М.В. Веревкиной

1

Пятница, 5 февраля 1888 г.

Простите, многоуважаемая Мариамна Владимировна. Вчера, по своей всегдашней забывчивости, я условился с Вами на среду. А сегодня вспомнил — несколько дней назад — ко мне напросилась приехать некоторая компания, кое-что посмотреть в мастерской... Не лучше ли нам переложить на четверг и пятницу будущей недели наш сеанс? Можно ли Вам и Лидии Федоровне?¹

Если Вам все равно, черкните одно слово, вроде напр[имер]: «ничего», «пусть» или «конечно», «разумеется», «ну, да»; ах, это уж два слова. Ну так: «ништо»... Да что я пишу. Вы лучше сами придумаете. И я не обижусь за одно слово на белой бумаге.

Я рад за Вас: Вы отдохнете хорошенько от Вашей геройской стойкости на ногах. А донна Анна от ее исторического «сидения». Вы будете с большим удовольствием наслаждаться звуками тончайших струн русской... мандолины. А донна будет выслушивать те бесконечные и страстные комплименты, к которым она так привыкла и так равнодушна... А я за это время буду придумывать новые любезности, чтоб в четверг пустить их в ход; но осторожно, понемногу — чтобы хватило и на пятницу.

Рыцарь больной головы и красного нормандского берета²

И.Р.

2

14 марта 1888 г.

Многоуважаемая Мариамна Владимировна.

Простите — не мог быть у Вас вчера. Случились разные дела. Как скоро идет время! Вот и весна. Пора думать серьезно о делах и о поездке на лето. Надобно кое-что кончить из начатых работ, и у меня положительно не будет времени для окончания нашего этюда. Отложите его до будущей зимы; надеюсь, Вас это не опечалит, так как Вы к своему этюду порядочно охладели; в самом деле он не особенно удачный. Дома у Вас, я уверен, идет успешнее. В будущее воскресенье постараюсь непременно побивать у Вас и посмотреть, если позволите.

Искренно уважающий Вас

Ваш покорный слуга И. Репин

3

7 апреля 1888 г.

Многоуважаемая Мариамна Владимировна.

Обращаюсь через Ваше милостивое посредство с просьбой к Лидии Федоровне сделать. мне величайшее одолжение, попозировать для моей картины донны Анны. Если бы возможно было для Вас обоих, если и Вы, Мариамна Владимировна, соблаговолите аккомпанировать (может быть, сделаем в то же время набросок карандашом), то я просил бы Вас в будущий четверг; опять в условленный наш — час дня. Если же Вам нельзя исполнить сего Вашего доброго обещания, то уведомьте меня.

Горячо желаю Вам успеха в искусстве и в жизни.

Преданный Вам И. Репин

4

1888 г.

Многоуважаемая Мариамна Владимировна, очень виноват я перед Вами, но что поделаешь — не было никакой возможности. В будущее воскресенье надеюсь непременно видеть Вас и Ваши работы. Прошу Вас не забыть, что я попрошу у Вас посылаемого этюда с Вас³ для своей выставки. Как я Вам соболезную!

Искренно преданный Вам И. Репин

5

Воскресенье 1891 г.

Мариамна Владимировна.

Будьте уверены, что я всегда говорю Вам сразу всю правду. Так и про портрет еврея; я сказал Вам вчера: он грубоват, черен, но художественен. Он похож, Вы говорите, заказчик доволен; след[овательно], его должно отдать ему и ни в коем случае не уничтожать. Конечно, его на выставку я не советовал бы ставить, да Вы и не ставите.

Но вспомните только, какие портреты бывают царей, знаменитостей, какими изображениями святых обставляется народ, и тогда можно смело сказать, что там этот портрет будет фурор производить своей жизнью, характерностью и сходством. Мало этого?

Посылайте его по назначению.

Преданный Вам И. Репин

6

[Ноябрь 1891 г.]⁴

Многоуважаемая Мариамна Владимировна.

От всей души благодарю Вас за доброе отношение ко мне. Я знаю, Вы очень добры и не злопамятны. Но о какой это Вы пишете porte closeet, о каком maître absent? Ужели Вы приезжали ко мне и меня не было дома?! Ужели?.. Нет, это Вы просто пугаете меня, шутите.

Разве я когда-нибудь писал Вам ядовитые послания? Ну да, это все Ваши всегдашние шутки надо мною. Я прискачу к Вам, как только Вы пожелаете и напишете правду, что Вы будете дома.

Как милостив и внимателен к нашим работам был Государь!! Мне показалась моя выставка при нем вдесятеро интересней, и я без умолку объяснял разные подробности о своих работах. Вас он узнал, и историю с Вашей рукой сам рассказал В. Кн. Марии Павловне. О Евгении Васильевиче тоже хорошее знает: «Да, он очень симпатичный, его любят все больные; у него легкая рука»⁵. Как он восхищался «Запорожцами»!! и потом портретом Кюи!.. больше всего. Все, все рассмотрел до мелочей; даже Нигилиста⁶ вытащили ему, и его внимательно рассматривал при недостаточном для этой вещицы свете [...]⁷

Простите, не сердитесь и не ищите в моих письмах ядовитостей. Право, я к ним не способен.

Искренно преданный Вам И. Репин

7

Воскресенье [декабрь 1891 г.]⁸

Многоуважаемая Мариамна Владимировна.

Все недоразумение произошло от того, что Вы не написали в двух словах простой правды — в субботу я не буду дома. Все было бы ясно.

Но я очень рад, что Вы повеселились и в цирке и покатались на тройках. Это же в миллион раз приятнее tête-à-tête со мною. А я вчера от Вас проехал к Менделееву и провел вечер с ним tête-à-tête. И он был так интересен и знаменателен для меня, что я не жалею даже, что не попал ни в цирк, ни на тройки.

В понедельник я буду дома от 3-х час[ов] и буду очень рад видеть Вас. Привозите и статью. Будем пить чай и посылать автора статьи à tous les diables — я догадываюсь, что это статья об Иване Грозн[ом], т. е. что не могло быть так много крови при убийстве сына⁹. Все это вздор, конечно, но прочтем, прочтем. Мало ли вздору читаем мы. Мы только ничего действительно важного не успеваем читать. Как, напр[имер], «Толковый тариф» Д. Менделеева¹⁰. Вот так книга!..

Желаю Вам здоровья. Пожалуйста, не стесняйтесь, если в понедельник Вам подвернется что-нибудь повеселее чашки чаю у меня. Я нисколько не рассержусь. Скуки не знаю, у меня всегда много дела.

Ваш И. Репин

8

14 апреля 1892 г.

Многоуважаемая Мариамна Владимировна.

Я думаю, вчера Вы слышали какой-то неясный гул, доносившийся в крепость от Коломны — это были мои вздохи...

Злая судьба! Она меня везде преследует... Как я горевал, что не был дома... Надо было по многим делам хлопотать.

Кичек¹¹ у меня есть несколько. Приезжайте и выбирайте любые. Только непременно черкните накануне, когда будете. А то опять Вы поставите весь Петербург в недоумение от вздохов из Коломны в Крепость.

В понедельник я с радостью поеду с Вами к Мусину-Пушкину.

Умирающий понемногу, хотя далеко не во цвете лет, но все-таки не без надежды на сожаление о безвременной, ранней кончине,

И. Репин

Очень кланяюсь Лидии Федоровне и очень-очень грущу о вчера утраченном случае видеть ее.

Все еще фотографии не успел доставить Вам.

Преданный Вам И. Репин

9

8 марта 1893 г.

Многоуважаемая Мариамна Владимировна.

В пятницу на этой неделе у меня соберутся вечером мои друзья и знакомые¹². Будут: Прахов, Ге, Чистяков, Шишкин, супр[уги] Мережковские, супр[уги] Кавос и дру[гие]. Если Вы пожелаете удостоить меня Вашим посещением — очень обрадуете. Передайте мою просьбу эту и Алексею Георгиевичу. Я не смею просить Лидию Федоровну — боюсь, ей будет скучновато в нашем худож[ественном] обществе. Только, ради бога, не подумайте, что я обижусь, если Вам почему-нибудь нельзя будет или Вы сочтете это для себя неудобным.

Искренно преданный Вам И. Репин

10

17 августа 1893 г.

Благодарю Вас, дорогая Мариамна Владимировна. Я, по всей вероятности, воспользуюсь Вашим любезным приглашением и заеду к Вам на денек. Только надобно знать, долго ли Вы пробудете в Вашей Благодати? В начале сентября я думаю ехать в Петербург и, пробыв там несколько дней, уехать через Мюнхен в Италию месяца на два (не знаю в точности). И я подумываю тут сидя: не поедете ли и Вы? Может быть, и Веласкец?¹³ Вот бы недурно прогулялись и, главное, приобщились бы той глубоко изящной сферы нашего мира, которая давно уже влияет на нас через всевозможные рефлексы. И вот мы упились бы непосредственно из самого источника... У меня даже тоска хроническая установилась, как у Миньоны некогда к тому дивному краю. Туда, туда... wo die Zitronen bluhen готов я повторять даже на этом антипатичном языке. Уведомьте меня. Если Вы туда не поедете, то мне лучше будет заехать к Вам до Питера, а если едете (а это Вам было бы ой как хорошо!), то уж совсем на пути туда заехал бы я за Вами.

Меня последнее время очень заинтересовал Иосафат Кунцевич¹⁴, не столько он сам, сколько его трагический эпизод с белорусами. Этот трагический узел очень богат и значителен для выражения народного духа наших окраин. И со стороны пластической весьма занятно рисуется. Не известно ли Вам каких-нибудь частностей к этому событию в Успенском витебском соборе: рассказов, преданий, лубочных изображений, портретов. Словом, все, что попадется, или если что-нибудь попадется, сообщите — осчастливите.

