Послесловие

На родине Василия Сурикова, в Красноярске, о его жизни и деяниях, как о жизни античного героя, до сих пор ходит множество мифов, легенд, побасок. Вместе с тем его называют «настоящим сибирским мужиком» и любят находить сходство суриковского брата Александра со знаменитым правнуком художника Никитой Михалковым...

Напомним кратко родословную великого художника. У четы Суриковых родились две дочери: Ольга и Елена. Младшая замуж не вышла и потомства не оставила. Наталья Кончаловская, дочь Ольги, рассказывает об одном из периодов семейной жизни Василия Сурикова, когда брак уже устоялся, а до болезни ее бабушки, Елизаветы Августовны (завершившейся смертью в 1888 году), кажется, было далеко.

В московском доме Збука, на Долгоруковской улице, уложив маленьких дочерей, «Суриковы сидели в гостиной весь вечер, читали по очереди вслух "Анну Каренину". Когда читала Елизавета Августовна, Василий Иванович слушал, зарисовывая лицо жены, а когда он сам читал, Елизавета Августовна слушала за шитьем или вязаньем... бывали у них и званые вечера. Еще в Риме они встретились с семьей Мамонтовых. Оля и Лена подружились с дочерями Саввы Ивановича — Шурой и Верой. Той самой Верушкой, которая вскоре позировала Серову для портрета "Девочка с персиками"... Все чаще стали бывать у Сурикова и художники. Обычно это были "вечерние чаи с рисованием". Тогда приезжали Репин, Васнецов, Остроухов. Старинный приятель Василия Ивановича художник Матвеев. Приезжал и Крамской, если бывал в Москве. Кто-нибудь приводил натурщика или натурщицу. Рисовали все вместе, сидя за чайным столом. Шла веселая беседа. Иногда Василий Иванович брал гитару, на которой играл виртуозно. И все пели старинные песни. Часто спорили о живописи, и Оля, которой разрешалось сидеть в столовой за маленьким столиком и в подражание старшим тоже рисовать, часто слышала два слова: "техника" и "Рафаэль"...»

Так бывало по субботам. Все остальные дни Суриков, уйдя в себя, напряженно работал — над «Стрельцами», «Меншиковым», «Боярыней Морозовой».

И вот любимая жена художника умирает в страданиях. Спасаясь от тоски, Суриков с дочерьми едет в Красноярск, создает там картину «Взятие снежного городка», используя опыт написания «Боярыни Морозовой». В Москве собственного жилья он так и не заимел, жил в арендованных квартирах и гостиницах, мечтал вернуться в Красноярск. О том, что эта мысль никогда художника не оставляла, свидетельствует факт его постоянной жизни «на колесах».

В 1902 году, на Масленице, старшая дочь Ольга вышла замуж за художника Петра Кончаловского. Без нее дом опустел. Василий Иванович и младшая дочь Лена затосковали. К счастью, вскоре Суриков и Кончаловский, невзирая на разницу в возрасте, подружились. За пять дней до своего 55-летия Василий Суриков стал дедом. 19 января 1903 года появилась на свет его старшая внучка Наташа, и его жизнь переменилась. В этот период художник пишет своего «Степана Разина», уходящего вдаль на челне. И — без конца путешествует, то с Кончаловскими по Франции, Испании, то отправляется на Волгу и в Минусинские степи, в Ростов Великий и в Крым. Он еще успел написать «Посещение царевной женского монастыря», но эта картина — скорее добротная иллюстрация к старинному бытию. В 1916 году художника не стало, жизнь его продолжилась во внуках.

