X. Ссора с Тенишевой

Со всей щедростью, свойственной его натуре, Малютин расходует свой талант в самых различных областях искусства — в прикладном и театрально-декорационном, в архитектуре и в живописи. Но Малютин стремился всегда к тому, что всего сложнее. Нет, не к тому, что труднее творчески, а труднее потому, что не позволяли или препятствовали обстоятельства. Врожденное упрямство, желание поступить наперекор «судьбе», а главное — он ведь был «живописец божьей милостью», как говорили о нем художники, — все это заставляло его превозмогать усталость и, вызывая недовольство княгини, расходовать «закупленное ею время» на живопись.

В гости к Малютину из Москвы наведывались друзья, в том число Василий Николаевич Бакшеев и Алексей Михайлович Корин, которым суждено было сыграть решающую роль в изменении творческой судьбы художника. Восхищаясь тем, что он сделал в Талашкине, друзья тем не менее поселяли сомнения в его душу. Он стал все чаще и чаще задумываться над вопросом — имеет ли он право всего себя отдавать прикладному искусству?

Кроме того, явная выгода, которую княгиня извлекала из его труда, не могла не наводить художника на горькие размышления о своем положении и назначении в обществе. В Талашкине Малютин был целиком зависим от вкусов и настроений Тенишевой. Бакшеев и Корин в Москве «стали бить в набат», что такой талантливый мастер в конце концов пропадет в этом имении как живописец. С помощью и по настоянию друзей-художников Малютин в 1901 году получил приглашение принять участие в организующемся художественном объединении «36».

В 1903 году Бакшеев и Корин посетили Талашкино уже не как просто друзья, а как официальные представители Московского училища живописи, ваяния и зодчества, где они оба преподавали. Они приехали в самом начале лета 1903 года, после состоявшегося в Училище заседания совета Московского художественного общества. На нем 22 мая 1903 года было постановлено: «Предоставить С.В. Малютина к утверждению в должности преподавателя с 1 будущего сентября».

Реакция княгини на решение Малютина уехать из Талашкина была бурной.

«Почему Малютин вдруг ушел — я до сих пор не понимаю, — пишет княгиня в парижских воспоминаниях, — Рассказывать все это гораздо легче, чем переживать. За три года каких только каприз, обид, историй, жалоб, придирок не пришлось мне разбирать и улаживать! Но я все это терпела и была снисходительной. Бог с ним. Много он мне крови испортил...»

«Ссора» Малютина с Тенишевой по поводу ухода его и поступления в должность преподавателя Училища живописи была очень серьезной. «Ссорились» ведь не только люди, но прежде всего представители разных классов. Недаром Тенишева и много лет спустя не забыла Малютину уход из Талашкина, как не забыла ничего ни Репину, ни Барщевскому, ни многим другим, в том числе и Анне Погосской, руководившей одно время красильными мастерскими в Талашкине. «Молодая, очень вертлявая, обладающая всеми уловками американского воспитания, причем нечесаная, неопрятная (надо сказать, у Тенишевой все, кого она не любила или разлюбила, — «неопрятные». — А.А.), одевающаяся большей частью в сарафан, она играла в народницу, настраивала учителей, осуждала все, что исходило из Талашкина, и очень скоро присутствие ее во Фленове отозвалось на отношении ко мне учителей, которых я и так уже могла во многом упрекнуть. У нее все разговоры были о равенстве в том смысле, что раз у одного есть что-нибудь, а у другого нет, то надо имущего ненавидеть, смотреть как на врага и, если можно, уничтожать. Со временем эти рассуждения принесли очень пышные плоды. Она часто вела нескончаемые беседы с Малютиным, спорила с ним, в чем-то убеждала, и каждый раз после такой беседы он ходил какой-то странный, озабоченный, чем-то сильно смущенный, сам не свой»¹.

Озабочен и недоволен Малютин был очень многим в Талашкине. Он имел возможность видеть негативную сторону Тенишевского предприятия и ясно ощущать классовый характер различия интересов и задач в искусстве, внешними формами вроде бы и схожих. Недаром княгиня пуще огня боялась «философствований» Малютина. «Темнота, некультурность, сумбур», — вспоминала она о такого рода рассуждениях художника, но зато бывала очень довольна, когда он «угощал» ее «зайчиками», «столбушечками», «красочками» — «это было очень забавно». «В сущности, он был очень практичный, хитрый, себе на уме, простой русский мужичок. Я любила его за направление его сказочной фантазии и чудный колорит. Люблю и теперь за это и хочу помнить только хорошее»².