Мой поклон Вашим близким.

Искренно уважающий Вас И. Репин

11

7 ноября 1893 г. Мюнхен

Дорогая Мариамна Владимировна.

Прочитал Ваше письмо с большим удовольствием. Очень обрадовался, что «Жиды» кончены. Только жалею, что не скоро увижу их. Беспокоит меня только, хорошо ли Вы прибавили недостающий кусок к голове среднего жида — думаю, что хорошо.

В Варшаве мы видели три выставки — одна Андриолли. Ходя по ней, я вспоминал Вас.

В Кракове мы прожили около недели, дождались похорон Матейки, познакомились с целым кружком польских художников.

В Вене тоже около недели пробыли, и вот теперь 5-й день, как в Мюнхене. Видели очень много искусства — много, много и старого и нового, но хорошего — ай как мало!.. Особенно дряни развелось и разводится видимо-невидимо. Знаете, здесь в Мюнхене, я возымел уже уважение к нашей школе русской, особенно московской. Эта погоня за наживой, за продажей, эта численность художников наводит отчаяние. Хороших можно сосчитать по пальцам: Беклин, Брандт, Макс, Келлер и немногие другие, и то Беклин впадает в детство, Брандт и др[угие]заметно стареют; а армия, армия страшно деморализована.

Пройдитесь-ка здесь по «постоянной выставке»!.. Это еще хуже, еще слабее, еще продажнее наших самых скверных академических выставок...

Я пообещал писать свои впечатления от искусства ред[актору] «Театральной газеты» П.И. Вейнбергу¹⁵, и одно мое письмо уже напечатано, мне прислали сюда. Если интересуетесь, прочтите.

Поклонитесь Веласкецу¹⁶; как жаль, что он так дурно настроился от моего посещения. А я еще раз скажу Вам и ему. Вы оба сделали громадный шаг вперед. И отлично делаете, что не едете в Европу учиться — не нужно, это такой вздор. Учиться надо дома у себя; только там Вы без помехи разовьетесь и будете силой настоящей, а не теми немецкими и французскими обезьянами, кот[орым] имя легион и кот[орые] должны фатально вымирать с голоду. Ох, как их много и как тошнительно их искусство.

Какое ничтожество Вена по искусству настоящему!.. Но какой это роскошный, богатый город по постройкам!! Обществ[енные] здания, театры, музеи — просто невероятной затейливости и эффекта!.. Но вкуса, но создания худож[ественного] нигде нет.

Я уже написал дочерям о квартире и мастерской. Пишите мне в Venezia, poste-restante. Как найдете квартиру мою.

12

[Ноябрь 1893 г. Венеция]¹⁷

Дорогая Мариамна Владимировна.

Это ponte del sospiri¹⁸. Вы знаете, какими вздохами тут вздыхали осужденные на казнь. В Венеции теперь и я вздыхаю на каждом шагу, но не от отчаяния, а от восторга, от счастия, что еще раз господь привел посмотреть на этот восхитительный человеческий рай.

Все, что мы здесь видим, кажется нам выше всякой фантазии. Это просто невероятное очарование.

Ничего больше не могу писать.

Спасибо Вам за Ваше милое письмо. Какую это баронессу Вы видели? Икскуль¹⁹ или другую какую?

Скажите по чистой совести, Вы смеетесь над моими письмами?²⁰ Я о них еще ни от кого ни единого слова не получал.

Поклон от нас Веласкецу.

Юра также восхищен небом Венеции. Мы тут за обедом пьем чудесное белое вино — Vino Verona (di paesia), едим морские фрукты (frutti di mare), словом, мы в раю, у нас голубое небо, греет солнце и зелень и пальмы чисто райских форм. А искусство, искусство!!! Особенно архитектура — перед ней можно только вздыхать, вздыхать и вздыхать. Как мила, незаменима казалась жизнь осужденным в последний момент на Мосту вздохов, так нам мила и недосягаема кажется эта чудная, невероятная сказка — Венеция.

Ваш И. Репин

Юра Вас очень благодарит за Ваш сердечный привет и кланяется.

В Венеции его пришлось переодеть, а то его как китайца все оглядывали.

13

22 декабря 1893 г. Неаполь

Дорогая Мариамна Владимировна.

Большое Вам спасибо за Ваше интересное, дельное письмо. Я с Вами совершенно согласен.

Боже, какая нелепость — под «искусством для искусства» понимать непременно форму. Это все равно, что в одном только католичестве допускать присутствие господа бога истинного.

А я здесь каждый день боюсь, чтобы Вы не простудились в моей мастерской. Еще при мне и при Федоре, который рано начинает топить, бывало очень холодно, а воображаю теперь. Вы даже довольны Вериным²¹ пением. Я все прошу ее бросить пение, у нее нет главного таланта к этому делу — голоса.

Еще я часто вспоминаю свою бестактность относительно нашего Веласкеца — зачем я тогда писал об его этюде! Скажите ему, пожалуйста, чтобы он не сбивался со своего и писал бы непременно как раньше, по-своему. Вера мне писала, что он пишет теперь очень розово. Надо писать, как свой глаз видит — иначе невозможно, будут дурные последствия.

Чистяков сетует там об упадке искусства, а я здесь восторгаюсь его подъемом, т. е. нового искусства. В Риме в новом музее и здесь, во дворце в Капо ди Монто, такие чудеса сделаны итальянцами, столько нового, совсем неожиданного в искусстве: и в колорите и в композиции. О чем мы едва мечтать смеем, уж у них здесь сделано, да ведь как!.. Но этого описать нельзя, Вы знаете — надо видеть. И невольно возмущаешься рутиной всех наших знатоков, любителей-путешественников — пока им не напишут Бедекеры, они не пойдут смотреть — если и забредут случайно, то не поверят и не дадут воли собственному впечатлению. Без указки, без няньки они еще не умеют ходить.

И эти чудесные художники расписывают кафе, да ведь как?! с каким талантом!! и бросают наконец искусство от бедности. Если б Вы видели вещь Боскетто!²² И Морелли²³ мне сказал, что он (Боскетто) совсем оставил искусство, т. к. отец его разорился, умер, и теперь он не знаю чем добывает хлеб.

Италия роскошнейшая страна, все, все есть здесь, только денег у них мало, очень мало, одни медные остались. Но живут весело, во всю мочь; вот и теперь на улице заливается пять голосов, скрипка, гитара и мандолина. Поют «Санта Л у ч и я» перед окнами англичан в Hotel Vesuvio.

А Везувий не умолкает раскатами из своей преисподней; сегодня на нем всю ночь была страшная гроза — и стекла и стены дрожали; дождь и град весь день идет...

Ваш И. Репин

Поздравляю Вас и всех Ваших с праздником и Новым годом. У нас здесь уже 3-е генваря 1894 г.

Спросите, пожалуйста, у Марии Юлиановны, перевели ли Алексея Михайлова, бывш[его] моего ученика, в Петербург. Она мне милостиво обещала попросить Юлиана Викторовича.

Поклонитесь от меня всем нашим общим друзьям.

14

20 февраля 1894 е. Неаполь

Дорогая Мариамна Владимировна.

Нет худа без добра. И я, за наглые бахвальства гостинодворского писателя, награжден Вашими интересными письмами. Нет ничего приятнее иногда, как услышать или прочитать ясно и изящно выраженную мысль, которая расписывается, растягивается в самом себе и неуловимо исчезает в пространстве. От Вас я уже много раз был восхищен такими изречениями, и Вы мне представляетесь в эти моменты жрицей-прорицательницей идей красоты.

Какую чудесную вещь Вы мне преподнесли из Флобера, что и форма родит идеи. Это тем удивительнее, что пишет это литератор! Ведь это чисто пластический принцип какого-нибудь Михель Анжело. Такие смешения областей случаются в моменты увлечения каким-нибудь искусством. Французы давно уже увлечены пластикой и живописью более других искусств. Так, как наше русское общество увлечено моралью более всех проявлений жизни. Идеи признает только моральные. Наступил черед подвинуть вперед нашу разбойничью натуру скифа. Покаяние во грехах, пост и самоистязание — вот что любит уже целое полстолетие русский гражданин. Все сводит на одно и ничего другого слышать не хочет и не понимает — считает пустяками. Уже Пушкина поедом ели за свободу художника, но соловья не заставили куковать жалких слов. Гоголя пилили всю жизнь за его перлы комизма, пока не допилили до отшельничества, аскетизма и смерти. Толстой сам смолоду уже приспособлялся к веригам и теперь юродствует во славу божию.

Все это трогательно, как первые христиане. Наше общество отплевывается от античных законов жизни. Много тут подвижничества, разума, но много уродства и фарисейства бывает.

Мир необъятен и могуч по своим формам, бесконечно разнообразным. И дым кадил, и стон голодного не смущает аромата розы и прелести цветов; и молодой неудержимый смех белых зубов [неразборчиво] заставит улыбнуться самого закоренелого пессимиста. И в этом наше счастье, наша свобода — величие, необъятность бога. Все человеческое непременно ограниченно и скучно, однообразно и лично. И никогда никаким героическим усилиям людей не унивелировать щедрых богатств творца. Таков его закон.

Я всей душой желаю нашему искусству освобождения от других более сильных и более насущных областей интеллектуальности. Образ — вот его принцип. Не подумайте только, что я против идей. Боже сохрани — это высшее и самое непосредственное проявление Духа (хула которому как-то особенно карается св[ятым] писанием). Но мир идей есть философия, особая специальность. Обязывать художника непременно быть философом и моралистом есть недостижимое требование. В жизни все разбросано особыми кусками. И мы профанируем искусство формы, света, красоты, когда отворачиваемся от него, если оно лишено морали и философии. «Кому что дано, кому какой предел положен», — говорят наши мужики. Конечно, бывали гениальные люди вроде Шекспира, Гете, Толстого и др[угих], кот[орые] соединяли все, т. е. многое, но эти редкие исключения не могут быть правилом вообще. Мы немножко сбиты с толку, от картины требуем поучений, от философии картинных кунштюков, от романиста пластичности и пейзажей, от музыки решений социальных вопросов.