Наталья Кончаловская и ее младший брат Михаил росли в доме, где бывали Шаляпин и Нежданова, Скрябин и Прокофьев. С детства Наталья «с большой легкостью плела стихи». Свой путь в литературу она начинала с переводов стихов Вордсворта, Шелли на русский язык. Увлеклась английской детской поэзией и стала писать детские стихи. Этому способствовал ее брак с Сергеем Михалковым, которого вся страна знает прежде всего как детского поэта. Первая книжка Натальи Кончаловской «Сосчитай-ка!» вышла в 1944 году. За 50 лет литературного труда ею было создано немало: переводы и обработки либретто к известным операм, книга-портрет Эдит Пиаф «Песня, собранная в кулак», повесть «Династия Вишневских», переводы провансальских поэтов и произведений с языков народов, книга-путешествие по Китаю «Чжунго, Нинь Хао!» (совместно с Юлианом Семеновым, мужем ее дочери Екатерины от первого брака), множество рассказов и стихов. Ее книга для детей «Наша древняя столица» — исторические события, изложенные в поэтической форме, — много раз переиздавалась, так же как и «Дар бесценный» о ее великом деде.

У Натальи Кончаловской и Сергея Михалкова родились два сына: ныне широко известные кинорежиссеры Андрей Михалков-Кончаловский (1937 г. р.) и Никита Михалков (1945 г. р.). Андрей Сергеевич — отец семерых детей, Никита Сергеевич — четверых. Таким образом, у Василия Сурикова 11 праправнуков, которые в основном пошли по стопам отцов, избрав актерскую и режиссерскую профессии. Было бы Сурикову чему подивиться!

Наталья Кончаловская, верно хранившая память о предках своих и мужа и передавшая эту память своим сыновьям, умерла в 1988 году. У нее в комнате всегда висел ее детский портрет в кокошнике и оплечье — этюд Сурикова к картине «Посещение царевной женского монастыря».

В автобиографической книге «Территория моей любви» (2015) Никита Сергеевич Михалков пишет: «Во мне никогда не исчезало чувство происхождения. Даже тогда, когда я не понимал, что оно существует. Я ощущал его как шум жизненных соков в дереве. Будто наведенные токи какие-то, источник которых — в далекой дали».

Он рассказывает, что в его роду было много бояр и воевод: «Я держал в руках грамоту, в коей первый царь из династии Романовых, Михаил Федорович, даровал земли боярину Михалкову, своему троюродному брату и постельничему».

Вот Никита Михалков по ходу повествования приближается к Василию Сурикову: «Вероятно, по наследству и мне достался "воинский мозг". Когда ситуация накаляется, будто шампанское начинает пениться в крови. И это вызывает во мне веселое, лихое ощущение боя».

Вспомним казачью привычку художника веселиться при встрече с трудностями, будто на удалом коне взлетая над препятствиями.

И далее:

«Всегда помню о том, что мой знаменитый прадед, несмотря на свою принадлежность к миру "изящных искусств", был сибирским казаком...

И во мне сидит это казачество, я это люблю. Тут все замешено на внутренних, корневых вещах, которые трудно объяснить».

Можно без преувеличения сказать, что не только великий Василий Суриков продолжается в своих одаренных правнуках, но и жизнь современных суриковедов обогащается их именами. Еще бы, братья Андрей и Никита воплотили в кинолентах своего рода режиссуру полотен прадеда. Никита Сергеевич воскрешает в книге его дух: «Василий Иванович Суриков был человеком крутого нрава — любил или "не выносил", без полутонов. Слово "теплый" он вообще ненавидел (допустим, выражение "теплые отношения"). Говорил: "Теплыми могут быть только помои. Либо горячее, либо холодное; либо души не чаю, либо терпеть не могу!"».

Это впитала и внучка художника, их мама. И в этом смысле Наталья Петровна имела сибирский характер — такой же резко континентальный, как красноярский климат. Была, правда, при этом отходчива...

Суриков не раз путешествовал по Италии, другим странам, но нет более русского исторического живописца, чем автор «Боярыни Морозовой» и «Утра стрелецкой казни». Да, в свое время он копировал полотна Веласкеса, Эль Греко, часами простаивал в музее Прадо в Мадриде, но, вернувшись на родину, писал «Степана Разина», «Покорение Сибири Ермаком», «Переход Суворова через Альпы» или «Взятие снежного городка».

