С. Яблоновский. Покушение на «Иоанна Грозного»

[...] Три глубоких ящика моего письменного стола в Москве были полны самым ценным, что у меня было: письмами всех крупных людей, с которыми в течение долгой жизни журналиста мне приходилось встречаться. Писатели, ученые, артисты, художники, общественные деятели — чьих писем тут не было! Начиная письмами стариков Майкова и Полонского...

Лежали в одном из этих ящиков и письма Ильи Ефимовича Репина.

На больших листах бумаги, обыкновенно на нескольких, писанные крупным, ровным, четким почерком, всегда порывистые, полные напряженностью, восторгом или возмущением.

Многих тем и событий касался в них Илья Ефимович, но особенно памятно мне одно письмо, огромное, листах на четырех-пяти.

В нем Репин почти в экстазе сообщал о своей великой мечте — организовать в родном ему Чугуеве совершенно небывалое учреждение, которое совмещало бы в себе и Академию художеств, и мастерские по разного рода прикладным искусствам, где обучали бы и ремеслам.

И все это главным образом для крестьянских детей.

Этот художественный университет должен был называться Деловым двором.

Говорят, что хорошие плоды могут получаться только из хороших семян. Здесь же, в основе репинской мечты, было семя вряд ли очень хорошее.

Юношеские годы великого художника протекали в Чугуеве, городишке Харьковской губернии, созданном «фрунтовым солдатом» Аракчеевым в качестве военного поселения. Домишки поселка выстроились в ряды, как солдаты в строю, все одной величины, одного вида, одного цвета; жизнь в поселке была вся установлена по расписанию; души людей, живущих в Чугуеве, были так же отмерены и размерены, как все детали военной обмундировки. И был устроен Аракчеевым в Чугуеве Деловой двор — ряд всевозможных мастерских.

Несомненно, аракчеевская муштра мертвила это здоровое само по себе начинание, но талантливый мальчик, впервые соприкоснувшийся там с искусством, сохранил в своей памяти хорошее и не заметил дурного, не обратил на него внимания. Так всегда бывает у благородных, а потому и благодарных натур. «Не помня зла, за благо воздадим».

И старик-художник, родившийся через десять лет после смерти фаворита двух царей, мечтал в милом ему, приросшем к его сердцу Чугуеве возродить мастерские. Возродить под тем же самым именем Делового двора.

Но прежнему Двору в Вольтеры дан был фельдфебель, а в новом, репинском, все должно было основываться на началах свободы, самодеятельности, артельности. Илья Ефимович подробнейшим образом описывал, как все это должно быть устроено. Попутно пн заботился и о самом городе. Я боюсь ошибиться, но помнится, что он говорил о недостатке в Чугуеве хорошей питьевой воды и о необходимости устройства артезианского колодца.

Сын народа, Репин мечтал о том, как Ваньки, Гришки, Илюшки подымутся благодаря Деловому двору из низов на те вершины, на которых пребывают Репины, Шаляпины, Горькие [...]

Насколько я понимаю, Репину очень хотелось, чтобы его семидесятилетний юбилей — он как раз к этому времени приближался — был ознаменован организацией Делового двора. Он, разумеется, отдал бы этому делу все, что мог, но его единоличных усилий было слишком мало. Мы не сумели поддержать его идеи, не сумели найти ей горячего отклика в широких кругах, а может быть, эта мечта и не могла быть выполнена так, как этого хотел великий энтузиаст.

Были у меня от Репина не только письма. Висел в моем кабинете и бросался в глаза каждому, кто первый раз в него входил, репинский этюд к картине «Грозный и сын».

Большая, широко, ярко, красочно сделанная акварель. Некоторые художники находили, что лицо умирающего царевича на этом этюде еще сильнее, чем на картине, выражение сложнее и трогательнее. Когда разразилась война, в Москве, между прочим, устраивались в пользу раненых выставки картин, взятых из разных коллекций. У меня всегда просили моего «Грозного».

Я уже имел нескромность рассказать в свое время в печати, как и почему Илья Ефимович одарил меня этим сокровищем. Повторю очень кратко, чтобы понятно было остальное.

Когда какой-то маньяк изрезал в Третьяковской галерее знаменитое репинское полотно, нашлось несколько «бурдюков» и писателей, которые устроили в Политехническом музее беседу, на которой позорили картину и доказывали, что так с нею и нужно было поступить. Имели смелость пригласить на свой вечер Илью Ефимовича и убеждали его самого в его никчемности¹.

Я ответил на это статьей в «Русском слове», и статья вызвала совершенно необыкновенный отклик: со всех сторон России и из-за границы я получил несколько сот писем. Пролился ливень негодования против «бурдюков» и горячего сочувствия художнику. Я собрал эти письма (кажется, их было четыреста тридцать шесть), и, когда Репин приехал вновь в Москву посмотреть на свое выздоровевшее детище, организовал чествование, пригласив на него крупнейших представителей искусства, общественности, науки. Я поднес ему письма и адрес, который был пущен по Москве во многих экземплярах и вернулся покрытый великим множеством подписей².

Репин воспринял это чествование со свойственным только ему одному энтузиазмом. В письме В.Ф. Зеелеру, уже в Париже, он говорит, что представляет себе происшедшее с ним тогда почти как то, что изображено на его картине: «Бессмысленным, незнакомым мне злодеем я поранен в висок. Кровь льется, я вижу уже большую лужу крови на полу, яркой широкой струей заливает мне грудь, взгляд мой затуманен, но я ясно вижу... человека, ощущаю на своем виске мягкую... руку; она с ласковой осторожностью останавливает мою кровь и с любовью прижимает мою пораненную насмерть голову. И это был С.В. Я-ский».

