107. А.А. Киселеву

[Февраль 1897 Москва]¹

Многоуважаемый Александр Александрович!

Прежде всего Вы, конечно, знаете, что у меня нет против Вас никакого недоброжелательства и никакого основания его иметь, и поэтому мне поверите, что я ни обманывать Вас, ни лгать Вам, ни ввести Вас в заблуждение не имею никакой надобности; если я напишу Вам что-нибудь, что Вам покажется неверным, сочтите, что это от глупости. Это я Вам пишу для того, чтобы Вы читали спокойно и не искали задних мыслей и не делали толкований, а брали бы буквально так, как я стараюсь Вам изложить мои мысли по поводу А[рхипа] И[вановича]².

Если бы в обществе отдельные кружки путем ли переписки или сговора, приняв какое-нибудь решение, сочли его обязательным для всех, то одновременно могло бы возникнуть несколько таких неоформленных решений и в обществе произошла бы свалка, что и происходит в настоящее время. Обратите внимание на разницу: 14 петербуржцев и 14 москвичей в чем-то соглашаются, то, в чем они согласились, оказывается неудобоисполнимо. Москвичи, свободные от личных влияний и счетов, не желая оскорблять старых работников в Товариществе, говорят: «Ну, что же, коли это может быть неприятно кому-либо, мы отступаемся от своего мнения»³. Не то петербуржцы, они взбудоражены и кто же из этих 14? Влад[имир] Егор[ович], Алекс[андр] Алекс[андрович], Лемох и, может быть, еще кто-нибудь, Кузнецов, вероятно. Говорят, Куинджи пригласили Вы, Александр Александрович, и Кузнецов. Я понимаю, что Вам неловко сознаться в этой неосторожности, коли правда, что говорят, — на которую Вас никто не уполномачивал и за которую никто не ответчик. Но почему Вы сваливаете вину на тех, кто не участвовал в решении 28 (напр[имер] я), не только не участвовал, но даже и не знал, почему и написал Вам, что Куинджи надо баллотировать, пока Вы мне не выяснили дела. А Вы помните, что на Общем собрании ни слова не поднялось о приглашении: мне-то (председателю) как нельзя более это памятно⁴. Конечно, будь тут Ярошенко или другой кто, не обошлось бы без возражений. Почему же теперь, когда эти договоры стали нам известны, возражения перерождаются в самодурство, диктаторство и желание Вас унизить? Вы свое сопротивление смешиваете с натиском и всю вину кладете на одну сторону, а это несправедливо. Нельзя забывать службу людей делу, которого плоды мы собираем и которыми пользуемся и пользовались. Я не могу Ар[хипа] Ив[ановича] в этом случае мешать с Шишкиным или Ярошенкой, за каждого из них отдал бы дюжину капиталистов, как А[рхип] И[ванович]. Почему же Вы так предупредительны к Куинджи и так суровы к Ярошенко? Вы вступаете с ним в переписку, в которой, сохранив полное хладнокровие и приличие формы, вызываете его (больного во всяком случае) на резкий и раздражительный ответ. А скажите, пожалуйста, почему Вы позволили себе подвергнуть его исповеди, подозрительно заглядывать в его совесть и всячески доказывать, что то, что он говорит, неправда, а правду он скрывает, а поэтому ему грозит общественное порицание. Разве он Вас приглашал быть соглядатаем своей совести, разве известен Ярошенко как человек фальшивый и лгун? Я допускаю, что он может заблуждаться, еще чаще увлекаться и при настойчивости быть неудобным для многих. Мы же, памятующие жизнь Товарищества, помним, сколь полезна была эта самая стойкость нашему делу и сколько благодаря ей было получено работы, и нужной работы в Товариществе.

Что касается Куинджи? Правда, он мычал на средах, выставлялся, пока почувствовал силу, а затем ушел. Теперь у него есть капитал, он сидит в Академии в почете (совсем не заслуженном). Что нам-то до него? Работы у него нет, занятия искусством он оставил, и для этой персоны мы должны стеснять наших почтенных членов? Боже сохрани нас от такой несправедливости. Если бы на Собрании были противные голоса К. Маковскому, никто не подумал бы его приглашать.

Что такое ничтожное дело раздуто до возможности скандала, то виноваты в этом те, которые неосторожно приглашали Куинджи и усердно приглашали! Если это были Вы и Кузнецов, то будет правильно, если Вы и Кузнецов перед ним извинитесь и объясните свою ошибку. Что касается Вас, Александр Александрович, то Вы хорошо бы сделали, если бы примирились с Ярошенкой, он не виноват, что разно думает со многими, и мысли и дела у него в согласии. Вы были неправы, подвергая его пытке, и лучше бы было, если бы Вы перед ним извинились, конечно, лучше для Вас. Что Вы попали в Академию, я тут не вижу ничего худого, но цезарево цезареви, а божие богови.

Г. Мясоедов

Альбом идет очень хорошо. Куинджи фотографий еще не успели снимать.

Больше всего кто-то виноват перед Куинджи, и нежелание признаться в этом вызывает, мне кажется, всю чепуху.

Примечания

1. В книге В.А. Прыткова «Николай Александрович Ярошенко» (М., 1960, стр. 213) письмо ошибочно отнесено к январю 1897 года. См. прим. 3.

2. При подготовке юбилея возникли разногласия по поводу приглашения участвовать в выставке и на обеде тех членов, которые в разные годы покинули ряды Товарищества. Куинджи вышел из членов объединения в 1880 году, но выразил желание дать свою картину на XXV выставку. Киселев и Кузнецов, по собственной инициативе, пригласили Куинджи. Часть передвижников с этим согласилась, но Шишкин, и особенно Ярошенко, решительно протестовали.

3. Мясоедов ссылается на письмо москвичей, подписанное им самим и 18-ю художниками, посланное петербуржцам 1 февраля 1897 года: «...До нас дошли слухи о недоразумениях, возникших в среде петербургских сочленов, грозящих перейти на наше празднование 25-летия жизни Товарищества.

Мы, нижеподписавшиеся, думаем, что общее согласие и дружеское отношение между членами нам дороже всего и что все, что может нарушить это согласие, должно быть устранено во всяком случае.

Посему мы находим возможным послать приглашения лишь тем лицам, относительно которых, по нашему обычаю, существует общее согласие, а именно В.М. Васнецову, И.Е. Репину, М.К. Клодту и К.Е. Маковскому». (ОР Института русской литературы АН СССР. Архив Кавелина К.Д., ф. 119, оп. 1, ед. хр. 152.)

4. 25 февраля 1897 года Остроухов писал жене: «...вчера ... поехали на Общее собрание, где оставались до 2-х часов. Вопрос о приглашении Куинджи замолчали, а мы, Правление, не подымали.^..» «...Куинджи на обед не зовут, и раскол происходит громадный. 7 академиков наших, стоящих за него, на обед не придут, но мы ничего поделать не можем, так как в противном случае десять наших дорогих членов не явятся. Но это инцидент семейный...» (ОР ГТГ, ф. 10, ед. хр. 403, л. 1 об; 405, л. 1 об-2.)