Мало княгиня помнила хорошего. И о какой «практичности» Малютина могла идти речь, когда он с восторгом и счастьем принял предложение о преподавании в Училище, теряя на этом ровно половину денег, которыми его обеспечивала Тенишева, бросив свой золотистый сказочный дом, возникший будто по щучьему веленью...

Вмешательство княгини в творческие дела давно начало раздражать художника. Особенно это касалось строительства церкви. Тенишевой самой хотелось на равных правах, как художнице, приложить к проектам свою руку. Но Малютин был непоколебим.

Находясь на склоне дней своих в эмиграции, княгиня Тенишева, мучаясь приступами тоски по безвозвратно утраченной для нее России, писала воспоминания, используя для этого свои старые записи, которые она очень сильно исправляла и изменяла, сообразуясь с новыми, печальными для нее обстоятельствами, и новым, далеко не завидным положением. Тенишева умерла в Париже в 1928 году. После ее смерти ее приближенные, в том числе княгиня Святополк-Четвертинская, ставшая после продажи Талашкина как бы членом семьи Тенишевой и возглавлявшая в имении все хозяйственные работы, княгиня Рябушинская (Зыбина), племянница Вячеслава Николаевича Тенишева, мужа Марии Клавдиевны, печально известный своей ненавистью к новой России Калитинский и другие затеяли издание ее записок, которые и вышли во Франции в 1933 году под названием «Впечатления моей жизни». Эти «впечатления», возможно, и представляли бы какой-то познавательный интерес, если бы бессильная злоба к новой России не мешала издателям и автору быть хоть сколько-нибудь объективными.

Воспоминания Тенишевой оставляют тяжелое и неприятное впечатление. В них ясно ощущается, как характеристика действующих лиц прямо зависит от отношения этих лиц к новому строю. Брань, сплетня, вымысел искажают действительность и обесценивают эти Записки. Из художников Тенишева «пощадила» только двоих — Врубеля, умершего в 1910 году, и Рериха, жившего в те годы в Индии.

С Репиным княгиня на страницах этой книги свела давние счеты. Малютину и Барщевскому досталось, пожалуй, больше всех. Еще бы! Ведь Малютин с восторгом принял революцию, называл большевиков «носителями правды и счастья», был одним из организаторов Ассоциации художников революционной России, а Барщевский стал директором «ее» музея.

Дамский ли каприз, честолюбие, увлечение искусством или людьми искусства руководили Тенишевой в ее деятельности как меценатки и собирательницы коллекции русской старины? Трудно дать однозначный ответ на этот вопрос. Да и нужно ли? Важно, что благодаря ее меценатству, удачному выбору консультантов и художников в Талашкине был создан один из наиболее интересных очагов культуры рубежа XIX и XX веков.

Княгиню Тенишеву нам приходится принимать такой, какой она была на самом деле, не идеализируя ее и не умаляя ее действительных заслуг. Пожалуй, Репин, отношения которого с Тенишевой претерпели за время их знакомства много изменений, сделал в конце концов верный вывод:

«Я прервал с нею навсегда всякое общение. Конечно, я по-прежнему буду содействовать всем ее благородным делам, и только к ним и остается мое уважение. А вся лживость, карьеризм, купеческое самодурство мне ненавистны»³.

Семь портретов сделал Репин с Тенишевой, но угодить ей было совершенно невозможно. Только один портрет сделал Серов. «Княгиня, следуя моде того времени, позировала с породистым псом. Она преисполнена ледяного спокойствия. У нее холеное и неприятное лицо. Главные черты характера Тенишевой, выраженные Серовым: надменность, высокомерие, внутренний холод. Портрет писан явно без симпатии к модели. Поглядев на него внимательно, друзья Серова, покровительствуемые княгиней, могли бы заранее предвидеть, что от этой женщины можно ожидать любых капризов. Но они начали креститься только после того, как грянул гром...»⁴

Гром действительно грянул. Княгиня отказалась давать деньги на журнал «Мир искусства». Князь Тенишев давно подсмеивался над честолюбивой супругой, прекрасно понимая, что «личные заслуги и таланты» Марии Клавдиевны мало интересуют тех, кто за ней «ухаживает». Деньги князя — вот притягательная сила Тенишевой. «Дождалась, матушка», — сказал он ей однажды, показывая карикатуру Щербова, где она была изображена в виде коровы, которую доит Дягилев⁵.