В своем первом письме²⁴ я и признался откровенно, что занят теперь искусством в его существенном смысле, что я и не смею соваться в мир философии, ибо у меня на это никакого пороху нет. Боже! Ведь кто хочет философии — милости просим. Шопенгауэр, если не угодно старых, Ницше, если угодно анархии и демонической независимости ума. Смешно же было бы, если бы человек, не получивший тех, едва доступных знаний человеч[ескому] уму, кот[орыми] располагает современная философия, пустился бы тоже, вроде Нотовича²⁵, подпускать «немножко философии». Ох, уже не довольно ли — надоел? Признайтесь?

А знаете, что меня больно и неприятно колет в Ваших письмах — это что Вы еще чего-то ждете от меня. «Ах, оставьте Ваши руки холодные». Увы, я уже старею и кажется кончил свою художественную стезю. Все, что ни затею, ничего не выходит, ничего не удается. Какая-то отсталость, грубость, безвкусица; а вместе и упадок сил за работой следует необыкновенно быстро и приводит весь мой организм в болезненное состояние. При том же при всяком самом малейшем поползновении к выполнению я встречаю вдруг массу неудач и препятствий. Брошу и чувствую себя хорошо, бодр и здоров, точно заколдовал кто. Верно, пора бросать живопись и идти в деревню заниматься хозяйством. Что ж худого! Хотя бы и пастухом быть, лишь бы не даром хлеб есть. Так-то, Вы не ждите больше ничего от меня, таков, вероятно, мой предел. Спасибо Вам за письма.

Ваш И. Репин

Сценическим талантом Веры²⁶ Вы меня очень удивили, от меня она скрывает, я не имею понятия о ее игре.

Если увидите Софию Александровну Стахович²⁷, то передайте ей мой сердечный привет. Я ее очень часто вспоминаю, посещая здесь те места, в кот[орых] она была в прошлом году; встречаю даже лица англичанок, похожие на нее, и волнуюсь очень.

Ах Бурешка²⁸, как вывертывается. Ведь Стасов доказал ему, что рис[унок] Брюллова «Распятие» совсем другой эпохи²⁹. А для него какой-то малосведущий московский редактор авторитет! И еще лезет об искусстве! Вот невежа-то!

Разумеется, Вы знаете брюлловское «Распятие» в Лют[еранской] церкви? Оно не похоже на этот рисунок. Там руки Христа по кресту в таком виде [в этом месте письма помещено схематическое изображение рук] распластаны, а в рисунке потянуты вниз, и предстоящие фигуры это совсем другое.

Эта брюлловская икона распятия самая неудачная и казенная из всех его работ.

Но какие возмутительные опечатки и в последнем письме: вместо Гелиоса — Генихса какого-то, вм[есто] Maria novella — Мария norela.

15

8 апреля 1894 г. Перуджия

Начал было Вам писать вчера в Ассизи, но не удалось. Вернувшись в Рим из Альбано и Фраскати, я получил Ваше письмо и фотографию. Я подумал, что фотогр[афия] с Вашей картины «Жидов», и я так настроился видеть ее; особенно мне хотелось проверить свою догадку, что, вероятно, Вы и не думали исправлять тех ошибок, кот[орые] я видел в картине и говорил Вам про них. Распечатав пакет, увидел «Распятие» Ге. Слабый рисунок, как всегда у него, подействовал в первый момент жалко; но чем дальше я вглядывался, тем более ценил эту вещь. Голова и вся фигура Христа необыкновенно выразительна и глубока. Разбойник мне совсем не нравится: и глуп, и карикатурен, и не выражает ничего подходящего случаю. Ваше описание общего картины, ее колорита высоко подымает ее в моем воображении. Браво Ге! Какой молодец. Да, это вещь незаурядная, не цеховая — тут лежит душа художника, и это всегда большая редкость, и это всегда бессмертно, и никогда не устареет...

Я, признаюсь, подосадовал на Вас, на Ваше легкомыслие. Можно ли перед такой реальной агонией человеческого страдания думать о том, иметь или не иметь эту картину, и сравнивать ее с женщиной! Ах, Вы греховодница; вспоминать о лесбийских празднествах... о жизни в мясе Рубенса... Ах Рубенс — вчера я так хохотал в читальной комнате отеля Subosio: превосходное изящное издание о св. Франциске Ассизском. Его жизнь, чудеса, его время, его страна — все это превосходно воспроизведено и тщательно издано. И под конец статья «С в. Франц[иск] в искусстве». Его воспроизводила масса европ[ейских] художников, есть вещи чудесные, высокохудож[ественные] — там же и Рубенс. Все художники, изображая этого подвижника-аскета, увлекались его изумительной худобой; а Рубенс и этого постника наделил мускулами Геркулеса и мясом жирным, как и у Бахуса!! О, боже, шевельнулось у меня, да не был ли он глуп?..

Зачем Вы говорите, что мы с Вами проповедуем. Я в искусстве проповедей не признаю, проповедничество особая специальность. А я еще и враг всякой тенденции — в какую бы то ни было сторону. Слава богу, что есть Ге, таков, каков есть, с его тщедушными формами и с его глубокой и сильной душой артиста. И Рубенс хорош с жирными, полными сатирами и налитыми молочными блондинками; но он смешон во Франциске Ассизском... Художник не проповедник, он скорее сфинкс, кот[орого] надо разгадать. Он воплощает глубокие идеи мира, и часто нужны комментарии к его идеям, если он идеалист. Но он может быть и реалист и т. д. Ах какие новости? И к чему это я завел... Я хотел сказать, что надо как можно больше свободы деятелям и как можно разнообразнее желать проявлений человеческих деяний. Прощайте, поздно; а завтра надо рано вставать. Какой прелестный наивный Доното в Ассизи у Чимабуе — задумчивый младенец, как Рафаэля в Сикстинской мадонне. Какой восторг Италия 12 и 13 вв. Вот архитектура!!! Спасибо Вам.

И. Репин

Мы теперь будем подвигаться к Парижу, к салонам. Если захотите обрадовать:Paris, poste-restante.

Мне очень досадно, что Ваша вещь не принята³⁰; но на академической все то же фатальное общество (откуда же взяться еще другому). Судьба хорошо сделала, что отстранила Вас. И не надо менять лагеря.

Но чего я никак понять не могу: за что карт[ину] Ге не допустили на выставку?³¹ Какой идиотизм насилия держиморды! Какое подлое царство Холопово, денщиков, палачей!!! Далеко нам до Европы. Нет, Россия — гнусней всякой Азии!! Ну что в этой картине нового?! Ведь этих картин за 500 лет, на эту тему, не счесть!.. Тупая, невежественная злоба.

Прошу Вас передать прилаг[аемую] записку Ге. Я не знаю его адреса.

16

8 июля 1895 г. Здравнево

Дорогая Мариамна Владимировна.

Если бы я знал, что В.В. Абегг³² так болтлива, я бы ей ни за что не проболтался о ходе своей работы. Теперь я понимаю свои неудачи — безысходные, горькие, убийственные — они начались с тех пор, как я разболтал, что нечто работаю. Мне теперь остается только бросить; так скверно идет. Да, пора мне бросить занятие, кот[орое], по справедливому замеч[анию] англичанина, налагает проклятие на художника; лучше поселиться навсегда в деревне и жить себе попиваючи чаек из двинской воды, кот[орая] сама по себе после дождей наполовину уже чай по цвету и по вкусу — настой со всех трав в лесах и на холмах, с кот[орых] все это стекает в большом изобилии это лето, совсем как в половодь.

Ах, как мило с Вашей стороны (как я люблю эту культурность в людях, а в женщинах она еще милее). — Вы сейчас же отозвались на мой успех в Лондоне. Но как мне стыдно! Ведь я уверен, что ничего моего нет в Лондоне и никакой медали мне давать там не за что. Не смешал ли «Свет» Лондона с Мюнхеном — там (тоже в Хрустальном дворце — ибо нельзя же немцам отставать) мои «Запорожцы» и порт[рет] Фофанова. И я получил уже из Мюнхена несколько предложений от издателей иллюстр[ированных] ж[урналов] — поместить оные там. Но ни о какой медали я не слыхал. А уж Вы пишете — «поднесли»³³.

Весной Рубо приезжал сюда в Петербург и силой добыл и «Запорожцев» (я был против — не люблю я выставляться в Мюнхене) и Фофанова и еще портр[ет] Нади с ружьем. Если бы была мед[аль], то меня, конечно, уведомили бы, хотя и не особенно обрадовали бы медалью. Ох, я уже так стар стал, что медаль меня уже не заставит прыгать от счастия. Скорей я готов прыгать как ущемленный от боли при известии о Ваших опять катастрофах — вот ужас! Да что это, за что судьба так безжалостно преследует Вас?!

