114. В Академию художеств¹

16 марта 1902 г[ода]

В 1893 году была реформирована императорская Академия художеств, она распалась на две части — Академию и Школу. Такое разделение вытекло из сознания необходимости отделить обучение от поощрения и управления делами искусства вообще. Горячо сочувствуя общему направлению и всему складу устава, будучи назначен в число членов Академии, я вступил в Собрание Академии с ясным сознанием долга никогда не уклоняться от указаний высшей воли, выраженной в новом уставе.

При открытии Академии в речи, прочитанной вице-президентом, было сказано: «Искусство отдано в ваши руки, оно будет тем, чем вы его сделаете»². В этих словах оказалась полная вера в горячее и искреннее отношение членов Академии к поручаемому им делу и надежда, что они поймут свои обязанности и исполнят их по совести. Положение членов Академии было исключительное, они были свободны от всякого вознаграждения и всякого поощрения, а вместе с тем от всякого стеснения в выражении своих мнений о нуждах искусства и всего того, что они находят полезным или вредным для его процветания. Во всем этом устав оставлял им полную свободу.

Являясь в Собрание Академии через некоторые промежутки, когда предстоящие вопросы казались мне значительными, и не имея возможности согласиться с тем, что делалось в Школе и Собрании Академии, я пробовал возражать, протестовать словесно и письменно в форме особых мнений, некоторые из которых попали в Сборник академических протоколов, другие были не допущены к печати, как мне было объяснено, по причине [их] резкости или потому, что сор из избы выносить не следует³. Как мои, так равно и других членов особые мнения встречались равнодушно, не возбуждали ничьего внимания, на них смотрели не как на добрый совет или посильное указание, а как на умывание рук, желание уклониться от ответственности за принимаемую меру, вообще же как на помеху правильному и скорому течению дела. Не обошлось без случаев, в которых личная инициатива и уклонение от общего мнения не прошли даром.

Мало-помалу равнодушие сделалось господствующей нотой. Дела поступали через Совет в Собрание Академии, которая никогда не отказывалась решать их, не мудрствуя лукаво.

В течение краткого срока со дня открытия реформированной Академии она пришла к нижеследующему результату: устав в основных положениях изменен, разделение Академии и Школы на практике исчезло.

Вице-президент является председателем в. Совете и Собрании, причем вопросы, решаемые в Совете положительным образом, в Собрании решаются нередко отрицательным под его же председательством. Профессора, обучающие в мастерских и классах, оказываются в Совете и Собрании поощрителями своих учеников. Ректор в одно и то же время занимает положение профессора, члена Совета^* и Собрания, причем положение ректора умалено до последней степени, он обратился в чиновника, отправляющего временно свои обязанности, в Совете играет второстепенную роль. Все эти изменения произошли без ведома и согласия Общего собрания, так как оно не было об этом спрошено.

Положение профессоров-руководителей изменено, несмотря на то что устав давал им достаточно гарантий на полную возможность вести дело свободно и с достоинством. Препятствием этому, по вежливому выражению Совета, послужило — русское добродушие.

Благодаря тому же добродушию и апатии Собрания Академии Совет часто выходит за границу своих полномочий.

Собрание лишено инициативы и всякой заботы об успехах и процветании русского искусства, занимаясь главным образом баллотировкой вопросов по очереди, определяемой администрацией (силы, не предусмотренной уставом). Классы и мастерские никем из членов не посещаются, всякая связь между Академией и Школой исчезла. Единственную возможность знакомиться с тем, что делается в Школе, представляют выставки, несмотря на то что серьезный исторический и бытовой род почти отсутствует, что учащиеся бессильны хорошо справиться с человеческой формой, что все наводнил пейзаж, обильно засоренный дягилевскими микрококками; никого это не печалит и не возбуждает желания поискать причины такого положения и поискать средств поставить на ноги шатающееся искусство.

Школы, начиная с Московской и кончая провинциальными, предоставлены на попечение местной администрации, заботят Академию только спросами на увеличение денежных пособий. Наблюдение за успехами рисования в школах министерства народ[ного] просвещения, по мнению самих членов, представляет неразрешимый вопрос и т. д. Напрасно было бы входить в детали этой истории процветания русского искусства под эгидою реформированной Академии.

Высказав свое мнение, продиктованное моею совестью, как единственную возможность пользоваться предоставленной членам Академии инициативой, мне остается только отойти в сторону, чтобы избавить себя от ответственности за неисполнение свободно принятых на себя обязательств.

Гр. Мясоедов

Примечания

*. На полях надпись карандашом: неправда.

1. 17 марта 1902 года Мясоедов послал эту «Записку» вице-президенту Академии художеств гр. Толстому, сопроводив ее письмом: «Милостивый государь граф Иван Иванович!

Не имея никакой возможности быть полезным делу искусства в положении члена Академии, нахожу единственно нужным сделать оглядку на жизнь и деятельность новой Академии, как она мне представляется, чем объясняется как появление записки, так и мое вынужденное положение постороннего зрителя. Прошу покорно Ваше сиятельство сообщить содержание приложенной записки в настоящем заседании Академии.

С глубочайшим уважением Гр. Мясоедов»

«Записка» была прочитана в Собрании Академии 18 марта 1902 года и напечатана в «Журналах имп. Академии художеств в 1902 году» (СПб, 1903, стр. 70—73). Между рукописью и напечатанным текстом есть незначительные расхождения. Собрание Академии никак не реагировало на «Записку» Мясоедова.

2. Мясоедов не точно цитирует слова из речи вице-президента в первом Собрании Академии 26 января 1894 года. (См. «Юбилейный справочник имп. Академии художеств. 1764—1914». Сост. С.Н. Кондаков, ч. 1, стр. 50.)

3. 26 февраля 1901 года Мясоедов поднял вопрос о печатании особых мнений членов при журналах Собраний Академии, указав, что его особое мнение, высказанное 20 марта 1900 года, печатать не намерены. Как тогда же сообщил Собранию вице-президент, мнение Мясоедова не было напечатано «ввиду резко выраженных [...] обвинений разных лиц в противозаконных действиях», что признано «неудобным». (См. «Журналы имп. Академии художеств в 1901 году». СПб, 1902, стр. 23.)