Как пишет Никита Михалков: «...в первый раз я попал в Дом-музей Василия Ивановича Сурикова в Красноярске "за компанию", вместе с мамой и ее младшим братом, моим дядькой, замечательным художником Михаилом Петровичем Кончаловским. (Он ушел из жизни в возрасте девяноста четырех лет, на десять лет пережив мою маму.) Потом, уже осознанно, я сам отправился в этот город и теперь бываю так часто, как только удается, чтобы заглянуть в дом прадеда».

В 1995—1998 годах Никита Сергеевич снимал фильм «Сибирский цирюльник» и заночевал в красноярском Музее-усадьбе В.И. Сурикова, о чем рассказал в книге так:

«С этим местом связана очень важная для меня история. Перед съемками "Сибирского цирюльника" я попросил у Людмилы Павловны Греченко, директора дома-музея прадеда, разрешения там переночевать. Не знаю почему, но мне казалось, что необходимо побыть наедине с этим домом, где витали духи моих предков, прежде чем скажу заветное слово "мотор" в день начала съемок. Где же еще, думал я, можно почерпнуть силу духа, мощь темперамента, как не в доме великого русского художника, одного из лучших наших исторических живописцев?

Ощущение, которое испытал в ту ночь, потрясающе сильное. Не могу объяснить, чего я ждал от этой встречи. Меня положили в комнате брата Василия Сурикова, моего двоюродного прадеда Александра, на которого, говорят, я очень похож. Действительно, в этом нетрудно убедиться, вглядевшись в картину Василия Ивановича "Взятие снежного городка". С правой стороны виден профиль человека с усами — это Александр Суриков.

Поначалу это была жуткая ночь. Дом не принимал меня — кряхтел, вздыхал, стонал... "Кто это? Почему этот человек здесь?" — казалось, думал дом. И я вставал, бродил по темным комнатам, скрипел половицами, вдыхал запахи... Но дом меня не принимал. В столовой я остановился перед иконами в красном углу: они только угадывались в темноте, чуть поблескивая киотами от тусклого света, падавшего на них через окошко.

Перед иконами угадывалась незажженная лампада. Я нащупал стул покрепче, подставил его к иконостасу. Лампада была сухой и даже, как показалось, с паутиной. Конечно, найти в музее лампадное масло и спички — дело гиблое, я это понимал, но стал искать. Самое удивительное, что я нашел и то и другое. Я заправил лампаду маслом, поправил фитиль и чиркнул спичкой. Теплый свет горящего фитилька мягко осветил древние потемневшие иконы. Казалось бы, ничего особенного в доме не произошло, ничего не изменилось. Но на самом деле изменилось все. Дом наполнился какой-то неведомой жизнью. Свет лампады в углу перед иконами дал ощущение живого дома, полного родных людей, которых сейчас просто нет в этой комнате.

И тут, что самое поразительное, дом меня принял. Я в этом уверен. Он почувствовал, что я свой, успокоился и даже... словно улыбнулся мне. Я улегся на маленькую жесткую кровать своего двоюродного прадеда и провалился в сон. Было шесть часов утра.

В семь меня разбудили, и, странно, я был бодр, абсолютно спокоен и свеж, словно проспал всю ночь. Горячий чай в доме прадеда, с сибирскими шанюшками — и все: не оглядываясь, без всяких сомнений, я "нырнул" в фильм длиной в три года...»

Сравнивая творчество двух братьев-кинорежиссеров — Андрея Кончаловского и Никиты Михалкова, можно дивиться тому, насколько мудр был Создатель, сотворивший их такими непохожими. Благодаря этому ни один из них не вторичен по отношению к другому, каждый — самостоятельное явление в кинематографе России и мира.