Ну что это Вы спрашиваете, можно ли Вам писать картину — я готов Вас [...] да приговаривать: пишите, пишите, пишите. Если только Вы здоровы. Ах вот еще, но это между нами: повлияйте хорошенько на Вистлера, чтобы он непременно к выставке что-нибудь привез. Ведь, знаете, он очень на худом счету в Академии; нам с Маковским пришлось выдержать такие любезные взгляды Совета!.. Ведь он: по живописи (III-я кат[егория]) и по своим почтенным летам уже отмечен был к исключению. Нам пришлось очень убеждать и уверять наших сочленов, что это чел[овек] способный и талантливый. А если и в эту выставку — мы его ждали к третьему экз[амену] — он не выставит ничего, нам придется прикусить языки. У меня духу не хватило поговорить с Вами перед отъездом на эту неприятную тему. Но ведь Ал[ексею] Георг[иевичу] я намекал, кажется, что необходимо же выставлять, чтобы знали чл[ены] Акад[емии].

Благодарю Вас за все сообщения. А наша Вера все еще гостит у Мамонтовых, в Абрамцеве.

Желаю Вам благополучия и успехов.

Передайте мой поклон нашему Ве — чуть не написал по старой памяти — ласкезу — Вистлеру теперь³⁴.

Ваш И. Репин

Нас тут одолевают дожди и мешают уборке сена.

17

20 августа 1895 г. Здравнево

Дорогая Мариамна Владимировна.

Большое спасибо Вам за европейские сплетни Грабаря³⁵, они очень для меня интересны. Я и сам, в ответ на одно очень восторженное письмо из Мюнхена незнакомого мне русского художника, почти то же писал ему — как должны стоять теперь во мнении европейцев мои «Запорожцы». С точки зрения живописи англичанин прав, разумеется. Как, однако, шагнула теперь живопись в Европе! Назад тому год в «Историч[еском] вестнике» один писатель разбирал всю мою деятельность как художника³⁶. Он разоблачал и совершенно уничтожал меня с идейной и нравственной стороны. И только со стороны живописи, заручившись, по его словам, компетентными мнениями специалистов, признавал за мною заслуги. И в самом деле, в кругу современных мне коллег я считался живописцем. Как мы были отставши! Теперь, я уже это хорошо знаю, далеко не та среда, не те взгляды на живопись; теперь и у нас интерес и понимание живописи растут не по дням, а по часам. Вся молодежь, начиная хоть с Грабаря-Храброго, иронически улыбнулась бы, если бы какой-нибудь компетентный судья начал уверять их, что я первоклассный живописец. И я совершенно разделяю их взгляд на дело. Я все же художник и дитя 60—70-х годов. Живопись, виртуозность отрицалась тогда как самый негодный порок. Выше всего ставилась идея, смысл, жизнь, жизнь картины, типичность, правда, историчность. Высшее и последнее откровение в искусстве мы находили в «Явлении Христа народу» Иванова. Гремел В.Г. Перов у нас и даже на Западе произвел впечатление. Жером производил сенсацию в Европе и расходился в фотографиях по всему нашему миру. Смерть Юлия Цезаря, Араб в степи, Гладиаторы считались идеальными картинами. Вы смеетесь? — Напрасно, знаете, в этой стороне искусства есть свой и большой смысл, и мне он представляется таким великим, что я даже не плачусь на судьбу, что принадлежу к этой старой школе.

Воскресить верно целую картину жизни с ее смыслом, с живыми типами, довести до полной гармонии отношения лиц и движение общего жизненного момента во всей картине — тоже задача громадная. Угадать и воспроизвести идеал, который грезится разумному большинству людей, живущих своими этическими и эстетическими потребностями высшего порядка! — Нельзя не отдать справедливости той отзывчивости и восторгу, каким современники сопровождали Чимабуе, Рафаэля, Микельанжело, Поль де Лароша, Каульбаха, Вотье, Кнауса — всякое общество по своим силам.

Теперь время поэзии красок, иллюзии тонов, гармонии сочетаний. Но люди, чем тоньше и развитее организация их, тем скорее устают они от повторения ощущений и требуют новых. Особенно голова, разум быстро заскучает от бездействия и потребует для себя пищи. И теперь мы уже видим, возникает архаическое искусство символизма и идей нового порядка. Но это больное психопатическое развлечение не всем по нутру. Как только оздоровление общества усилится, усилится и разумная потребность искусства реального, здорового, эпического, как во времена Гомера. Жизнь, свет, солнце, движение, драматизм всегда имели и всегда будут иметь за собою самый большой контингент потребителей. А большинство, особенно если оно разумно и здорово — великая сила.

Не будем же плакать, что последняя формация специалистов с презрением отворачивается от нас; был и на нашей улице праздник, и нас оценили по заслугам и слава богу. Да здравствует искусство во всех его видах и проявлениях, разумеется, исключая бездарного. В эклектизме лежит великий смысл творчества самой природы. И человечество чем разумней, тем с большим уважением относится ко всем эпохам своих предшественников, все это коллекционирует и назидается, и растет, и богатеет духовной жизнью. Для нас, работников, важно, чтобы лепта наша была собственная, искренно положенная в общую сокровищницу человечества, а не занятая у кого-нибудь в долг, взятая напрокат. Для потомства эти заимствования и повторения будут уж жалки и неинтересны.

Я очень радуюсь за Ал[ексея] Георгиевича, его усиленная деятельность непременно увенчается успехом, иначе не бывает.

Я бы очень желал видеть Вашу работу теперь — уверен, что есть что-нибудь.

За Гумалика³⁷ я боюсь, последнее время в мастерской он так покатился под гору ординарности, манерки. А он человек способный; и если это не фатальный предел его роста художеств[енного], то он будет хорошим мастером.

Что касается Абочки³⁸, то я чем больше знакомлюсь с ней, тем более удивляюсь гениальности этой натуры. (Это совершенно искренно.) Кроме внешнего чудного, блестящего таланта в живописи, в ее душе есть необъятная глубина гения, и это выходит из нее так нечаянно, непосредственно, что просто поразительно, невероятно! не верится от неожиданности. Вот сущий бриллиант. Дай ей бог здоровья. Непонятно, за этим щебетом скромной скороговорки в жизни, выражающейся как-то ординарно, скрывается какой-то неведомый пласт поэзии и совсем особенной глубины души... Ох, достанется ей теперь за это. Уж Вы, ради бога, молчите, пусть это будет между нами. Я уверен в совершенной объективности моего взгляда на нее.

Летову нас дождливое. Я этюдов совсем не писал на воздухе. Юрка делает недурные шажки, несмотря на то, что ходит в постолах. Охота — вот его страсть.

Надя уехала в Питер, через неделю уедут две Веры и Таня; мы с Юрой останемся до конца сентября здесь.

Ваш И. Репин

Ваша ужасная выписка из Альфреда Мюссе меня испугала. Мне невольно бросилось какое-то совпадение с моей фамилией, с моей академической школой в мастерской... Нет, я знаю, Вы добры ко мне и разве только для смеха попугали бы.

18

11 октября 1895 г. Академия художеств

Дорогая Мариамна Владимировна.

Все это время вся Академия и я в том числе были так задавлены молодыми талантами всех трех полов и всяких градусов, что мы от них страшно устали! Вот на какую почву падает Ваше доброжелательное семя заботы о таланте Вашей еврейки Рахили...

Ну что я вам могу посоветовать? — В школу, в школу на Б[ольшую] Морскую³⁹. Куда же больше. Вы уже ужасаетесь влияния на нее Иоффе; ну пусть сразу обрушатся на нее 10 различных влияний. А знаете ли, мне все-таки трудно судить за Иоффе, и я готов окатить вас холодной водой скептика. Вы слишком преувеличиваете ее вкус и художественность. Предметы голой неживой натуры еще мало определяют настоящую талантливость. 16 лет это уже большой возраст для семитского племени... А вдруг она дальше уже мало пойдет?

Мне нравится тон в книгах и кастрюли в свету, а прочее довольно посредственно — разве еще тон чая в стакане хорош. Но она так густо мажет, и потом эти черные, условные фоны — вы из нее Вистлера⁴⁰ с места в карьер хотите сделать? Ох, надо быть осторожным в приеме. И можно ли вместо знаний прививать манеру? Виноват, ну да вы так уж и судите: я уже рутинер, старовер. Что поделаете — я одной манеры для всех и вся и даже учить с нее малых сих — не могу признать; надо только давать знания, а манера у всякой личности должна быть с в о я. У этой девочки теперь, я боюсь, вскружена голова от похвал; а жиды всем кагалом ждут от нее чуда. А вдруг вместо чуда выйдет только обезьянка? Какие груши она намалевала! Вероятно, ей сказали: стой, это chef d'oeuvre! Ах сколько я видел печальных примеров... Сколько здесь теперь опять отверженных! И как их жаль! Их 59 челов[ек]. По живописи приняли только 16. Сколько приходит ко мне! Какие хорошенькие барышни и какие пылкие, благородные на вид юноши!!

Знаете что, устроимте школу для этих отверженных⁴¹. Будьте вы попечительницей. Пусть организуется группа челов[ек] в 50, наймут помещение, натуру, а я буду ходить к ним 1, раз в неделю безвозмездно учить их. Найдется много, которых надо гнать, но есть, очень может быть, и способные, и даже таланты, невыдержавшие экзамен.

Ваш И.Р.

Очень радуюсь за Алекс[ея] Георгиевича. Поклонитесь от меня всей компании.

19

24 июня 1896 г. Здравнево

Благодарю Вас, дорогая Мариамна Владимировна, что Вы меня вспомнили, и за то, что у Вас нашлось столько интересных для меня сообщений, для моего праздника.

В конце мая я уже был в Здравневе. В Москве после Ходынской катастрофы⁴² мне опротивело все, и я полубольной уехал поскорей к себе. В Нижний я собираюсь, уж очень много хвалят выставку⁴³, а это недаром. Конечно, не искусство там первенствует. Да, между нами будь сказано, нас привел бы в конфуз тот чудак, который поехал бы в Нижний Новгород смотреть образцы высшего проявления искусства. Есть кое-что другое, в чем, может быть, мы и не хуже других. Не надо быть чересчур односторонним и не слишком поддаваться модным течениям в искусстве. При беспристрастном взгляде на искусство Перова можно видеть и у него большую пластическую мощь. Вспомните его городового, сидящего перед трупом утопленницы⁴⁴, — сильно и не без поэзии. Но Вы, разумеется, перед этой вещицей не останавливались.

