Ю.В. Котельникова (крестница матери Н.А. Ярошенко). Встреча

Однажды, возвращаясь вечером из сада с книжками и тетрадями домой, я увидела спускающегося с горы в сад отца с двумя мужчинами. Один из них был военный.

«Кто это?» — подумала я, но, вглядевшись хорошенько, узнала в них Г.Г. Мясоедова и Н.А. Ярошенко.

Отец часто останавливался и что-то объяснял им, указывая на деревья и пр. Я хотела было свернуть в боковую аллею, чтобы не встречаться с ними, так как была одета по-домашнему, не хотелось показываться художникам в таком непривлекательном виде, но было уже поздно: отец увидел меня и, указывая в мою сторону, сказал:

— Вот она!

Я поняла из этого, что у них перед этим уже был какой-то разговор обо мне. Пришлось подойти, поздороваться.

Николай Александрович Ярошенко бывал в Полтаве в последние годы не так часто, как раньше, когда была жива его мать, а моя крестная. У Николая Александровича своих детей не было, и поэтому он всегда очень баловал меня, когда была девочкой, делал мне подарки.

— О, да она уже совсем взрослая девица, — сказал он, здороваясь и удерживая мою руку в своей.

— Да, старое старится, молодое растет, — сказал Г.Г. Мясоедов.

Мы пошли по аллее, в конце которой были устроены кегли (упиравшиеся в решетку соседнего с нами сада Хондзинских), возле которых стояли две скамейки со спинками (самое любимое место всей нашей молодой компании). Мужчины сели на одной скамейке, я — напротив, на другой. Ярошенко восторгался нашим садом и живописным положением дома на горе. Он остановился в Полтаве на несколько дней, проездом из Петербурга на юг, в Кисловодск, где у него была собственная дача в окрестностях последнего. Жена его уехала вперед одна. Ярошенко был женат, как ходили слухи, на бывшей невесте поэта Некрасова — Марии Невротиной. Была ли это правда, не берусь сказать, хотя в литературе имеются на это указания (журн. «Минувшие дни» за 1928 г. Подруги поэта).

— Ну, что ж Вы сейчас пишете? — спросил меня Ярошенко.

— Сейчас некогда ей работать, — ответил за меня отец.

— Экзамены? — спросил Мясоедов.

— Да, — ответила я.

— Вы сделали большие успехи с тех пор, как я был у Вас здесь в последний раз, — сказал Ярошенко.

Мясоедов разглядывал меня внимательно с головы до ног изучающим прищуренным взглядом художника. Почти толкнул локтем сидевшего с ним рядом Ярошенко:

— А ведь не плохая модель, а?

Ярошенко одобрительно улыбнулся.

— Ничего... Вообще она расцвела! А девочкой была такая «бука».

Потом он обратился к отцу:

— Ну так как, Василий Алексеевич, отпустите Юлю ко мне на дачу?

Отец посмотрел на меня:

— Не знаю, как она... Хочешь на лето поехать к Николаю Александровичу в Кисловодск?

Я покраснела, смутилась от неожиданного предложения.

— А как же Николаев? — спросила я.

— А вот у тебя выбор: Николаев или Кисловодск, — сказал отец.

Ярошенко посмотрел на меня выжидательным взглядом.

Я не знала что сказать.

— Поработаем вместе, походим на этюды. У меня окрестности очень живописны. Так как? Согласны? — спросил он.

— Согласна.

— Ну вот и отлично!

Отец подумал и сказал:

— Вот не знаю только, как это устроить. Сейчас бы ей вместе с вами ехать... Так экзамены!

— Ну, когда сдаст все экзамены, — сказал Ярошенко, — тогда пускай сразу же катит ко мне.

— Она одна, пожалуй, не доберется...

— Ну, что вы, папа... Разве я маленькая?

Мясоедов криво усмехнулся и сказал:

— Еще, чего доброго, какой-нибудь черкес похитит ее в дороге, и она не доедет до Николая Александровича!

Все рассмеялись.

Потом у них зашел разговор о выставках, о картинах.

Досидели в саду до заката солнца. Становилось прохладно внизу, и отец предложил подняться в дом, где в это время Лида (вернувшаяся из Петербурга) накрывала на нижнем балконе стол к вечернему чаю. Отец с Мясоедовым пошли вперед, а Ярошенко взял меня под руку, и мы несколько отстали от них. Последние годы у него сильно пошатнулось здоровье, и ему, видимо, трудно было подыматься в гору. Проходя мимо вишневого участка, он задержался:

— Вы пробовали писать когда-нибудь цветущий сад? — спросил он.

— Пробовала, но... Ничего у меня не получается, трудно.

— Да, это не легкая задача, передать всю эту цветущую массу. А красиво!