В сокровищницу Музея-усадьбы Василия Сурикова вложено и творчество его детей, внуков и правнуков, труд десятков, а может быть, уже и сотен исследователей, знатоков, просто неравнодушных людей, оставивших воспоминания о Сурикове, сообщивших что-нибудь о нем важное. И все это воссоединялось постепенно, год за годом, начиная с 1916 года — в 2016-м Красноярск отмечал столетнюю годовщину памяти своего великого земляка. В стосемидесятилетний юбилей великого художника, который будет праздноваться в 2018 году, общественность России несомненно убедится в том, как значимо имя Василия Сурикова — по той колоссальной по объему исследовательской работе, что была ему посвящена. А ведь когда-то, в девяностолетие художника, Н.М. Щекотов, автор предисловия к каталогу выставки 1937—1938 годов, отмечал: «Писем Сурикова пока ничтожное количество, в печати он почти не выступал, воспоминаний о нем современников нет. Лишь М. Волошин записал ряд высказываний самого Сурикова. Материал этот представляет огромный интерес». Впервые тогда вместе были представлены семь основных произведений, в каталоге было свыше четырех тысяч произведений, материалы поступили из Красноярска, Смоленска, Перми, Астрахани и других городов. И затем пошел вал материалов и новых сведений.

Позднее Галина Чурак, заведующая отделом живописи второй половины XIX — начала XX века Государственной Третьяковской галереи, отмечала:

«Важнейшим вкладом Третьяковской галереи в изучение творческой судьбы Сурикова стали осуществленные галереей две публикации писем Сурикова. Первая из них, подготовленная сотрудниками отдела рукописей Третьяковской галереи, вышла в 1948 году¹. Она включала 194 письма Сурикова, в основном родным в Красноярск, и около десятка писем к Сурикову от разных корреспондентов. Трудно переоценить значение этого издания. На протяжении двадцати с лишним лет оно было основным широкодоступным источником для всех, кто занимался изучением творческой судьбы художника. В 1977 году вновь сотрудниками галереи было осуществлено новое издание писем Сурикова, включавшее сверх изданных ранее пятидесяти вновь обнаруженных писем художника и ряд также новых писем к нему. И, что очень важно, издание включало воспоминания о Сурикове 25 авторов. Публиковавшиеся в разных изданиях, газетах, журналах, сборниках, чаще всего еще дореволюционного времени, большинство из них еще к этому времени стали библиографической редкостью, а часто просто недоступными. Ряд воспоминаний был записан специально для этого издания С.Н. Гольдштейн от еще живших в эту пору современников Сурикова».

Именно это издание и спустя 40 лет служит бесценным источником сведений о жизни и творчестве Василия Ивановича Сурикова.

Мощным потоком вливались в суриковедение материалы исследований академика Владимира Кеменова, который, подводя итоги своих трудов, неразрывно связанных с именем великого художника, писал: «Новое поколение историков искусства, конечно, еще многое откроет в творчестве Сурикова и скажет свое слово, но, надеюсь, что мимо моих трудов оно пройти не сможет...» Кеменов часто повторял: «Как бы я хотел поговорить с Василием Ивановичем, хоть полчасика побеседовать. Проверить свои догадки. Правильно ли я его понял? Согласился бы он с моими рассуждениями? Что он сам думал?» Со слов Л.Г. Крамаренко, супруги Кеменова, передавшей весь архив мужа в красноярский Музей-усадьбу Василия Сурикова, «он дружил с Ольгой и Еленой Васильевнами, записывал их воспоминания, внуками Натальей и Михаилом Кончаловскими, с Петром Кончаловским»².

Наблюдение, что книги о Василии Сурикове расходятся мгновенно, в равной степени связано с двумя факторами: с самим материалом исследований и той ответственностью, которую исследователи вкладывали в свои труды вместе с душой.