Волга перед Ярославлем совсем не та, что в Нижнем. Нижний очень красив, но, конечно, не так, как Неаполь. Ах, как мало у Вас патриотического чувства! Как Вы заражены самобичеванием. «Опозорили русское искусство». Какой же там позор? Поверьте, что и Ваши вещи на какой-нибудь европейской выставке Вы отличили бы от массы плохого и даже воодушевились бы художественным полетом, если бы не знали, что это Ваши кровные произведения. Вы очень ошибаетесь, признавая в живописи только живопись — Вы противоречите себе. Разве Васнецов великолепный живописец? Да, есть в искусстве стороны выше мастерства, виртуозности всякого рода — есть выражение Духа, который вдруг проявляется иногда в грубых, неумелых чертах и живет и царит над всем, потому что Он есть внешнее проявление и несокрушимое бессмертие. Его может постигнуть только вдохновенный, а запечатлеть только избранный...

Вы несправедливы к «Неутешному горю»⁴⁵: что за беда сухо написанные аксессуары — это глубокая вещь; фигура воспроизведена с большим совершенством, что очень редко бывает в искусстве.

Наши все благодарят Вас и кланяются Вам.

Надя на курсы не поступит⁴⁶: ей пришлось бы проходить все тоже, сначала, а она училась очень хорошо. Я хочу попросить Евгения Васильевича⁴⁷ принять ее в ученицы на свою хирургическую практику — она очень желает заняться хирургией.

Юре как-то все не удается, не идет что-то, он в миноре.

Вера все еще в Аркашоне⁴⁸, была и в Париже. Пишет много и часто, даже присылает акварели и некот[орые] мне ужасно нравятся по своей свежести, смелости, симпатичности и непосредственности.

О себе я ничего интересного сообщить не могу, старо.

А что поделывает Алексей Георгиевич? Что это Вы — ни слова. А что пишут Вам из Бухары?⁴⁹

Алексею Георгиевичу прошу Вас передать мой поклон, с пожеланием успеха — нас порадовать произведением.

Вы, кажется, обещали что-нибудь сделать для моей выставки эскизов? Не забывайте, жду⁵⁰.

Москвичи: Васнецов, Поленов и сестра его, Пастернак очень сочувственно отнеслись к выставке эскиз[ов]⁵¹ — обещали прислать свои.

20

12 генваря 1897 г.

Дорогая Мариамна Владимировна.

Вы меня очень обрадовали вашим письмом, хотя почти все касающееся вас и ваших товарищей, мне уже известно, т. к. я очень интересуюсь всеми вами и расспрашиваю всех, с кем вы в переписке. Меня глубоко радует, что все вы там⁵² серьезно учитесь дорогому нам делу. Ясно, что мы еще не можем до всего дойти собственным умом и Европа так работает, что нам еще долго придется учиться у нее.

Вы знаете, как мало у нас людей, могущих вести вырастающее поколение художников. Их почти нет. Вот теперь наша академия имеет настоятельную необходимость открыть еще мастерскую и даже две; а где взять руководителя?! Поленов все отказывается, Васнецов отказался, Суриков тоже. Укажите, кого еще можно просить быть руководителем?.. Мы переживаем дурное наследство старой академии, кот[орая] не заботилась о наследниках предводителей школы.

Меня теперь радует всякий серьезно учащийся талант — это наш наследник. Таким я считаю Дмитрия Николаевича⁵³, дай бог, чтобы он оправдал мои надежды. Щербиновского⁵⁴, Мясоедова⁵⁵ я также считаю будущими профессорами-руководителями. Все это люди, редко встречающиеся: талант, общее хорошее образование и любовь к искусству и серьезное отношение к своей деятельности у них есть. К сожалению, Щербиновский больной человек, и при всех его несомненных достоинствах он бесхарактерен по болезненности души. О Явленском я ничего не могу гадать, т. к. он себя тщательно от меня скрывает. Грабаря я тоже очень мало знаю. Кардовский человек большого характера, и если он овладеет школой, то это будет идеальный профессор; мне даже думается, что он будет преимущественно историком.

Моя мастерская теперь ужасно переполнена. Шмаров⁵⁶ идет впереди; в этом безграмотном, глуповатом мальчике воочию сидит великий художник. Дай-то бог, чтобы он не свихнулся как-нибудь и не остановился рано в своем развитии, что очень часто бывает с натурами малокультурными. Но какая теплота, цельность, мягкость, пластичность в его этюдах! Сколько впечатления и грандиозности в его эскизах! И все это — совсем готовые картины почти. Сделали большие успехи Остроградский, Скалон, Кобыличный, Цыс, Малявин (теперь при всей силе стремится к мягкости и теплоте), Розанов, Михайловский, Шинкаренко, Шретер, Иванов, Петров (мой староста, хороший челов[ек]), Хотулев (из Москвы — мужик-живописец, страшной силы), Федоров (тенишевец), Куликов, Мурашко, Антропов (тениш[евец]), Флору, Хейлик — все это теперь уже такие живописцы, что любо-дорого посмотреть. Враз и Малявин прежний уже вышли из моды, у нас теперь очевидно — Шмаров⁵⁷.

Наша выставка эскизов⁵⁸ очень радует посетителей, но посетителей у нас немного. Мы мало заботились о необходимых формальностях: открыли втихомолку, с большими беспорядками. Но все удивляются, что мало посетителей — 200—150 ч[еловек] в день. Журналистика на меня зла и мстит молчанием, даже ругает мало. Публика думает, что эта выставка каких-то опытов для художников — упражнений вроде лекций специальных.

Зато бойко идет продажа, особенно мне повезло, правда я недорого продаю, и то выручил уже более 20 000 р.

Любителей я отговариваю от покупки моих произв[едений]. Купите что-нибудь молодежи, ведь чудесные вещицы, говорю я. «Нет, батюшка, я ведь не меценат, у меня свои виды на ваши картины». Представьте, и у нас, особенно в Москве, уже много есть таких людей богатых, кот[орые] считают покупку карти[н] худож[ников] с именем хорошим помещением капитала. Говорят, в Англии это сильно развито.

На эскизной выставке есть прекрасные, впечатляющие и глубоко художественные-холсты: Остроградского (куп[ил] Третьяков), Малявина, Роота, Петрова (куп[ил] Третьяков), Петрусевича, Иванова (куп[или] герцог[иня] Евгения Макс[имилиановна] и Китнер), (Татевосьянц еще — очень хороший эскиз!) и Горюшкин-Сорокопуд, Головин (москвич), Девяткин, Богатырев, Сомов (все желали купить, но это уже не собств[енность] автора), Мясоедов (мой уч[еник] П[етр] Е[вгеньевич], прекрасная вещь), Е.К. Маковская («Лютер»), Монасеиной («Лампада»). Якунчиковой панно на дереве — очень оригинальные вещи. Булатов (символическ[ий], большой холст) художественно. Может, еще кого забыл упомянуть. Из работ мастеров увлекают наших художников: Прадилла, Васнецов, Поленов, Тьеполо, Пастернак, Липгарт — более 10-ти эск[изов], есть вещи прекрасные, Е.Д. Поленовой, моих 34 шт[уки], все только живопись. Рис[унков] и акв[арелей] я не выставил⁵⁹.

Вчера открыта в Академии акварельная выставка — ничего особенного. Бенуа и Соколов вышли из этого кагала торгашей. Царит саврас Каразин да ретушер-жид Александровский, разумеется, кое-что есть Гефтлера, Сейтгофа и еще этюдов 10 наберется недурных, но вообще бездарно и старо.

На академическую выставку везут большой холст Семирадского и много холстов К. Маковского. Передвижная выставка, говорят, будет интересна, даже Куинджи ставит, сказывали, свой валаамский этюд 1865 г.⁶⁰

Будьте здоровы и поклонитесь от меня вашим рыцарям, с лучшими всем вам пожеланиями

И. Репин

21

27 генваря 1898 г.

Дорогая Мариамна Владимировна.

Большое Вам спасибо за Ваши любезные письма. Рубо⁶¹ нечего беспокоиться: он величина у нас известная, поместят его хорошо (насколько у нас можно). Покупка в музей — вопрос более сложный: и денег мало и комиссия по покупке несговорчива, но думаю, и здесь дело обойдется, если цена окажется не страшной. Скалон уже здесь, вот головорез! — Он невменяем (больной психически), но очень талантливый человек, ему надо простить. Что Шмаров? Передайте мой поклон всем нашим.

Как мне грустно, что этот сумасшедший юноша оскорбил Ашбе⁶². Пожалуйста, передайте этому профессору, что глубоко уважаю его. И в напутствии Скалону я внушал ему отнестись с уважением к опытному профессору, и по возвращении его сюда я ужасался от его дикого поступка и нелепого поведения. Но что делать — это больной. Он написал здесь дивный этюд.

У нас здесь две очень интересные выставки. Английская (удивительная по отделке и законченности и изяществу идей) и финляндско-русская, от кот[орой] веет новизной и свежестью⁶³. Первенствует Серов.

Будьте здоровы.
Ваш И. Репин

22

23 декабря 1898 г. Академия художеств

Дорогая Мариамна Владимировна.

Спасибо Вам за Ваше чудное, поэтическое письмо, полное очарований зимнею красотою... Я могу отвечать Вам только прозой: чемоданы уложены, и мы скоро едем в те же края⁶⁴.

