка Петра, при которой он резко выпрямился в седле и возвышается над своей лошадью, подбоченясь одной рукой, содержит в себе что-то от привычной осанки самого Сурикова во время верховой езды.

Интересно проследить процесс работы Сурикова над костюмом Петра. В литературе о Сурикове обычно цитируется фраза из воспоминаний Волошина: «Петр у меня с портрета заграничного путешествия написан, а костюм я у Корба взял»⁵.

И. Оттенс. Изображение одеяния знатной московской особы. Гравюра

В дневнике Корба имеются следующие строки: «Когда все выведены были на место казни и каждая шестерка распределена была по каждой из двух виселиц, его царское величество, в зеленом польском кафтане, прибыло в сопровождении многих знатных московитов»⁶.

В другом месте Корб пишет, что Петр, «одетый в польскую шубу... подъезжал к воротам»⁷. Упоминание польской одежды вызвано тем, что Петр, возвращаясь в Москву проездом через Польшу, посетил нового польского короля Августа, «с которым сдружился, провел вместе четыре дня и обменялся платьем и шпагами»⁸. Сообщения историков о том, что Петр, вызванный в Россию в связи со стрелецким бунтом, впервые появился в Москве в польском костюме, свидетельство Корба — все это, казалось бы, обязывало Сурикова в выборе им одежды для образа Петра. А приведенные строки Волошина (на которые часто ссылаются в литературе о Сурикове) заставляют думать, что с «портрета заграничного путешествия» написано лицо Петра, а для одежды использовано описание Корба, то есть что на картине изображен зеленый польский кафтан.

Однако это не так. Создание художественных образов в исторической живописи — процесс гораздо более сложный, чем простое, даже документально-точное воспроизведение одежды изображаемых деятелей, и картины Сурикова это превосходно доказывают. Имеется рисунок Сурикова (Красноярский краевой музей), копирующий известный гравированный портрет Петра I В. Фэйсорна. На рисунке внизу надпись, сделанная рукой Сурикова: «Петр 25 лет». Эта надпись указывает, что Суриков воспроизвел Петра, каким он выглядел в 1699 году, то есть в год казни стрельцов. На этом портрете Петр изображен в нарядном костюме, что особенно видно по покрою его парчового плаща с богатой запоной и по рисунку петлиц (совершенно не русской формы) на его кафтане, а также по шапке с отогнутыми вверх меховыми отворотами, между которыми укреплена еще одна запона из драгоценных камней, кончающаяся вверху тремя жемчужными трясилками. Рисунок этот, весьма тщательно выполненный Суриковым, был сделан, очевидно, в качестве подготовки для создания образа Петра. Однако если мы сравним этот рисунок с изображением Петра в картине, то прежде всего бросается в глаза тот факт, что Суриков не использовал этот нарядный костюм иноземного покроя. На картине Петр изображен в костюме, взятом с гравюры И. Оттенса, сделанной в Амстердаме во время приезда туда Петра и изображающей Петра в русской национальной одежде. Голландская подпись под гравюрой гласит: «Изображение одеяния знатной московской особы»⁹.

Полное соответствие костюма Петра в картине русской одежде Петра в гравюре Оттенса совершенно очевидно: тот же покрой кафтана с очень широкими в плечах рукавами, которые резко суживаются к запястью, точное совпадение форм и числа вшитых на груди шести петлиц с небольшими кисточками по концам и т. д. Суриков лишь несколько изменил форму ворота, опушенного мехом, и изобразил воротник в виде горизонтальной меховой опушки, чтобы сильнее подчеркнуть широкую линию плеч. Шапку Петра с запоной, кончающейся трясилками, Суриков действительно взял с английского портрета и использовал свою зарисовку, хранящуюся в Красноярском музее.

Что заставило Сурикова отойти от описания Корба и отказаться от использования подготовительного рисунка с иноземным кафтаном? Ведь, казалось бы, такой кафтан мог дополнительно объяснить смысл крутой расправы Петра со стрельцами, выступавшими против иностранных новшеств. Однако Суриков понимал свою задачу глубже. Ему нужно было создать такой образ Петра, который был бы неразрывно связан с русскими солдатами-преображенцами и с русской архитектурой кремлевских башен и стен. В картине Сурикова Петр выступает как исторический деятель, воплощающий принцип русского абсолютистского государства, и в этом своем качестве противопоставленный пестроте и многообразию древнерусской народной толпы и связанному с ней отжившему свой век стрелецкому войску. Простой темно-зеленый кафтан со вшитыми горизонтальными петлицами сближает фигуру Петра с темно-зелеными мундирами преображенцев, на груди которых вшиты простые горизонтальные петлицы. То, что Суриков оставил для Петра иноземную шапку, скорее объясняется тем, что трясилки запоны вместе с острыми отворотами меха образуют над лбом Петра некоторое подобие короны, что выделяет царя Петра из всех присутствующих на площади. Поэтому своеобразная форма шапки Петра в данном случае была вполне уместна.

Если обратиться теперь к лицу Петра и сравнить окончательный образ картины с красноярским рисунком, то будет видно, в каком направлении перерабатывал Суриков иконографический материал. Шею Петра (по сравнению с гравюрой) Суриков сделал почти вдвое шире, что вместе с широкими плечами подчеркнуло огромную физическую силу Петра и придало его фигуре монументальность. Тонкие загнутые усики (какие были на английской гравюре) Суриков отбросил и заменил двумя узкими полосками темных усов над верхней губой. Намеченную на гравюре глубокую переносицу Суриков использовал, чтобы создать выпуклый нависший лоб и почти сросшиеся в одну дугу суровые брови. Вместе с тем круглые глаза навыкате, которые передает английская гравюра и красноярский рисунок с нее (а также бюсты Петра I работы Растрелли и Жилле), Суриков сохранил и усилил в картине, придав глазам Петра грозный блеск.

Примечания

1. В.И. Суриков, Письма, стр. 128. Письмо О.В. и П.П. Кончаловским от 23 июля 1903 г.

2. Письмо В.И. Анучина В.И. Сурикову от 14 октября 1901 г. (ЦГАЛИ, фонд 879, опись 1, ед. хр. 1, д. 46).

3. Одна из сестер художника Бодаревского была замужем за Дерягиным, и Суриков с Бодаревским были приглашены провести лето в имении «Липецы», которое находилось в Тульской губернии в Липецкой волости и принадлежало Н.Н. Дерягину.

4. В.С. Мамонтов, Воспоминания о художнике. М., 1951, стр. 44—45.

5. Максимилиан Волошин, Суриков. — «Аполлон», 1916, № 6—7, стр. 56.

6. «Дневник поездки в Московское государство Игнатия Христофора Гвариента... веденный Иоганном Георгом Корбом», стр. 226.

7. «Дневник поездки в Московское государство Игнатия Христофора Гвариента... веденный Иоганном Георгом Корбом», стр. 226.

8. М. Богословский, Возвращение Петра I из-за границы в 1698 году. — «Старая Москва», сб. I, вып. 5. М., 1929, стр. 81.

9. См.: Д.А. Ровинский, Подробный словарь русских гравированных портретов, т. III, № 72, стр. 1553.