И.А. Владимиров. История одного письма

Дорогой Иван Алексеевич!

Спешу приветствовать Вас за Вашу великолепную шутку над нахальными мазилками и жалкими пигмеями, вообразившими себя новаторами нашего родного искусства. Ваша шутка нанесла убийственный удар по всем декадентам и прочим мазилкам — врагам реализма в живописи.

Ваш И. Репин. Куоккала. Пенаты.

2 сентября 1911 г.

Содержание этого письма будет непонятным, если не рассказать историю одной шутки, придуманной мною для разоблачения мнимого новаторства декадентствующих эстетов, организовавших в 1911 году выставку модернистской живописи «Салон».

Происходило это в Петербурге, в разгар увлечения кубизмом, супрематизмом, футуризмом и прочей декадентщиной.

Вся семья художников Петербурга и Москвы под влиянием занесенного с Запада новаторства раскололась на две враждующие группировки.

«Новаторы» — футуристы, кубисты и идущие на их поводу молодые художники, подчас не умеющие рисовать, развязно поносили и топтали в грязь имена художников-реалистов, называя их бездарными, отжившими стариками, а их работы просто мерзостью.

Среди великосветских богатых людей, болтающихся по Петербургу без дела, в то время находилось немало бездельников, которые, вообразив себя «меценатами», сорили деньги на устройство выставок и на поощрение всевозможных мазил «левого» направления.

В один прекрасный летний день, в 1911 году, проходя мимо дворца Меншикова, что на углу набережной Невы и Кадетской линии, я прочел на дверях большое объявление об устройстве и скором открытии большой художественной выставки картин и скульптуры под названием «Салон».

...В просторных залах, залитых светом двухъярусных окон, плотники уже устанавливали стойки и прибивали перекладины для щитов, а целая артель обойщиков обтягивала готовые щиты серым полотном. В стороне за столом сидел некий франтовато одетый молодой господин, с большой бутоньеркой цветов в петлице.

Вокруг стола распространялся удушливый острый запах модных духов Коти.

Подойдя к столу, я узнал в изящном франте сына профессора Константина Егоровича Маковского и, приподняв козырек фуражки, поздоровался... Он любезно протянул холеную руку, блестевшую кольцами и бриллиантами.

Он меня не знал и смотрел вопросительно.

Я приветствовал идею устройства первого «Салона» в Петербурге и заявил, что желаю участвовать своими картинами.

— Ну, вот это восхитительно! — я приветствую вас!.. Присылайте, присылайте скорей, я назначаю открытие «Салона» через пять дней, у нас будет шикарный вернисаж, будет масса цветов и экзотической зелени.

И прибавил тихо, вкрадчивым голосом, что на вернисаже будет вся знать и богачи Петербурга, даже будут высочайшие особы!

— Прекрасно, дня через два я вам пришлю две готовые картины, а сейчас желаю вам успеха, — сказал, я готовясь уходить.

— А, позвольте, я запишу... как ваша фамилия?

Не подозревая, что я сию минуту отравлю его настроение, четко назвал — Владимиров...

— Ах, Владимиров, — повторил он с кисло-брезгливой гримасой, исказившей все его холено-пудреное лицо. — Вы, кажется, деятельно-активный участник правых выставок... академической... передвижной... Нет! Нет! Вы человек старой гнилой школы — вы не можете выставлять свои работы в моем «Салоне». Нет! Нам работ Владимирова не надо!.. не надо!.. Прощайте!

Я громко и четко ответил с улыбкой: «До свидания». Выходя из зала, я подумал: «Ах, так! Вам Владимирова не надо!.. Вы его не хотите... а он все-таки будет у вас в «Салоне»... обязательно будет!»

В этот же вечер я наметил три сюжета, достал три небольших подрамника с холстом и тотчас же набросал углем на первом молодую белокурую финку, сидящую на косом финском заборе, пасущую коров, на втором холсте — старика-финна, рыболова, тащившего большую рыбину, и на третьем — пять красногрудых снегирей, сидящих на ветвях рябины, на фоне зимнего заснеженного леса.

На следующий день все три картины были написаны мною масляными красками на сиккативе, чтобы скорей просохли. Писал я не считаясь с точностью рисунка и не стесняясь в подборе красок.

Картины я подписал псевдонимом: «Карлъ Флинта. Хельсинки».

Еще через день с помощью американской пилы из имевшихся у меня багетных брусков, я спилил три аккуратные рамочки, укрепил в них картины и приготовил сопроводительное письмо.

