Суриков и Забелин

Обычно об отношении Сурикова к Забелину говорят в связи с картиной «Боярыня Морозова». Одним из литературных источников, которым пользовался Суриков, была, как известно, глава о боярыне Морозовой в книге И. Забелина «Домашний быт русских цариц». Но Суриков знал Забелина гораздо раньше. Еще когда Суриков поселился в Москве¹ и начал в 1878 году «Стрельцов», он встречался с Репиным, работавшим над «Царевной Софьей» и перед тем, в 1877 году, написавшим портрет И.Е. Забелина. Можно с уверенностью предположить, что в поисках материалов и в выяснении многочисленных конкретных вопросов Репин и Суриков не могли пройти мимо такого выдающегося историка материального быта Древней Руси, каким был тогда Забелин. Известно также, что и Репин и Суриков над некоторыми этюдами к «Софье» и к «Стрельцам» работали в Оружейной палате, наиболее авторитетным сотрудником которой был И.Е. Забелин. (Впоследствии Суриков послал И.Е. Забелину этюд с «Василия Блаженного».) Изучение более поздних замыслов Сурикова — картины «Посещение царевной женского монастыря» и эскизов к картине «Княгиня Ольга встречает тело Игоря» — показывает, что знакомство Сурикова с трудами Забелина не ограничивалось только страницами, относящимися к боярыне Морозовой², а личные связи Сурикова с Забелиным позволяют предположить, что художник мог слышать от самого Забелина изложение некоторых из его взглядов, в которых он восстает против узкоофициального понимания истории.

В программной статье «Размышления о современных задачах русской истории и древностей» Забелин указывает, что помимо правительственных документов остается много самых разнообразных памятников, «на которые история еще пока глядит с высоты своего государственного воззрения», тогда как в них много ценного. Как важны, например, «все те бумаги, в которых записаны не правительственные действия или распоряжения, а живые дела народа»³. Не менее богатый исторический материал — это народный эпос, «охватывающий народную жизнь... яснее определяющий народ как «живое целое»⁴.

Особенный интерес для художников исторического жанра представляли суждения Забелина об истоках национального русского стиля: «Кому незнакомо то живое впечатление, какое испытываешь при первом взгляде на какой-либо предмет отжившего быта?» Эти предметы «скорее переносят вашу мысль в среду старой действительности, чем все книжные сказания и писания»⁵. При этом Забелин не довольствовался задачами точного описания предметов старины, а говорил, что в изучении, например, памятников зодчества важно выяснить «развитие творческих художественных сил народа, развитие эстетической стихии его духа, а вместе с тем и людские, частные понятия данного времени о художественной красоте и изяществе, понятия великолепия, роскоши или вообще удивления, говоря древним словом... Необходимо раскрыть, в чем находит человек красоту, отчего приходил он в эстетический восторг, что радовало и удивляло его глаз, какие линии и очертания были, так сказать, родовыми, основными в его художественных представлениях и вкусах. В таком исследовании мы неизбежно раскроем и русский стиль и русский вкус в его типических чертах»⁶. Простые вещи, — писал Забелин, — «например домашняя посуда, какой-нибудь глиняный кувшин или поваренный горшок, так же, как и вся окружающая обстановка человека, как бы она мелка ни была, отражают в себе его эстетические потребности и есть создание его творческих художественных и умственных сил, запечатлеваемых каждою линиею, каждою формою и фигурою какой-либо утвари»⁷. Так же считал и Суриков, уделяя огромное внимание крестьянским телегам и дугам в «Стрельцах».