Наш академический экзамен вышел нынче огромный. Как ни грустно, но «пристрастие» действует и на художников. Обязательность эскизов дала чудесные результаты; было много очень хороших, в числе лучших — Де ла Вое⁶⁵. На 1-ю кат[егорию] 18, 2-ю 44, 3-ю 58, 4-ю 29 — итого 149 эскизов. Все это очень весело; на тему «Весна». В большом этюдном классе этюды вышли замечательные по силе, по размерам, по пластичности — очень подвинулись. В мастерской перевели 4-х. Особенно отличился Шмаров.

В мою маст[ерскую] поступило еще 6 челов[ек], так что и 2-е отд[еление] теперь набито. Хорошо, что не все работают. Малявин забрался в этюдный класс и, в антрактах, «отката л» портрет с Грабаря-Храброго — чертовски!! За его спиною во время работы стояла толпа. Грабарь как живой стоит, покачнувшись вперед, заложив руки в карманы. Написано поразительно широко и живо — впереди палитра — так хочется ее принять, совсем как живая и написана с небывалой еще в живописи лихостью.

Хорош также этюд Шретер и голова в этюде Де ла Вос. Хорош эск[из] Голубина, символико-фантастический: весна прощается с зимой. Из остатков снега выделяется голова с плечами, и ее целует фантастич[еская] фигура весны. Это на холсте, кругом далеко раскрытые реки и зеленеющие луга.

Прощайте, больше некогда писать. Прошу передать мой поклон Алексею Георгиевичу. Всего лучшего желаю Вам с Праздниками!!

Ваш И. Репин

Вера Васильевна⁶⁶ хотела передать кое-что для Вас с нами до Двинска; но, вероятно, нашла другой способ, т. к. до сих пор ничего не было.

23

24 февраля 1903 г.

Многоуважаемая Мариамна Владимировна.

Давненько ничего не слышу о Вас и обрадовался Вашему письму. Спасибо за сообщение о Вас — жаль, что ничего художественного... А я еще вот на днях рассматривал с большим удовольствием фотогра[фии] с Ваших работ, какие у меня нашлись. И я невольно всякий раз думаю: если бы она не уезжала за границу, если бы работала скромно и сдержанно в своем черном тоне — инвалидов, моряков и др. — М. Веревкина была бы уже крупным именем оригинального художника. О, женщины!..

Алексей Георгиевич тоже — за такой маститый срок совершенствования себя в иск[усстве] мог бы что-нибудь прислать сюда, показать... О, самолюбие!.. Нет, не рычаг, кот[орым] Архимед и пр., как, сказал некто; а тормоз для искреннего проявления человека.

Напрасно г. Бюхтгер⁶⁷ думает удовлетвориться скромной и тяжелой ролью учителя рис[ования] в России, после европейской свободы художника — бросит, сбежит. Но если он очень желает этого, то должен подать прошение в Совет Академии худож[еств]; и звание, я думаю, он получит легко. Труднее получить место. Тут придется подождать... Теперь громадная конкуренция; молодых художников масса!.. И хорошие места предпочтительно отдают окончившим у нас педагогические курсы министерства народного просвещ[ения] (при Акад[емии] художе[ств]).

Посылаю Вам свое последнее произведение пера⁶⁸, из которого Вы увидите, что я теперь уже один из тех старичков, которые всем известные истины записывают, печатают и выдают за свои собственные сочинения. И в живописи я моложусь, как все старички. Написал пару молодых людей, гуляющих по берегу Финского залива. Время первых заморозков моря, когда низовой ветер подымает воду и играет, ломая льдины. Это забавляет молодых людей, а стариков-художников смелость эта удивляет настолько, что они пишут на эту тему картину. А публика наша настолько еще молода, что поражается этим невозможным событием в картине и видит, что это неспроста, что тут кроется глубокая аллегория. И меня за эту аллегорию то бранят, то порицают, то презирают⁶⁹.

Кардовский приглашен к нам в профессора.

У нас теперь сезон выставок. Жаль, Вас нет; вот бы мы наспорились! Столько предлогов... Кланяюсь Веласкез-Вистлер-Гойя-Зулохюс'у⁷⁰.

Будьте здоровы.
Ваш И. Репин

P. S. Вы гуляете ins Grüne, а я, так же скромно, гуляю ins Weisse на лыжах, по Финскому заливу. Отсюда и произошло мое знакомство с чудесами северного моря зимой, которыми я нежданно-негаданно ошарашил нашу публику самой невероятной фантастической картиной. Сидя вечно в своих и чужих квартирах, прокуренных табаком, они одичали как затворники и не верят в возможность моей картины в природе.

24

5 октября 1903 г.

Дорогая Мариамна Владимировна.

Нет, не воевать — мириться с Вами я желал бы. Вы меня очень обрадовали известием, что Явленский наконец выставил. Как бы я был рад видеть хоть бы фотогр[афический] снимок с его вещей: ничего, что они, как исключительно красочные, по Вашим словам, задачи — потеряют. Все же в фотографии (в Мюнхене снимают образцово) можно видеть гармонию общего и очарование полотен. Одолжите — пришлите!

В Академии по-старому, начались занятия. Рубо явился только на экзамен (приемный) и отпросился на полгода, кончать свою панораму — Севастополь 1855 г. Несчастная мастерская опять без руководителя...

Кардовский официально числится моим помощником, в отделении моей мастерской (лично у меня 60 уч[еников], двойной комп[лект], больше не помещается — каждый день я отказываю). У Кардовского чел[овек] 15. Преподает он очень хорошо. Самое дрянное, анархическое сборище полубездарностей он сумел в короткое время дисциплинировать и увлечь искренно в искусство. Рубо ему же поручает свою мастерскую; но это еще не прошло через Совет.

Я живу за городом, у моря, и езжу в Питер на работу и к ученикам. Семья наша почти вся в Крыму. Таня с ребенком, по нездоровью, уехала туда; к ней поехали мать, Вера и Надя. Теперь в академической квартире только Юра и Язев — муж Тани. Юра уже конкурент, и я ему уступил свою академическую мастерскую⁷¹. Он стал большим чудаком, но самостоятелен до юродства.

Всего Вам лучшего.

Ваш И. Репин

Примечания

ОР Государственной республиканской библиотеки Литовской ССР, ф. 25, В. Степонайтиса, ед. хр. 80.

Мариамна Владимировна Веревкина (1860—1938) — художница. См. стр. 65—67 настоящего издания.

1. Лидия Федоровна Веревкина — родственница М.В. Веревкиной, позировавшая Репину в 1888 году для картины «Дон Жуан и донна Анна».

2. Эта фраза не случайна. Репин жаловался П.М. Третьякову: «В последнее время, около двух недель, у меня что-то странное делается в голове: как-то сверлит в левой стороне... Я работаю теперь в шапке — нашелся нормандский берет даже» (И.Е. Репин. Переписка с П.М. Третьяковым. 1873—1898. М.—Л., «Искусство», 1946, стр. 128).

3. Речь идет о портрете М.В. Веревкиной в больничном халате, с подвязанной рукой. При неосторожном обращении с ружьем на охоте М.В. Веревкина прострелила себе кисть руки. Репин написал ее портрет в 1888 году, во время лечения.

4. Письмо датируется месяцем и годом персональной выставки Репина. Выставка открылась 26 ноября 1891 года; Александр III посетил выставку накануне ее открытия.

5. Речь идет о портрете М.В. Веревкиной и картине «Хирург Павлов в операционном зале». Обе картины принадлежали к числу лучших репинских работ на выставке.

6. Нигилист — картина И.Е. Репина «Арест пропагандиста». В каталоге выставки «Арест пропагандиста» не указывался из опасения запрещения цензуры экспонировать картину. Для того чтобы обойти цензуру, устроители выставки показали картину Александру III, когда он осматривал выставку (об этом см.: И. Зильберштейн. К истории создания картины «Арест пропагандиста». — «Художественное наследство», т. 2, стр. 355). Настоящее письмо Репина М.В. Веревкиной, написанное непосредственно после посещения выставки царем, является достоверным свидетельством самого Репина об этом эпизоде.

7. Выражаемая в письме радость объясняется прежде всего тем, что от одобрения выставки царем зависела покупка картин государством, в чем Репин был крайне заинтересован. В письме Д.И. Яворницкому от 20 октября 1891 года Репин писал: «Я усиленно готовлюсь к своей выставке. Почти все сбережения, все, так сказать, поставлено на карту — что-то бог даст» (И.Е. Репин. Письма к художникам и художественным деятелям. М., «Искусство», 1952, стр. 88). После открытия выставки с ним же Репин делится заботой о том, что «Явленная икона» и «Запорожцы» могут остаться непроданными: «А выставка моя идет плоховато. Теперь уже ясней и ясней, что обе картины останутся на руках. А тут все поставлено на карту: не умею жить» (в письме от 22 декабря 1891 года, там же, стр. 91). Только в первых числах января 1892 года Александр III приобрел «Запорожцев» за 35 000 р. В записке Репина Д.И. Яворницкому, датируемой 6 января 1892 года (по почтовому штемпелю), имеется приписка: «Запорожцев» моих третьего дня купил царь. Ура!» («Художественное наследство», т. 2, стр. 78). Покупка царем именно этой картины, выражающей идею свободы, равенства и братства, была неожиданностью для самого Репина. 10 января 1892 года Репин пишет Т.Л. Толстой: «О государе я и не помышлял; я знал, что он но должен был ею (картиною) интересоваться уже по принципу... И вдруг...» (И.Е. Репин и Л.Н. Толстой. Т. 1. Переписка с Л.Н. Толстым и его семьей. М.—Л., «Искусство», 1949, стр. 46). Там же Репин пишет: «Признаюсь Вам, что дела мои вообще были плоховаты: чтобы кончить картину, я два года почти отказывался от всех заказов; почти все сбережения пошли в ход...»