Я, автор этой книги, проживающий не в Москве, не в Красноярске, а в Иркутске, могу сообщить, что первую свою попытку рассказать о Сурикове предприняла в возрасте десяти лет, будучи красноярской школьницей. Наверное, я бы никогда не вспомнила об этом, если бы в книге Натальи Кончаловской «Дар бесценный», изданной в Красноярске в 1978 году и приобретенной мне моими родителями и используемой мною при написании этой книги, я не нашла конверт с письмом из редакции газеты «Пионерская правда». Помеченное 9 февраля 1973 года, оно гласило: «Здравствуй, дорогой друг! Письмо твое получили. Ты рассказала нам, как красноярцы отметили юбилей своего знаменитого земляка В.И. Сурикова. Жаль, что ты немного запоздала со своей заметкой. 24 января исполнилось 125 лет со дня рождения В.И. Сурикова, а твою заметку мы получили в феврале. Газета живет событиями дня, поэтому юнкор должен быть очень оперативным. Желаем успехов в учении! Литсотрудник Т. Мачнева». Ошибка мною исправлена: эта книга подоспеет к юбилею В.И. Сурикова в 2018 году.

И, наверное, не случайно, что я — ее автор. Мой отец, Виктор Павлович Секерин, сам рода и нрава казачьего, горячего и подвижнического, в 17 лет, проживая в прибайкальском селе, поступил на факультет журналистики Уральского госуниверситета. Интересуясь изобразительным искусством, он, по своим студенческим возможностям, приобретал альбомы репродукций живописи и графики, посещал лекции вечернего отделения искусствоведческого факультета. Я помню, что когда мне было четыре года, между моими родителями возник спор: мама считала, что мне еще рано видеть такую трагическую картину, как «Последний день Помпеи» Карла Брюллова. И, конечно, когда родителей не оказалось дома, я нашла книгу с изображением этой картины и насмотрелась на нее. Вскоре папа побывал в Италии в составе делегации молодых журналистов СССР и запрет с Карла Брюллова был снят, ведь перед моим взором предстали фотографии из Помпей, куда более конкретные, чем картина «Последний день Помпеи».

Оказавшись в Красноярске, наша семья подружилась с опальным тогда художником-авангардистом Андреем Поздеевым, памятник которому сейчас стоит на той же улице, что и памятник Василию Сурикову. Поздеев тогда нуждался, так как картины его не продавались, и четырежды он занимал у папы по двести рублей, возвращая долг, спустя время, картинами. В Иркутск осенью 1981 года я приехала с картиной Поздеева в руках: вдогонку нам он отправил ее в качестве компенсации своего последнего долга. Мне оставалось только что стать искусствоведом, окончив факультет теории и истории искусства Института им. И. Репина в Петербурге.

Обучаясь в средней школе № 35 в Красноярске, я сидела за одной партой в группе английского языка с Олегом Торгошиным, белокурым, веснушчатым и скромным парнем, собиравшимся поступать в Бугурусланское летное училище. Из книги Натальи Кончаловской я знала, что Торгошины — фамилия рода матери Сурикова, но не решилась что-то спросить у Олега.

А на днях мне понадобилось улучшить работу ставшего притормаживать ноутбука, и мой сын Николай посоветовал обратиться к одному из своих друзей — Олегу. Олег явился по моему звонку, отладил работу ноутбука и спросил, показывая на альбомы Василия Сурикова на моем столе: «Что, Суриковым интересуетесь? Я тоже Суриков. Я интересовался своим родом. Нас, Суриковых, в Иркутске тринадцать семей. А сам я пишу стихи, также занимаюсь изобретательством с шести лет. И мечтаю создать вечный двигатель. Вы знаете, что это такое?..»

Мне оставалось только пообещать Олегу Сурикову подарить книгу о Василии Сурикове после ее выхода.

В свое время Иркутск внес свою лепту в исследования о Василии Сурикове. В 1937 году здесь вышла книга А.Н. Турунова и М.В. Красноженовой «В.И. Суриков», в ней были опубликованы материалы опросов сибиряков, еще помнивших Василия Ивановича. Фамилия Турунов мне была знакома: я позвонила известному иркутскому художнику Евгению Орестовичу Турунову и поинтересовалась возможной родственной связью. «Да, это мой двоюродный дядя, Анатолий Турунов, — ответил Евгений Орестович, — о его деятельности можно прочесть в книге Юрия Лыхина "Художественная жизнь Иркутска первой четверти XX века"».