На первый взгляд может показаться, что Забелин придерживается теории позитивистов Конта и Спенсера, рассматривающих общество как биологический организм и общественного человека как носителя биологических свойств. Но позитивисты своими аналогиями общества с живым организмом приписывали господствующим классам функции «правящего разума», тогда как основной смысл рассуждений Забелина — привлечь внимание к жизни простых народных масс и к ее значению для понимания истории. Именно в этой постановке вопроса (хотя и ограниченной областью археологии и этнографии) — большая заслуга Забелина, так же как и в его полемике против историков официального направления. Возражая им, Забелин пишет, что «история имеет право рассматривать народ как живое целое, как живое единство в разнообразии, живой организм». Забелин замечает, что было время, «когда история только геройствовала», когда все в ней выставлялись «в напыщенных позах и с напыщенными речами и даже делами», когда все «принимало ходульно-величавый вид и высокопарный тон и вовсе устраняло действительность, как недостойный хлам, грязь и «подлость» жизни»⁸. В этой характеристике легко узнать черты, присущие не только официальному направлению русской исторической науки, но и всему академическому направлению русской исторической живописи.

Но Забелин высмеивает и такую историю, в которой «неимоверно громадный материал мелких дел, ничтожных событий, рисующих только действия людей, а не действия народа как живой единицы», осуждая не только определенное направление в исторической науке, но и мелкий анекдотизм в исторической беллетристике и в исторической живописи, распространившийся в 70-х годах в России.

Нужно строго разобрать пошлый хлам истории и «раскрыть потаенные пути народной жизни, ее движения, указать ее рост», — задача трудная, но разрешимая и «зависящая лишь от перемены точки зрения на предмет истории»⁹, — утверждает Забелин.

«Вообще, — пишет Забелин, — сосредоточив исключительное внимание на общей жизни народа, на народной личности, мы во многом должны изменить свои понятия о важности и неважности иных исторических событий, исторических лиц и самих материалов. До сей поры в изложении истории место, которое по праву должно бы принадлежать лицу народа, отдается сплошь под изображение правительственных только лиц, их действий и перемен, под описание казенных событий, вообще под описание казенной, официальной деятельности»¹⁰.

Приводимые нами положения Забелина, так же как и высказывания Л. Толстого и И. Репина, отчетливо отражают назревшую общественную потребность в пересмотре самого подхода к рассмотрению событий русской истории, в решительном отказе от казенной, официальной точки зрения и в выработке нового взгляда, при котором на первый план выдвигалась мысль об общей жизни народа. Работа Сурикова над «Стрельцами» (а затем над «Морозовой») показала, к каким важным последствиям и к каким ценнейшим результатам в русском искусстве ведет эта перемена «точки зрения».

Примечания

1. Вначале Суриков жил в доме Осиповского у Пречистенских ворот (в настоящее время д. № 1 по ул. Кропоткина и д. № 2 по Метростроевской улице); затем на Остоженке в доме Чилищева, д. № 215 (в настоящее время д. № 6 по Метростроевской улице); и после женитьбы переехал в дом Ахматова на Плющихе, № 17; дом этот был снесен в 1953 г. (см.: В. Москвинов, Репин в Москве. М., 1954, стр. 35, 37).

2. См. «Забытая картина В.И. Сурикова» в кн.: В. Кеменов, Статьи об искусстве. М., 1956, стр. 425—458.

3. И. Забелин, Опыты изучения русских древностей и истории, ч. II. М., 1873, стр. 24.

4. И. Забели н, Опыты изучения русских древностей и истории, ч. II, стр. 26.

5. И. Забелин, Опыты изучения русских древностей и истории, ч. II, стр. 63. Так и вспоминаются при этом слова Сурикова: «Стены я допрашивал, а не книги...»

6. И. Забели н, Опыты изучения русских древностей и истории, ч. II, стр. 67.

7. И. Забели и, Опыты изучения русских древностей и истории, ч. II, стр. 68.

8. И. Забелин, Опыты изучения русских древностей и истории, ч. II, стр. 9.

9. И. Забели и, Опыты изучения русских древностей и истории, ч. II, стр. 40, 21.

10. И. Забелин, Опыты изучения русских древностей и истории, ч. II, стр. 21.