8. Письмо датируется декабрем 1891 года по содержанию.

9. Статья доктора Фейгина «Картина Репина «Иван Грозный и сын его Иван» с точки зрения врача» была напечатана в газете «Русская жизнь» 16 декабря 1891 года. См. о ней также запись в дневнике А.В. Жиркевича («Художественное наследство», т. 2, стр. 149—150).

10. Вероятно, Д.И. Менделеев познакомил Репина с содержанием своей книги «Толковый тариф, или Исследование о развитии промышленности в России в связи с ее общим таможенным тарифом 1891 года» (СПб., 1891—1892). Об этой работе Д.И. Менделеева см.: О. Писаржевский. Дмитрий Иванович Менделеев. М., «Молодая гвардия», 1949, стр. 395—406.

11. Кичка — старинный русский праздничный головной убор замужней женщины. Речь идет об уборе для работы над этюдом с Л.Ф. Веревкиной «В боярском костюме». В 1892 году Репин написал также небольшой акварельный портрет Л.Ф. Веревкиной.

12. Репин писал 5 апреля 1893 года Т.Л. Толстой: «У меня было два бурных вечера. Много было народу обоего пола, и много спорили. Ге хорошие темы для споров дает, т. е. он лично, не его работы» (И.Е. Репин и Л.Н. Толстой. Т. 1. Переписка с Л.Н. Толстым и его семьей. М.—Л., «Искусство», 1949, стр. 78).

13. Подразумевается А.Г. Явленский.

14. Иозафат Кунцевич (1580—1623) — фанатик-униат, воспитанник иезуитов в Вильнюсе. В 1609 году вместе с архиепископом Рутским насильно переводил в Вильнюсе православное население в унию, за что получил прозвище Дьявола-душехвата. В 1617 году Кунцевич был назначен полоцким архиепископом с целью насаждения унии в Белоруссии, проводил политику жесточайшего национально-религиозного угнетения белорусского народа. За отказ от перехода в унию подвергал население гонениям и репрессиям. Народные массы ненавидели Кунцевича, олицетворявшего всю систему панско-польского и католического гнета. В Могилев Кунцевич смог въехать только после подавления сопротивления горожан в конце 1619 года. В 1621 году жители Витебска совершили покушение на Кунцевича во время церковной службы. В ноябре 1623 года, во время народного восстания в Витебске, Кунцевич был убит, его тело брошено в Западную Двину. Эти события Репин решил использовать как сюжет для исторической картины. За материалами он также обратился к В.В. Стасову. В письме к нему от 18 августа 1893 года из Здравнева Репин писал: «Недавно тут ко мне проявился некий белорус, адвокат Стукалич, привез свою книжку «Белоруссия и Литва», очень заинтересовал эпизодом убийства Иозафата Кунцевича. Все это произошло здесь, в Витебске; и стены Успенской церкви и площади еще целы, и разные варианты чудес с мученическим камнем. Словом, история эта имеет большое идейное значение как столкновение народа, угнетаемого с порабощающей его духовной аристократией католической... Я бы желал теперь с этим хорошенько познакомиться. Вы ведь все знаете, подыщите мне, что есть у Вас в библиотеке почитать об этом событии...» (И.Б. Репин и В.В. Стасов. Переписка. Т. 2. М.—Л., «Искусство», 1949, стр. 192). Репин исполнил карандашный эскиз «Проповедь Кунцевича в Белоруссии» (1893).

В.К. Стукалич — витебский адвокат. Писал заметки и очерки в «Витебских губернских ведомостях». Его книга «Белоруссия и Литва. Очерки из жизни городов в Белоруссии» издана в Витебске в 1893 году.

15. «Письма об искусстве», присылаемые Репиным из-за границы, печатались в «Театральной газете», издаваемой петербургским купцом Е.В. Остолоповым, под редакцией Петра Исаевича Вейнберга (1830—1908). Первое письмо было напечатано 31 октября 1893 года. Газета существовала всего четыре месяца — с июля по ноябрь 1893 года, в ней было напечатано шесть писем Репина. Дальнейшие письма из-за границы («Заметки художника») печатались в 1894 году в «Неделе».

16. Явленскому.

17. Письмо датируется месяцем приезда Репина в Венецию.

18. Поясняется иллюстрация на углу листа почтовой бумаги с видом моста Вздохов в Венеции.

19. Варвара Ивановна Икскуль фон Гильденбандт, урожденная Лутковская (1850—1929).

20. Имеются в виду «Письма об искусстве» в «Театральной газете».

21. Вера Ильинична — старшая дочь Репина.

22. Джузеппе Боскетто (1841—1918) — итальянский исторический живописец, ученик Морелли и Палицци. Один из основоположников реалистического направления в итальянской исторической живописи. Работы Боскетто Репин знал со времени первой поездки в Италию (см. письмо В.Д. Поленову от 2 августа 1873 года в кн.: И.Е. Репин. Письма к художникам и художественным деятелям. М., «Искусство», 1952, стр. 11, 12).

23. Доменико Морелли (1826—1901) — исторический живописец, пейзажист и портретист, глава новой реалистической школы итальянского искусства. Репин познакомился с Морелли в 1873 году при посещении в Неаполе его мастерской (см.: «Художественное наследство», т. 2, стр. 53).

24. Имеется в виду первое письмо «Писем об искусстве».

25. Осип Константинович Нотович (1849—1914) — журналист, с 1876 года издатель газеты «Новости». В конце восьмидесятых годов Нотович написал (первоначально под псевдонимом маркиз О'Квич) несколько философско-эстетических рассуждений: «Немножко философии», «Еще немножко философии», «Любовь и красота», повторявшиеся несколькими изданиями.

26. Вера — дочь Репина.

27. С Софьей Александровной Стахович (1862—1942) и со всей семьей Стаховичей И.Е. Репин был в дружеских отношениях. В 1891 году им написан портрет С.А. Стахович. В июне 1891 года Репин гостил неделю в имении Стаховичей в Орловской губернии.

28. Виктор Петрович Буренин (1841—1926) — реакционный журналист, член редакции газеты «Новое время», известный, в частности, издевательскими нападками на Репина и Стасова.

29. Первое из «Писем об искусстве» Репин начинает описанием рисунка К.П. Брюллова «Распятие» («Последний вздох Христа на кресте»), по фототипическому воспроизведению в первом выпуске «Русского художественного архива» за 1892 год. Буренин хотел уличить Репина в невежестве, доказывая, что у Брюллова была только одна композиция «Распятия», а именно: для иконы лютеранской церкви в Петербурге. При этом Буренин ссылался на подпись под рисунком, составленную московским редактором «Русского художественного архива»: «Табл. II. Эскиз «Распятия» работы К.П. Брюллова, исполненного для лютеранской церкви в Петербурге. Сепия. Находится в собрании С.С. Шайкевича». В действительности воспроизведенный на фототипии рисунок исполнен Брюлловым в тридцатых годах XIX века, в Риме, задолго до постройки лютеранской церкви.

30. Речь идет о картине М.В. Веревкиной, оценку которой Репин дает в письме В.Н. Веревкину и упоминает в одиннадцатом и пятнадцатом письмах М.В. Веревкиной. См. стр. 47, 51, 64 настоящего издания.

31. Над картиной «Распятие» Н.Н. Ге работал несколько лет, много раз переписывал ее. Законченный первый вариант «Распятия» (1892) не удовлетворил художника. В 1894 году Ге переписал картину заново на другом холсте. Своими реалистически трактованными картинами на религиозные темы Ге вызывал возмущение и нападки реакционных кругов. Когда в 1894 году Ге привез «Распятие» в Петербург на 22-ю передвижную выставку, цензура запретила экспонировать картину. Квартиру знакомых Ге, где находилось полотно, стали посещать сначала по запискам автора, а затем и без них художники, критики, врачи, чиновники, студенты, и картину, несмотря на цензурный запрет, повидал почти весь Петербург.

«Распятие» было последней картиной Ге; 1 июня 1894 года Н.Н. Ге умер. В том же году И.Е. Репин написал статью о нем: «Николай Николаевич Ге и наши претензии к искусству». Однако нигде Репин не высказывает так резко и смело своего возмущения запретом царской цензуры и всей системой царского самодержавия, как в этом письме.

О дальнейшей судьбе картины см.: И.Е. Репин. Письма к художникам и художественным деятелям. М., «Искусство». 1952, стр. 139 и 342.

32. Вера Вильгельмовна Аббег — ученица Репина в Академии художеств.

33. Золотая медаль за картину «Запорожцы» на выставке 1895 года в Мюнхене была Репину действительно присуждена (см.: «Художественное наследство», т. 2, стр. 72).

34. А.Г. Явленскому.

35. Летом 1895 года И. Грабарь совершил поездку по Европе. В рукописном отделе Государственной республиканской библиотеки Литовской ССР имеются его письма этого года М.В. Веревкиной из Парижа, Базеля. Вероятно, И. Грабарь писал М.В. Веревкиной и о том, как оценивается творчество И.Е. Репина за границей, в частности в связи с выставкой репинских картин в Мюнхене.

36. В «Историческом вестнике» 1894 года была напечатана статья Р.И. Сементковского «Идеалы в искусстве» (в июньском выпуске — «Антокольский», в июльском — «Репин»). В письме А.В. Жиркевичу от 18 сентября 1894 года Репин писал: «Вот где человек старается изо всех сил опошлить все наши дела и мысли, и задачи — Антокольского и меня. Так и чувствуется нововременская тенденция» (И.Е. Репин. Письма к писателям и литературным деятелям. М., «Искусство», 1950, стр. 116).

