Исследования Щапова и Аристова

Большой фактический материал о стрелецких бунтах и о расколе, игнорируемый официальными историками, нашел свое освещение в трудах А. Щапова и Н. Аристова, написанных под влиянием демократических идей. Эти труды подвергли критике положения официально-монархической историографии и «государственной школы» и, несомненно, повлияли на многих передовых русских писателей и художников.

Щапов критикует Устрялова и Карамзина за то, что в их историях не видно «нашей сельской Руси, истории масс, так называемого простого черного народа. Разве это гражданское большинство должно вечно в истории быть безгласно, пассивно, недеятельно?» — Пусть историческая жизнь нашего простого сельского народа «протекала в XVII и особенно в XVIII столетии только в стоне и бегстве от податей и налогов, от подушной переписи, от рекрутчины, от деспотического областного начальства, от крепостного права... да и в бунтах противогосударственных, да в песнях грустно заунывных... историк тем более должен передать потомству эти страдания, эти политические движения и бунты, эти, наконец, демократические песни народа»¹.

Идее государственности и централизации Щапов ошибочно противопоставил свой принцип «областничества» и земского «народосоветия»², но при неправильности общей исторической схемы Щапову принадлежат несомненные заслуги в серьезном рассмотрении форм народной оппозиции самодержавию.

Щапов признает прогрессивный характер деятельности Петра, но вместе с тем внимательно исследует «разлад народных понятий и стремлений» с его законодательными идеями³. По мнению Щапова, эпоха Петра — «это година преобладания сильных иностранцев — тиранов и варварства, публичных казней... — это было время едва ли не самое тяжкое для нашего народа, особенно для его низших классов»⁴.

Щапов считает, что в бунте стрельцов и в выступлениях раскольников было общее начало — «демократическое недовольство церковным и гражданским правительством в разных отношениях»⁵.

Демократический характер взглядов Щапова навлек на него репрессии и преследования со стороны царского правительства. Щапов был арестован, затем выслан в Сибирь.

Другой историк — Н. Аристов — в 1871 году выпустил книгу о стрелецких бунтах.

По мнению Аристова, искажения в освещении стрелецких бунтов связаны с тем, что о «народе как о создателе своей истории и силы не было ни слова...». Стрелецкие бунты, по мнению Аристова, «являются последней попыткой к возвышению самобытности народной, последней вспышкой старинной силы земства»⁶. «После страшной казни стрельцов, последних ратоборцев за старинные нравы, народ был отдан в полное распоряжение бояр и иноземцев; государство... окончательно придавило народный дух и его самостоятельные проявления, на быт народа была наложена тяжелая опека. Тогда провозглашен был император Петр I»⁷.

В книге Аристова много неверных положений. Автор не может правильно истолковать вопрос укрепления русского национального государства при Петре, дает неверную оценку стрелецкого бунта 1698 года, отрицая его реакционный характер, идеализирует стрельцов, объявляя их «прогрессистами, революционерами», а также безосновательно обеляет Софью. Но заслуга Аристова в том, что он обратил внимание на отрицательные стороны петровских преобразований, на их насильственный характер, на усиление социального гнета и оскорбление чувства национального достоинства русского народа⁸. «В наше время, — писал Аристов в 1880 году, — нельзя безнаказанно фантазировать... в изучении минувшей жизни, потому что выработался научный метод и строго определились обязанности для исследователей старины. Начало космополитизма является отжившей стороной и порождением эпохи Петра Великого. Теперь выступило на сцену другое начало народности и оказало могучее и плодотворное развитие знаний русской жизни прошлой и настоящей»⁹.

Таким образом, наиболее серьезные историки, специально изучавшие стрелецкие бунты, в 50—70-х годах выдвинули новые точки зрения, которые при всем их отличии друг от друга означали решительный разрыв с монархически-официозной литературой. Все это, в особенности же книги Щапова и Аристова, несомненно оказало плодотворное воздействие на развитие исторического жанра в русском искусстве.

Примечания

1. А. Щапов, Лекция о конституции, «Известия Об-ва археологии», т. XXXIII, вып. 2—3, стр. 53—55.

2. А. Щапов, Земство и раскол, вып. I, Спб., 1862, стр. 4.

3. А. Щапов, Русский раскол старообрядства, Казань, 1859, стр. 468.

4. А. Щапов, Русский раскол старообрядства, стр. 477.

5. А. Щапов, Русский раскол старообрядства, стр. 470. Однако Щапов идеализирует стрельцов, ставя Хованского рядом со Степаном Разиным (стр. 277).

6. Н. Аристов, Московские смуты в правление царевны Софьи Алексеевны, Варшава, 1871, стр. 36.

7. Н. Аристов, Московские смуты в правление царевны Софьи Алексеевны, стр. 65.

8. Аристов указывал на связь этих вопросов с современной ему действительностью: критикуя «Дневник» Корба как источник, он писал, что Корб «но благоволил к русским, считая их народом невежественным», не ценящим «благ» иностранцев, и добавлял: «Самолюбивому иностранцу простительно было ошибаться (эти образцы и доселе у нас перед глазами)». Н. Аристов, Московские смуты в правление царевны Софьи Алексеевны, стр. 10.

9. Н. Аристов, Разработка русской истории в последние двадцать пять лет (1855—1880). — («Исторический вестник», год первый, 1880, т. I.