Письмо было написано мною нарочно безграмотно, каракулями и подписано: «Карлъ Флинта. Хельсинки». Теперь осталось последнее — отправить картины в «Салон».

Для того чтобы окончательно убедить устроителя «Салона» в том, что автор картин настоящий финн, я тщательно завернул все картины в свежие финские газеты и приложил свое безграмотное письмо.

Когда все было готово, я повез пакет с картинами на Финляндский вокзал. Там я нашел бравого финна-носильщика Микко Кеттунена, которого я знал и раньше. Ему я подробно рассказал, как поехать с пакетом на выставку, что он должен сказать и чего не должен говорить.

За мое поручение я обещал уплатить ему десять рублей, причем сейчас же вручил пять рублей и сказал, что когда он принесет мне квитанцию в получении картин, то получит остальные деньги. Картины были отвезены своевременно, и через день носильщик подал мне квитанцию и входной билет на вернисаж выставки. Получив от меня с благодарностью еще пять рублей, он подробно рассказал, как худощавый господин с цветком развернул пакет, осмотрел картины, которые ему понравились, очень похвалил и даже дал пять рублей на пиво...

Выставка «Салон» открылась вернисажем, на который я, конечно, не пошел, а послал свою жену — посмотреть и послушать, что публика будет говорить у моих картин.

Вернувшись домой, жена подробно описала, как повешены мои картины:

— Они все висят на видном месте и прекрасно освещены, под картиной «Счастливый рыбак» уже прикреплен ярлычок «продана».

В прессе быстро появились отзывы и отчеты о новой выставке «Салон».

Газеты с правым, так называемым старым духом разносили выставку, указывая на жалкие потуги наших новоявленных безграмотных новаторов подражать французским импрессионистам, и выделяли лишь несколько картин, среди которых упоминались работы финского «неизвестного» художника — Карла Флинта за искреннюю художественную передачу родных мотивов.

В газетке с «левым», «новаторским» уклоном, рьяно поддерживающей наших декадентов и им подобных, говорилось, что никогда еще в Петербурге не было такой интересной выставки картин, как первый «Салон». На следующий день в этой же газетке была напечатана статейка одной из дам-патронесс, которая писала, что финский художник Карл Флинта является «национальным художником-самородком».

Даже такой маститый искусствовед, известный художественный критик и знаток искусства, как Александр Бенуа, в своем отчете о «Салоне» написал, что картины финского художника Карла Флинта полны самобытного творчества, что талантливый автор отразил художественное мировоззрение своего народа...

Вскоре я узнал, что кто-то из любителей приобрел вторую картину — «Пастушка», и чтобы сохранить для себя хоть одну картину с наклейкой «Салона», я послал по городской почте в «Салон» безграмотное письмо от имени Карла Флинта с просьбой не продавать картину «Снегири», а деньги за проданные картины передать по доверенности гражданину Микко Кеттунену — служащему на станции Финляндской железной дороги.

Незадолго до закрытия «Салона» я написал в широко распространенной газете небольшую заметку, в которой заявил, что художник Карл Флинта лицо мифическое и является только псевдонимом художника И.А. Владимирова.

Моя заметка произвела потрясающее действие: весь Петербург узнал, что художник Владимиров жестоко высмеял устроителей «Салона» и разоблачил «новаторство».

На следующий день и позже я стал получать десятки писем и открыток с приветствиями и несколько ругательных открыток, в которых безымянные авторы обещали «жестоко наказать меня за обман».

Я получил также открытку И.Е. Репина, в которой он благодарил меня за «убийственный удар по всем декадентам и прочим мазилкам — врагам реализма в живописи».

Вскоре после появления моей обличительной заметки я получил письмо от некоего биржевого маклера, господина Хольма, жившего в богатом особняке на Большой Грабецкой улице (ныне Пионерской), поблизости от моей мастерской. В своем письме он приветствовал мою заметку и просил разрешения побывать у меня в мастерской.

Мы сговорились. Он пришел на следующий день и заявил, что картину «Пастушка» он купил и теперь очень просит, чтобы я рядом с подписью Карла Флинта написал свою фамилию.

«Салон», несмотря на обещание устроителей, на следующий год не открылся.

Примечания

Воспоминания написаны для настоящего сборника.

Иван Алексеевич Владимиров (1869—1947) — известный художник, баталист и жанрист. Заслуженный деятель искусств РСФСР. Учился в Академии художеств в 1891—1893 годах. Звание художника получил за картину «Поражение адыгейцев на реке Малке».