Д.И. Похитонов

Мои дружеские отношения с художниками имеют значительную давность. На почве пения и музыки я сблизился с обладавшим хорошим голосом П.П. Кончаловским. Бывая часто в Академии художеств, я познакомился с рядом других художников, посещал их мастерские, даже позировал кое-кому из них. Ученик И.Е. Репина А.Н. Александровский писал с меня одного из рабочих-каменщиков для своей конкурсной картины, и я терпеливо просиживал подолгу на корточках — иногда до того, что затекали ноги, — в нужной художнику позе. Много друзей было у меня среди учеников А.И. Куинджи. Часто бывал я в помещавшихся под куполом б. Мариинского театра декорационных мастерских А.Я. Головина и П.Б. Ламбина. Иногда А.Я. Головин даже разрешал мне самому «помазать», и я с большой тщательностью закрашивал небо на декорации к одной из картин оперы Мусоргского «Борис Годунов». Впоследствии, когда я — постоянный участник и организатор просветительных вечеров в Обществе имени А.И. Куинджи — еще теснее сблизился с членами Общества, я и сам пристрастился к живописи и в летние досуги стал пописывать пейзажи. Впрочем, больших успехов на этом поприще я не достиг. Наряду с некоторыми удачами были, конечно, и естественные для самоучки большие промахи. У прекрасного пейзажиста и обаятельного человека А.А. Рылова они вызывали иногда по моему адресу очень мягкие остроты, вроде того, что «морская пена скорее напоминает чью-то седую бороду, чем брызги удара волн об утес...» или «...если поедете летом на Черное море, не забудьте захватить с собой побольше черной краски...»

Моя близость с художниками помогла мне познакомиться с И.Е. Репиным, одним из друзей которого был мой двоюродный брат, академик живописи И.П. Похитонов, большую часть своей жизни проведший в Льеже, в Бельгии.

Во время одного из своих приездов в Петербург И.П. Похитонов пошел со мною на открытие очередной выставки передвижников, в помещении Общества поощрения художеств. Там-то я и познакомился с И.Е. Репиным. Окруженный группой художников, И.Е. Репин сидел в углу большого выставочного зала и беседовал о новых картинах. И.П. Похитонов представил меня великому художнику. Тот подал мне руку, сказал несколько приветственных слов и продолжал беседу. Речь шла о «картинах» столь нашумевших в то время футуристов. С острой ненавистью относившийся ко всякому трюкачеству в искусстве, Репин с гневом и присущим ему сарказмом говорил об этих «художниках».

— Подумать только, для чего мы учимся в Академии? — говорил он. — Для чего бьемся над рисунком, ходим на этюды, добиваемся колорита? Для чего все это? Не проще ли съесть сардинки, а пустую жестяную коробку прибить гвоздем к доске и уверять, что это картина?..

Много лет протекло между этой встречей с И.Е. Репиным и следующей, происшедшей уже после Великой Октябрьской социалистической революции.

Летом 1925 года я получил разрешение проехать в поселок Райвола, в Финляндии, для свидания с проживавшей там издавна моей матерью. Узнав о моей поездке, правление Общества имени А.И. Куинджи просило меня навестить И.Е. Репина в «Пенатах» в связи с исполнившимся восьмидесятилетием великого художника.

Выросший на моих глазах поселок при станции Куоккала, где помещались «Пенаты», когда-то бывший одним из оживленнейших дачных мест под Петербургом, ко времени моего приезда выглядел довольно уныло. Большинство дач были необитаемы и наглухо заколочены. Из вагонов поезда, которым я приехал на станцию, вышло всего несколько пассажиров, а на пути к «Пенатам» я не встретил ни одного человека.

В «Пенаты» я приехал как раз в ильин день, когда отмечались именины Ильи Ефимовича. Приняли меня радушно. Первой встретила меня дочь художника, Вера Ильинична. Узнав, что я двоюродный брат И.П. Похитонова, она сказала, что ее отцу будет приятно встретиться с родственником его друга. Сам Илья Ефимович в это время отдыхал, и я решил до встречи с ним пройти на взморье. Когда я вернулся в «Пенаты», навстречу мне вышел предупрежденный о моем приезде Илья Ефимович. Это был совершенно седой старичок маленького роста с пожелтевшей шевелюрой. Голос его, всегда бывший глуховатого тембра, теперь как-то осел и стал еще глуше.

Поблагодарив за переданное ему приветствие от имени Общества имени А.И. Куинджи, Илья Ефимович стал расспрашивать о моем брате. Узнав, что его уже нет в живых, он очень огорчился.

— Как жаль! Как жаль! — говорил он. — Мы были с ним большими друзьями. Это был большой мастер. У меня хранится его подарок, миниатюра...

И Илья Ефимович повел меня в небольшую комнату вроде кабинета, на стене которой, тщательно обрамленный в футляр, висел под стеклом пейзаж работы Похитонова.

С большим волнением подымался я по внутренней лестнице в мастерскую Ильи Ефимовича, куда он меня пригласил. Несмотря на свой преклонный возраст, Репин еще регулярно работал. Об этом свидетельствовали стоявшие на мольбертах незаконченные холсты, лежавшие рядом с ними кисти и множество начатых тюбиков с красками. Один из холстов значительного размера представлял собою только начатую картину на религиозно-мистический сюжет. На другом холсте, также большого размера, было изображено чествование-Репина финляндскими художниками, организованное в связи с одной из его юбилейных дат. Картина была еще не закончена, но уже, как говорят художники, «значительно промазана». Был почти закончен автопортрет юбиляра: И.Е. Репин был изображен в своем обычном костюме — в свободной «художнической» блузе с открытым воротником. Близ него, написанный почти в натуральную величину, изображен один из участников чествования в момент чтения им приветственного адреса юбиляру.

После чая с традиционным «именинным» кренделем на небольшой террасе в комнате, рядом со столовой, состоялся импровизированный концерт. В нем приняла участие группа балалаечников, руководимая сыном Ильи Ефимовича, Юрием. Странное впечатление произвел на меня этот человек. Обладая высоким ростом, он говорил каким-то елейным тенорком. Ничем непохожий на своего великого отца, когда-то подававший некоторые надежды как художник, Юрий Ильич жил в отдельном доме, рядом с «Пенатами», но, судя по всему, в значительном отчуждении от семьи.

Среди гостей Репина оказалась певица, обладавшая довольно хорошо сохранившимся голосом — низким меццо-сопрано. Пришлось мне сесть за рояль. Под мой аккомпанемент певица исполнила арию Ратмира «И жар и зной...» из оперы Глинки «Руслан и Людмила» и несколько романсов.

Сидя в глубоком кресле, сложив руки, Илья Ефимович внимательно слушал. «Оркестр» сына, по-видимому, не доставлял ему большого удовольствия. Но после каждой исполненной нами вещи он горячо аплодировал и неизменно повторял: «Прекрасно! Прекрасно!»

Судя по всему, ему теперь редко приходилось слышать пение и музыку!

От посещения «Пенатов» у меня осталось не совсем отрадное впечатление. Сам Илья Ефимович был еще бодр, оживленно беседовал, но и окружавшие его люди и весь внешний облик «Пенатов» носили признаки несомненного упадка. На обратном пути к железнодорожной станции, как и полагалось по народным приметам, меня захватила гроза: Илья-пророк остался верен себе и отметил свой день громом и проливным дождем.

Примечания

Воспоминания написаны для настоящего сборника.

Даниил Ильич Похитонов (1878—1957) — музыкальный деятель, дирижер и пианист. Народный артист РСФСР.