Академия: начало

В 1863 году Репин с несколькими рублями в кармане устремился в Петербург, в Академию художеств. К своим девятнадцати годам он был абсолютно сложившейся художественной личностью. Из мощного православного корня его таланта уже проросли ветви, которые будут щедро плодоносить всю его жизнь (повторим, и не раз ещё: «по плодам их узнаете их»). Плоды оказались невероятными. Но! — не поддающимися проверенным на мировой живописи искусствоведческим оценкам.

Итак, Петербург. Императорская Академия художеств. Хранящая в своих стенах сокровища мирового искусства — для обучения и воспитания будущих гениев. Репин оказался в предназначенном месте. Академия дождалась его.

Елизавета Петровна, Екатерина II и первый куратор Академии, граф И.И. Шувалов передали когда-то в её хранилища собрание картин, рисунков, эстампов европейских мастеров. В дошедшем до нас перечне работ имена Рафаэля, Джордано, Веронезе, Рубенса, Рембрандта, Гверчино и многих знаменитостей ещё и ещё. Все стены Академии были увешаны картинами. Оригиналы и отличные копии. И копии утраченных во времени шедевров в том числе! Все залы, все проходы-коридоры, все аудитории — в антиках! В соответствии с идеалами эпохи Просвещения (свято хранимыми Академией), считалось, что ученики должны «дышать искусством».

А библиотека Академии! Невероятная по собранию редкостей: рисунки, гравюры, роскошно иллюстрированные издания по искусству, а также картины привезённые в Россию иностранцами. «Регламент», составленный графом Шуваловым, предусматривал безвозмездную передачу произведений искусства каждым приехавшим профессором. Академию одаривали своими картинами и знатные коллекционеры.

Петербургская жизнь Репина широко изучена и расписана по дням и часам. Нам же особенно интересно в его «академическом периоде» вот что. Как изменился (и изменился ли?) внутренний мир Репина, его Божия основа? Не исчезло ли восприятие окружающего мира как пространства прямого чудесного?

Стала ли Академия «объездчиком-калмыком» для болезненно-страстного репинского темперамента? Не легла ли она сетью-клеткой, «регулярным планом» на его душу, разбрызганную, разбросанную сердечными толчками великой любви к Творению.

И не была ли такая сумасшедшая, яростная, как будто болезненная любовь и ревность ко всякому, без исключения, явлению и творению окружающего мира некоей сублимацией, следствием генетической поломки или, скажем аккуратнее, ненормы? Чересчур возбудимый, ранимый, вспыльчивый, чересчур глубоко и опасно тонко чувствующий... Бывали моменты, когда и он сам, и окружающие с трудом справлялись с этим его «чересчур»...