37. Николай Иванович Гумалик — ученик Репина, одно время староста его мастерской в Академии художеств.

38. По-видимому, одна из учениц Репина; фамилию выяснить не удалось. Возможно — В.В. Аббег (см. прим. 32).

39. На Большой Морской в Петербурге помещалась школа Общества поощрения художеств.

40. Джемс Аббот Мак-Нейл Уистлер (1834—1903) — английский живописец, офортист и литограф, близко стоявший к школе французских импрессионистов. Уистлером (Вистлером) Репин часто в своих письмах называет мужа М.В. Веревкиной А.Г. Явленского, подражавшего в то время этому художнику.

41. Мысль об устройстве такой школы была осуществлена И.Е. Репиным в том же году при содействии Марии Клавдиевны Тенишевой (1867—1928) — меценатки, коллекционировавшей акварели, рисунки и предметы русской старины. Основанная ею в Петербурге художественная студия по подготовке юношей для поступления в Академию художеств (Тенишевская студия), руководителем которой был приглашен Репин, была открыта для занятий в 1895/96 учебном году. После сближения Тенишевой 6 декадентской группой С.П. Дягилева и журналом «Мир искусства» выявились расхождения ее взглядов с Репиным в отношении направления студии (см. письмо Репина А.А. Куренному от 6 апреля 1898 года в кн.: И.Е. Репин. Письма к художникам и художественным деятелям. М., «Искусство», 1952, стр. 125).

О работе И.Е. Репина в Тенишевской студии см.: Я.А. Чахров. Репин и его ученики в работе над коллективной картиной («Художественное наследство», т. 2, стр. 224—228).

42. Рассказ Репина о катастрофе на Ходынском поле записан в дневнике А.В. Жиркевича («Художественное наследство», т. 2, стр. 169—170).

43. На Всероссийской выставке 1896 года в Нижнем Новгороде был художественный отдел, организованный Академией художеств.

44. В картине В.Г. Перова «Утопленница» (1867).

45. «Неутешное горе» (1884) — известная картина И.Н. Крамского.

46. Дочь художника Надежда Ильинична Репина (1874—1931) успешно училась с 1892 года на Рождественских женских фельдшерских курсах лекарских помощниц. На курсы принимались девушки, окончившие гимназию; курс обучения длился четыре года. Здесь речь идет, по-видимому, о продолжении учебы на Высших женских (Бестужевских) курсах, на которые в 1891 году поступила старшая дочь художника Вера Ильинична Репина (1872—1948).

47. Хирург Е.В. Павлов.

48. Аркашон — курорт во Франции, где провела лето 1896 года старшая дочь — В.И. Репина. У нее были художественные способности — в 1916 году В.И. Репина была экспонентной выставки этюдов, рисунков и эскизов Товарищества передвижных художественных выставок.

49. Выйдя замуж, Вера Васильевна Веревкина уехала в Бухару по месту работы мужа. Переписка Репина с ней прекратилась с лета 1896 года по 1904 год. В Петербург из Бухары В.В. Веревкина приезжала редко и ненадолго, в частности была в конце 1898 года.

50. Работ М.В. Веревкиной на выставке эскизов не было.

51. В 1896 году И.Е. Репин был занят устройством Выставки опытов художественного творчества (эскизов) русских и иностранных художников и учеников, переписывался о ней со многими художниками.

52. Письмо из Петербурга в Мюнхен, куда М.В. Веревкина и А.Г. Явленский уехали осенью 1896 года.

53. Кардовского.

54. Дмитрий Анфимович Щербиновский (1867—1926) учился у Чистякова и Репина, окончил Академию художеств в 1896 году, звание художника получил за картину «Комната присяжных поверенных во время перерыва». Еще до поступления в Академию художеств Щербиновский окончил Московский университет. Был одним из любимых учеников И.Е. Репина, его помощником в Тенишевской студии. С 1914 года экспонент, с 1915 года — член Товарищества передвижных художественных выставок. В 1927 году в Москве была посмертная выставка картин Д.А. Щербиновского.

55. Петр Евгеньевич Мясоедов (1867—1913) — ученик Академии художеств, помощник И.Е. Репина в Тенишевской студии. Звание художника получил в 1898 году за картину «Сожжение протопопа Аввакума» и был направлен за границу.

56. Павел Дмитриевич Шмаров (1874—1955) — ученик Репина по Академии художеств. Звание художника с золотой медалью получил в 1899 году за картину «Горе побежденным». В 1914—1917 годы — экспонент 43—45-й передвижных выставок.

57. Перечисляются ученики академической мастерской Репина. См. именной указатель настоящего издания.

58. Выставка опытов художественного творчества (эскизов) русских и иностранных художников и учеников была организована по инициативе и при ближайшем участии И.Е. Репина. Мысль о создании такой выставки подал Репину Д.И. Менделеев (см.: «Художественное наследство», т. 2, стр. 171). Выставка была открыта в Петербурге в декабре 1896 года и продолжалась до середины января 1897 года.

59. См. также описание выставки в письме Репина А.А. Куренному от 27 декабря 1896 года в кн.: И.Е. Репин. Письма к художникам и художественным деятелям. М., «Искусство», 1952, стр. 113—114.

60. На 25-й передвижной выставке 1897 года Куинджи представлен не был. Год (1865) валаамского этюда Куинджи указан Репиным ошибочно, поскольку речь идет об известной картине А.И. Куинджи «На острове Валааме», написанной им в 1873 году.

61. Франц Алексеевич Рубо (1856—1928) — русский живописец-баталист, выдающийся мастер панорамной живописи. Учился в Мюнхенской академии художеств. До 1898 года им был уже создан ряд батальных картин, основанных на серьезном изучении истории. Значительными произведениями искусства являются его панорамы «Оборона Севастополя» (1902—1904) и «Бородинская битва» (1911).

62. Обстоятельства этого инцидента изложены подробно в воспоминаниях П.Д. Бучкина:

«Вспоминается интересный случай, происшедший с А. Скалоном. В те времена студентам старших курсов Академии иногда давали по их просьбе годичные отпуска. Обычно студенты использовали их для дальних поездок на этюды, а кое-кто для того, чтобы познакомиться с работой западноевропейских музеев и студий.

Немцы широко рекламировали тогда мюнхенскую студию художника А. Ашбе. Заинтересовался ею и Скалон.

Получив отпуск, он приехал в Мюнхен и прямо направился к Ашбе. Однако метод преподавания и работы самого Ашбе ему не понравились. Когда немцы, ученики Ашбе, спросили у Скалона его мнение об их учителе, он сказал им что-то не очень уважительное. Те возмутились. Дело дошло до рукопашной схватки, из которой Скалон, спортсмен и боксер, вышел победителем.

По приезде в Петербург Скалон был вызван в инспекцию Академии. Немцы, как оказалось, пожаловались русскому консулу в Мюнхене. Царские чиновники сообщили в Петербург о «скандальном» поведении русского студента, приписав ему чуть ли не подрыв престижа России за границей.

Скалону было объявлено, что он исключается из числа студентов Академии. Что было делать? Все советовали ему обратиться к Репину.

Незадолго до этого Скалон написал свой автопортрет, который, по мнению товарищей, очень ему удался. Портрет действительно был хорош — и в смысле сходства и по живописи; он впоследствии занял почетное место в коллекции одного из лучших учеников Репина — И.И. Бродского.

Хорошо зная своего учителя, Скалон, отправившись к Репину, захватил с собой портрет. Человек горячего темперамента, всегда высказывавшийся прямо и резко, Илья Ефимович разразился бурными тирадами:

— Скандалите! Срамите Академию! Драки затеваете! Безобразие!

Скалон молча поставил портрет на стоявший возле него мольберт. Репин продолжал громить. Но вот взгляд его упал на портрет. Несколько секунд он вглядывался в холст и затем спросил:

— Чье это?

Скалон сказал, что это его работа. Последовало еще несколько вопросов. Через минуту все резко изменилось.

— Замечательно! Прекрасный портрет! Все забыто! Все забыто! Идите к инспектору, скажите, что вы опять мой ученик» (П.Д. Бучкин. О том, что в памяти. Л., «Художник РСФСР», 1962, стр. 123, 124).

63. На русско-финляндской выставке в Петербурге, открывшейся в 1898 году в музее Штиглица, нерусских художников были представлены Бакст, Бенуа, Врубель, Левитан, Серов, Сомов, Якунчикова и другие.

64. Письмо М.В. Веревкиной в Благодать. Говорится о поездке в Здравнево на период новогодних праздников.

65. Ольга Людвиговна Делла-вос-Кардовская (1877—1952) — художница, жена Д.Н. Кардовского. В рукописном отделе Государственной республиканской библиотеки Литовской ССР имеется собрание писем Д.Н. Кардовского и О.Л. Делла-Вос-Кардовской М.В. Веревкиной.

66. В.В. Веревкина — художница, родственница М.В. Веревкиной, ученица И.Е. Репина.

67. Роберт Бюхтгер (1862—1951) — немецкий художник, пейзажист и портретист. Родился в Петербурге, учился там же, затем в Дюссельдорфе, Париже и Мюнхене. С 1886 года жил постоянно в Мюнхене (см.: Allgemeines Lexikon der bildenden Künstler des XX Jahrhunderts. Hrgg. von H. Vollmer. Bd. 1. Leipzig, 1953, с. 345).

68. Статья И.Е. Ренина «Мысли об искусстве» в журнале «Новый путь», 1903, № 1, стр. 28.

69. Репин пишет о своей картине «Какой простор!» (1903), экспонировавшейся на 31-й передвижной выставке.

70. Подразумевается Явленский.

71. Подразумевается мастерская в академической квартире И.Е. Репина в Петербурге.