Действительно, в этой книге об Анатолии Турунове упоминается многократно; ученый и художник, общественный деятель, в названный период он был заметной персоной иркутской культуры. И, озаботившись тем, что еще живы люди, знавшие Василия Сурикова, совместно с красноярским фольклористом и краеведом М.В. Красноженовой собрал и издал книгу, которую упоминают все без исключения суриковеды после 1937 года. Во время Великой Отечественной войны И.В. Сталин в одной из своих речей в небольшом перечне великих деятелей дореволюционной отечественной культуры назвал имя художника Василия Сурикова. Это явилось сигналом, разрешающим углубить изыскания. В 1944 году в издательстве «Искусство» выходит книга Н.М. Щекотова со следующей преамбулой: «Книга с нашими очерками, посвященными творениям В.И. Сурикова, написана во время Великой Отечественной войны. Она, можно сказать, рождена этим временем. Упоминание имени Василия Ивановича Сурикова в докладе И.В. Сталина на торжественном заседании Московского совета депутатов трудящихся 6 ноября 1941 года побудило нас прямо поставить себе вопрос, что совершил Суриков такого, чтобы в час великого всенародного испытания, в час героической борьбы нашего народа с фашистскими захватчиками его имя могло прозвучать не только на весь Советский Союз, но разнестись с речью И.В. Сталина по всему миру?» И далее отвечает: «Суриков — один из художников, творения которых являются наивысшими достижениями нашего русского искусства и обеспечивают этому искусству мировое значение»³.

Интересен тот факт, что в серии «Жизнь замечательных людей» биография В.И. Сурикова вышла в год возобновления этой серии М. Горьким — в 1933-м, тиражом 40 тысяч экземпляров. Ее автор Иван Евдокимов. В библиотеке Иркутского областного художественного музея есть эта книга — зачитанная, подклеенная, с множеством перерегистраций и изменений инвентарных номеров, с карандашными пометками читателей. На последней странице чей-то «автограф» карандашом с характерным для довоенного времени почерком: «Скатерти 3 пододеяльник 1 простыни 5 полотенца 9».

Во вступлении Иван Евдокимов сообщает, что «Суриков важно похвалялся своими предками-казаками». Род его «из рядового и зажиточного слоя шагнул к кулацкой верхушке». Хотя «Василий Иванович Суриков не может быть назван сознательным носителем кулацкой идеологии в чистом виде». Автор много цитирует Максимилиана Волошина, называя его «покойным поэтом» (поэт умер в 1932-м — в год написания книги). И смотрит на художника Сурикова с идеологической высоты, несколько пренебрежительно. Исследуя линию родов Суриковых и Торгошиных, Евдокимов заключает: «Суриков... отличался редким пристрастием к своим "воинственным и воровским" предкам. Когда художник достиг большой известности и наступило время общественного интереса и внимания не только к творчеству живописца, но и к его биографии, Василий Иванович никогда не опровергал самых нелепых и бессмысленных суждений о его картинах и всегда ревниво исправлял малейшие неверные биографические данные».

Густо приводя тексты М.А. Волошина, Иван Евдокимов замечает: «По рассказам многих современников, нелюдимый, молчаливый и скрытный Суриков расцветал, если удавалось кому-либо из близких людей расшевелить в нем дорогие воспоминания». В книге множество авторских «перлов». Так, рассказывая о том, как юноша Суриков («чиновник») мечтает о художестве, Иван Евдокимов утверждает: «Он всячески ищет выхода, горит и тоскует по искусству и порой от отчаяния выпивает» (у Сурикова: «Мальчиком постарше я покучивал с товарищами». — Т.Я.). Или о провале при поступлении в Академию художеств, когда будущий художник порвал свой незадачливый рисунок и бросил в Неву: «Словом, вместо стенаний и мрачности крепыш-сибиряк прельстился стремительным течением реки и ему совершенно по-мальчишески захотелось пустить детские кораблики». И далее: «Академия художеств оценивалась всеми мыслящими передовыми людьми как парадное, украшенное дорогими памятниками, но всегда тленное кладбище». В Академии «...даже буйный и своевольный Суриков подвергался опасности "заражения". Среда действовала, обволакивала и могла одолеть». Однако: «Тридцатилетний Суриков по окончании Академии, конечно, был подготовлен к сознательно-творческому труду не только технологически».

