Фамильная печать: Свет

«И выведет, как свет, правду твою и справедливость твою, как полдень».

(Пс. 36:6)

Вот и наступило время вспомнить, что глас народа — глас Божий. И ответ о «народном выборе» окажется простым в его высшем изъяснении: народ выбрал себе Репина за Свет. И ответ этот в первых строках Евангелия от Иоанна: «Он не был свет, но был послан, чтобы свидетельствовать о Свете» (Ин. 1:8). Сказано об Иоанне Крестителе, но относится и вечно будет относиться ко всем и всякому, кто послан в мир на апостольское служение. К людям разных времён и профессий, к монахам, воинам, музыкантам, иконописцам, художникам, поэтам. И не имеет значения — мудрецы они или простецы, и какого они рода и звания. Важно лишь, что они свидетельствовали. Репин из их числа.

С крещением Руси мы приняли в свою душу византийское православие вместе с «врождённым» эллинизмом, его культурным кодом. И — византийское обожествление света, отношение к нему, прежде всего, как к Свету Фаворскому. В сознании византийца присутствовали два различных света и два их источника: свет солнечный, «осязаемый», для видения окружающего мира, и свет духовный, «умный», для «узрения мысленных вещей». При том, — и это важно для нашего понимания Репина, — что духовный свет, луч фотодосии (светодаяния) скрывается под разными образами, порой под пугающе «неподобными» (т.е. не подобными Первообразу — Христу).

«Умный свет» византийцев был главным содержанием их философских, живописных, литературных символов и образов. Свет был для них более высокой категорией, чем прекрасное. Он был абсолютной «метафорой Бога» (Платон). Свет вечный, несотворённый, внепространственный, непонятийный, умонепостигаемый — вот рабочие термины византийской эстетики.

И Репин, первый из всех живописцев, такой свет показал. Он всю жизнь называл себя скифом, и в этом была правда его характера, но по правде своего искусства он скорее был византийцем; всё совпадало: и его православие, и его «античность» (он иногда называл себя и эллином тоже), и его Свет.

Однако задуман Репин был для России. Для огромной страны, не поддающейся близорукому (или «дальнозоркому») рациональному разбору. Но страны сказочной — для зрячих.

Русского человека легко вычислить в толпе народов: если приходится выбирать между богатством и Богом, он выбирает Бога. И потому всегда кажется (да и оказывается) беднее других. И «тридцать сребреников» вот уж больше тысячи лет всё так и не доступны его простому пониманию.

Но именно в результате такого нашего национального выбора у России несметные духовные богатства. И одно из них — картины русского Репина. В иной национальной ипостаси он бы не разглядел во «тьме» и «тьмах» Свет «умонепостигаемый» и «несотворённый».

Свою светопись он начал в детстве, в Чугуеве.

Ещё не осознавая своей миссии, любя свет, как всякий человек, безотчётно, но уже имея его в себе, Репин, — как вчера Рембрандт или как сегодня кинооператор или фотохудожник, — в начале своего пути «ставил свет» сам. Получалось талантливое, смелое, причудливое, волшебное даже, но — «освещение»... И так продолжалось долго — от первых иконописных светодерзновений до «Бурлаков», когда — вдруг! о репинском свете заговорили все. Видимо, пришло в России назначенное такому свету время. «Он говорит, действует, живёт и животворит, преобразуя в свет тех, кого озаряет», — писал Святой Симеон Новый Богослов¹. Отныне в каждой картине Репина, в каждом его портрете присутствует такой свет.

Князь Евгений Трубецкой, описывая икону с евангелистом Иоанном и его учеником Прохором, слушающими Откровение на Патмосе, говорит, что они слушают Свет: «...Потусторонний звучащий свет солнечной мистики, преобразованный в мистику светоносного Слова»². И только — и единственно! — в творчестве Репина евангельский Свет преобразован в мистику светоносных красок. Ему, единственному, разрешено. И потому — удалось!

Современники отмечали, замечали, вспоминали, что Репин страстно любил свет. Свет горний был ему дарован, но свет земной он сам искал везде. Окружал себя светом, купался в нём, радовался... Композитор Б.В. Асафьев вспоминал, Репин говорил ему, что инструментальные тембры, колорит звучания фортепьяно и особенно тонкая педализация рождали в нём световые ощущения³.

В середине жизни художник напишет Стасову: «Я всё так же, как и в самой ранней юности, люблю свет... — далее следует перечисление — ...люблю истину, люблю добро и красоту... и особенно — искусство»... Но все эти категории входили в его понимание света, были его естественными составляющими.

Многим не нравился, казался «уродливой голубятней» дом художника в Пенатах, на две трети состоящий из стекла. Но Репин, не задумываясь, легко жертвовал свету всем, и архитектурой своего жилища в том числе. Театральный художник М.П. Бобышев, гостивший у Репина в Пенатах, вспоминал: «Он буквально не мог видеть глухой стены, не испытывая желания тут же прорубить в ней окно. Светом был пронизан весь дом»⁴.

Но, так любя свет, так умея его писать, и будучи ценим художественным сообществом именно за свет, особенно в «Бурлаках...», «Стрекозе» и в обоих «Крестных ходах», Репин, однако, не властен был над светом в своих портретах. В них — во всех! — будто читалось старинное указание иконописцам: «Архангелово лицо написуется световидно и прекрасно, ...а не зловидно и тмообразно» (Ф.И. Буслаев). И если была в натуре репинской модели хоть малая доля «архангелова», портрет получался светлый, если же нет — «тмообразный».

И Репин вынужден был всю жизнь оправдываться, объяснять темноту-некрасоту многих своих портретов (хотя он-то чем виноват!?). Вот он пишет Стасову: «...Я полетел бы теперь в Питер и разразился бы там целой сотней картин, но ни красот, ни небывалых идеалов не увидели бы смотрящие, нет, они бы увидели, как в зеркале, самих себя, и «неча на зеркало пенять...»⁵.

А вот пишет А. Куренному: «Без жизни высших интересов люди быстро превращаются в презренные, развратные животные жизни, делаются отвратительны на вид...»⁶.

И будет объяснять ещё и ещё... Редкое лицо «написуется» у него «световидно и прекрасно». Репинский самоуправный свет, равно, как и его отсутствие в портрете, был живописным словом правды о портретируемом.

Невероятная, не повторённая никем позже светопись, как высшая правда, есть главное отличие картин Репина от картин других — талантливых, знаменитых и даже более любимых живописцев. Свет — его и фамильная, и небесная печать.

Примечания

1. Цит. по: Общество «Икона» в Париже. — М.; Париж, 2002. — С. 247.

2. Цит. по: Философия русского религиозного искусства XVI—XX вв. — М., 1993. — С. 234.

3. Цит. по: Репин. Художественное наследство. В 2 т. — М.; Л., 1949. — Т. 1. — С. 549.

4. Новое о Репине. — Л., 1969. — С. 238.

5. Репин. Избранные письма. В 2 т. — М., 1969. — Т. 1. — С. 69.

6. Там же. С. 139.