Дальше Репин рассказывает об этих письмах, которые действительно были поразительны тем, что их писали и рабочие, и великие князья, и люди искусства, и рядовые люди.

«И С. В. собрал тщательно весь этот драгоценный материал, положил его в резной, старинной художественной работы ларец и преподнес мне. И всякий раз, когда я приближаюсь к этому ларцу, я ощущаю ласковую руку на моем виске».

Это письмо Репин писал через одиннадцать лет после набега на «Грозного». Я искренне прошу читателей извинить меня за эти воспоминания. Я верю, что читатель-друг, не подсиживающий писателя, поймет, что говорится это мною с великим смущением, что хвастать мне нечем, но что нужно показать, каким великолепным увеличительным стеклом была душа Репина, как бесконечно любовно принимала она всякое сделанное ей добро.

И этот конец письма:

«О, как я благодарен С. В-чу! Когда я почувствую приближение смерти, я попрошу моего племянника, Илью Репина³, читать мне вслух этот драгоценный материал».

И вот он привез мне из Петербурга свой этюд.

Я сказал ему, что, может быть, я должен был бы отказаться от такого великого и незаслуженного подарка, но на это у меня не хватает сил: от Репина не отказываются.

— Одно только я могу обещать вам: этот этюд не перейдет от меня к детям; побаловав им себя несколько лет, я передам его туда, где ему надлежит быть: в Третьяковскую галерею⁴ [...]

Примечания

Воспоминания под названием «Проедаем Репина» опубликованы в журнале «Иллюстрированная Россия» (Париж, 1931, 26 сентября). Печатаются в сокращенном виде.

Сергей Яблоновский (псевдоним Потресова Сергея Викторовича) — журналист, один из ведущих сотрудников газеты «Русское слово».

1. 16 января 1913 года А. Балашов, по профессии иконописец, психически больной, бросился с ножом на картину Репина «Иван Грозный и сын его Иван 16 ноября 1581 года» и нанес ей несколько ранений, сильно повредивших картину. В феврале 1913 года в Политехническом музее в Москве был организован диспут о картине И.Е. Репина «Иван Грозный и сын его Иван». Диспут открылся лекцией М.А. Волошина «О художественной ценности пострадавшей картины Репина». Председательствовал присяжный поверенный А.Б. Якулов, официальными оппонентами были: Г.И. Чулков, А.К. Топорков и Д.Д. Бурлюк. Материалы о диспуте приведены в книге М. Волошина «О Репине» (М., «Оле Лукойе», 1913).

2. Покушение на картину Репина, а затем диспут в Политехническом музее, организованный футуристами, вызвали волну горячего протеста передовой общественности России. В адрес Репина были направлены десятки коллективных обращений с выражением сочувствия художнику и протеста против совершившегося вандализма. Приводим одно из них:

«Глубокоуважаемый и горячо любимый Илья Ефимович!

В январе этого года психически больной человек пытался уничтожить Вашу картину «Царь Иван». Вскоре после этого несколько лиц, которые никоим образом не могут почитаться выразителями общественного мнения, выступили публично с обоснованием безумного поступка и с осуждением Вашей картины.

Несчастье, которое могло бы обездолить весь мир, устранено теперь Вашими же руками; упомянутую выходку можно было бы пройти молчаливым осуждением, но два ничтожных в своей сущности явления отрицательного характера — поступок безумца и бестактное выступление нескольких человек — породили событие огромной общественной важности и яркой духовной красоты; это событие — проявление кровной неразрывной связи между художником и страною.

Добро, вырастающее из зла, к великому счастью человечества — закон природы.

Чрезвычайно ценя Вас, глубокоуважаемый Илья Ефимович, преклоняясь в Вашем лице перед одним из крупнейших художников, стоящим около полувека в самом первом ряду творцов русской живописи, — мы особенно ярко переживаем эти чувства к Вам теперь, когда произошла беда с Вашей картиной и раздались слова обвинения несправедливого по существу и бестактного по моменту, который был для этого выбран.

В происшедшем важно не то, что хула, бессильно направленная против Вас, с огромной силой возвратилась на головы хулителей, — важно то, что все общество осознало свою собственную любовь к духовным ценностям, свою неразрывную связь с созидателями этих ценностей.

Никогда, дорогой Илья Ефимович, не были Вы так кровно близки всей России, как в настоящее время, и мы, широкие круги населения Москвы, радостно присоединяемся к тому чувству, которое отовсюду устремляется к Вам, находя себе выражение в словах: Слава великому Репину!

Члены «Союза русских художников»:

Л. Пастернак, К. Первухин, К. Юон, А. Степанов, Ап. Васнецов, В. Бычков, С. Малютин, П. Петровичев, В. Переплетчиков, Л. Туржанский, М. Яковлев, А. Архипов, С. Виноградов, Г. Горелов, И. Остроухов, К. Коровин» (НБА АХ СССР, Архив Репина, оп. 54, VIII, А-34).

Аналогичные по содержанию письма, текст которых был отпечатан типографским способом, подписали многие общественные деятели, ученые, писатели, художники, артисты. Эта «кампания сочувствия» была организована газетой «Русское слово» по инициативе С. Яблоновского.

3. Илья Васильевич Репин — племянник И.Е. Репина, жил в двадцатых годах вместе с ним в «Пенатах».

4. Местонахождение этого этюда Репина неизвестно.