Иван Евдокимов часто обращается к суждениям суриковеда Виктора Никольского. Видимо, его книга «Творческие процессы Сурикова», вышедшая в издательстве «Всекохудожник» в 1934 году, была известна ему по рукописи. Иван Евдокимов цитирует подходящие для его стиля повествования эпизоды воспоминаний В. Никольского:

«А разве не причудлив и не характерен факт, о котором рассказывает Виктор Никольский: "Я познакомился с Суриковым шестнадцатилетним юношей в 1892 году и бывал в его квартире-мастерской в доме Збук на Долгоруковской улице, где и создавалось в те годы 'Покорение Сибири', в 1892 году Суриков кончил свою, начатую еще в 1888 году картину 'Исцеление слепорожденного' и просил меня позировать ему для одной из фоновых фигур этой картины. Я, конечно, согласился. Суриков поставил меня в угол комнаты у стены в позе человека, с любопытством заглядывающего через чужие спины на сцену исцеления.

В ту пору я страдал внезапными обмороками, и такой именно обморок случился во время позирования. Очнулся я лежащим на полу и первое, что увидел, было склонившееся встревоженное лицо художника, подававшего мне стакан с водою. Когда я оправился и встал на ноги, Суриков тогда же показал мне на клочке бумаги беглый набросок падающего человека, как эскиз для одной из фигур создававшегося в соседней комнате 'Покорения Сибири'. Так он сам сказал.

Надо очень любить свое искусство, обладать немалой своеобразностью, чтобы забыть о первой необходимой помощи упавшему без чувств юноше и не забыть 'главного', то есть успеть нарисовать падение фигуры"».

Иван Евдокимов, приведя рассказ В. Никольского, делает свой вывод: «С такой непосредственностью поступков немыслимо сохранить во всем правильность и не ошибаться. Суриков ошибался и бывал пристрастен, привередлив и не в меру требователен». Что говорить — жизнь замечательного человека Василия Сурикова в пересказе Ивана Евдокимова читать любопытно, весело и поучительно.

В 1948 году с упоминанием уже послевоенной речи И.В. Сталина, в которой вновь прозвучало имя Василия Сурикова, в Иркутске выходит новая книга А.Н. Турунова «Суриков и его картины», как и предыдущая, ставшая библиографической редкостью. Ее скромный вид брошюры напоминает о послевоенных трудностях. Все книги, посвященные В.И. Сурикову, вышедшие после революции 1917 года и вплоть до 1960-х, поражают чрезвычайной скромностью издания, свидетельствуя о низком уровне жизни в тот период и одновременно о неуклонном преодолении всех бед и невзгод в Советской России.

Сибирский историк XIX века Н.М. Ядринцев восклицал: «Нет! Все, что смог сделать народ русский в Сибири, он сделал с необыкновенной энергией, и результат трудов его достоин удивления по своей громадности. Покажите мне другой народ в истории мира, который бы в полтора столетия прошел пространство, больше пространства всей Европы, и утвердился на нем! Все, что ни сделал народ русский, было выше сил его, выше исторического порядка вещей». Творчество Василия Сурикова и он сам как могучая, деятельная личность есть подтверждение этой мысли. Более того — пример и опора всему подлинному, неподкупному, что сохраняется в России и сегодня.

Примечания

1. См.: Суриков В.И. Письма. 1868—1916. М.; Л.: Искусство, 1948.

2. Суриковские чтения. Красноярск, 1999.

3. Щекотов Н.М. Картины В.И. Сурикова. М.; Л.: Искусство, 1944.