О каком дальнейшем субсидировании журнала могла идти речь? И сколько потом желчных страниц, страниц, переполненных бессильным гневом, яростью и возмущением, отведет княгиня неблагодарности художников в своих воспоминаниях...

Репин, Врубель, Коровин, Ционглинский — многие художники оставили портреты Тенишевой. Любопытно, что Малютин, наиболее близко соприкасавшийся с ней в ее имении, часто видевший ее, ни разу не писал ее портрета. Ни в воспоминаниях Тенишевой, ни в архивах Малютина нет и намека на что-либо подобное. Сейчас можно только строить предположения, почему так случилось. Скорее всего это произошло оттого, что для Тенишевой Малютин был прежде всего «прикладником», ее служащим и управляющим, а не живописцем. Малютин же и не искал возможности написать портрет княгини, так далека она от героев его искусства.

Совсем недавно удалось все-таки обнаружить изображение княгини в работах Малютина. Но... это был профиль капризной и злой царицы из «Сказки о рыбаке и рыбке».

Малютин и сам засвидетельствовал, что это именно княгиня Тенишева. В письме одному из редакторов юбилейного пушкинского издания, в котором художник принимал участие, 19 февраля 1936 года он написал:

«Будьте добры, захватите фотографии моих иллюстраций «Сказки о рыбаке и рыбке» А.С. Пушкина к себе на квартиру. Я за ними пришлю на днях. В сказке изображена профилем бывш. и ныне умершая княгиня М.К. Тенишева.

На днях у меня вышел разговор с Басовым-Верхоянцевым, и он очень интересуется видеть таковые. Я ему обещал показать на днях же»⁶.

Тенишева отлично понимала, что без Малютина, его «стиля», его таланта и фантазии ничего сделать не сможет. После отъезда художника главное внимание княгиня обратила на доведение до конца работ по строительству церкви-усыпальницы. Вся ее деятельность была направлена на «самоутверждение» и «подведение итогов». Будучи по существу очень практичным человеком, Тенишева рассчитывала, что блеск славы художника, так или иначе связанного с ней, ляжет и на нее. И она очень прислушивалась к рекомендациям А.Н. Бенуа, своего советника и консультанта. Только однажды княгиня ошиблась и потом очень жалела об этом. Это случилось тогда, когда она вопреки доводам Бенуа не помогла А.С. Голубкиной.

Свою славу теперь княгиня видела в создании музея. Она передала в дар Смоленску часть коллекций. Сама же вплотную занялась эмалями и в 1916 году даже защитила диссертацию на тему «Эмаль и инкрустация». Эти ее познания в области эмалей помогли ей потом в парижской эмиграции, хотя как художница она не создала ничего значительного и интересного. Это вынуждены были признать даже ее друзья: «Лишенная вкуса, она, к сожалению, никогда не смогла применить своих глубоких познаний и подлинного мастерства для осуществления какого-либо выдающегося художественного произведения»⁷.

В 1916 году она окончательно переселилась в свою парижскую мастерскую вместе с Лидиным и Святополк-Четвертинской.

Примечания

1. Кн. М.К. Тенишева. Впечатления моей жизни, с. 342.

2. Там же, с. 354.

3. Из письма И.Е. Репина к А.А. Куренному. — В кн.: И. Репин. Избранные письма в двух томах, т. 2. М., 1969, с. 151—152.

4. М. Копшицер. Валентин Серов. М., 1972, с. 207.

5. Кн. М.К. Тенишева. Впечатления моей жизни, с. 264.

6. ЦГАЛИ, ф. 2023, оп. 1, ед. хр. 77.

7. С. Щербатов. Художник в ушедшей России. Нью-Йорк, 1955, с. 50.