— Папа советует сперва писать отдельные деревья, это легче. Я сделала несколько таких этюдов.

— Удачно?

— Немного лучше.

— Я видел ваши этюды, но не все. Василий Алексеевич показывал нам с Григорием Григорьевичем. У вас есть неплохие вещицы... Но все же, я думаю, что это не ваше дело, вы — будущая портретистка, это бесспорно.

— Да, меня больше интересует человеческое лицо.

— И вы его уже достаточно хорошо изучили. Вот приезжайте ко мне, поработаем еще вместе.

Когда мы поднялись по лестнице к аллее акаций и подошли к площадке с качелями, отделяемой низкой решеткой от цветника перед нижним балконом, Ярошенко приостановился и сказал:

— Вот написать бы! Какой интересный световой эффект!

Действительно, картина была удивительно красива! Наш дом с мезонином, построенный в русском стиле, уже сам по себе был красив, а теперь, в сумерках, он возвышался, как какой-нибудь замок, выделяясь на розовом фоне неба темным силуэтом. Дикий виноград, густо окутавший балкон вместе с крышей, теперь, весной, был еще довольно редким, и сквозь молодые листья пробивались зеленые лучи лампы. Это сочетание тонов бледно-розового с ярко-зеленым давало эффектную картину. Мой глаз привык уже к этим хорошо знакомым картинам, а на свежий глаз, да еще глаз художника, это должно было производить чарующее впечатление.

Когда мы поднялись на балкон, Ярошенко сразу же сказал отцу:

— Что ж вы, Василий Алексеевич, такой прекрасный колорист, и не пользуете живой натуры, которая у Вас под боком? Ведь это было бы не хуже Вашей картины «Со страстей», да и «Гаданья» тоже, в смысле световых эффектов.

Отец как раз в это время начал работать над картиной «Со страстей», которую готовил к следующей выставке передвижников. И Ярошенко находил картину очень интересной, хотя она далеко еще не была закончена.

— Я Вам предсказываю большой успех с этой картиной! — говорил отцу Ярошенко, когда после чая они снова перешли в мастерскую. Мясоедов молчал, но смотрел на картину с выражением плохо скрытой досады. Как ни странно, он, такой крупный художник, не выносил, когда хвалили других коллег, точно завидовал им. Эту его черту характера знали многие товарищи по искусству, и некоторые поддразнивали его, нарочито расхваливая в его присутствии чужие картины. Он же всегда находил недостатки даже у самых крупных художников. Мой отец, наоборот, всегда и всех хвалил и досадовал, что он не может написать так. За строгость к себе и своей работе от многих художников ему частенько доставалось, в том числе и от Ярошенко:

— Вы просто не знаете себе цены, Василий Алексеевич, — часто говорил он отцу. — Вы загубили себя на этом педагогическом, учительском поприще, и продолжаете себя губить. Вы закопались в провинции и отстаете от столичной жизни, от жизни искусства.

— Да... — отвечал отец, — вы правы, но... что делать! Слишком глубоко я пустил корни здесь, в Полтаве. Детей надо ставить на ноги! К тому же этот дом связывает. А продать его не могу, не мой, он детский, наследство матери. Да и привычка тоже... Всю жизнь ведь, как окончил Академию художеств, прожил здесь. И люблю я Украину, все эти гоголевские места, со «ставками да клинками».

— Но вы бы хоть почаще бывали в Петербурге.

— Когда же? Только летом, на каникулах, мог бы это делать. А ле-том-то как раз мне только и работать к выставке. Нет уж... Куда уж мне!

И все-таки каждый приезд в Полтаву Ярошенко сильно подбодрял отца и заставлял его энергичнее взяться за работу, за новые сюжеты. В эти годы отец писал «Со страстей». Для старухи ему позировала Софья, для мальчика-гимназиста — один из Колиных товарищей — Леша Старковский, девушку-подростка он писал больше из головы, а для рук с горящей свечой позировала я.

Кроме этой картины он работал еще над другой — «Гаданье», для которой тоже позировали Софья (старуха гадалка) и я. Эта картина тоже была построена (как и «Со страстей») на световых эффектах, что. отцу всегда прекрасно удавалось, и многие считали его одним из лучших колористов той эпохи.

...После отъезда Ярошенко (которому я обещала по окончании экзаменов приехать в Кисловодск) у нас дома начались разговоры и обсуждения этого вопроса. Лида находила, что мне не следует одной ехать к нему, что у меня нет для Кисловодска подобающих «курортных» туалетов, что иметь и заводить все новое — надо много денег и т. д. Отец доказывал, что это ерунда, потому что я еду не на курорт, не в самый Кисловодск, а в окрестности, буду жить на даче, ходить на этюды с Николаем Александровичем, и мне туалеты не нужны...