А.В. Стаценко

Познакомились мы с И.Е. Репиным и Н.Б. Нордман-Северовой в 1903 году. Осенью 1901 года мы купили в Куоккала участок земли на берегу моря, как раз напротив «Пенат».

В 1902 году начали постройку дачи, которой мой муж руководил сам во всех мельчайших деталях: делал рисунки, изготовлял макеты резьбы и т. д. По общему мнению, дача в стиле модерн вышла очень красивой. Репины, проходя ежедневно к морю мимо постройки, с интересом следили за ходом ее и, как потом выяснилось, почему-то очень заинтересовались нами. Вскоре представился удобный случай познакомиться. В «Пенатах» Наталья Борисовна [Нордман] устраивала лекцию, на которую мы получили приглашение и, конечно, воспользовались им. Таким образом началось наше знакомство, перешедшее вскоре в самую тесную дружбу между мной и Натальей Борисовной и в самые сердечные отношения между Ильей Ефимовичем, Натальей Борисовной и всей нашей семьей.

Лето, начиная с 1903 года, мы обыкновенно проводили в Куоккала и тогда виделись с Репиными ежедневно и почти ежедневно обменивались записками по разным поводам. По вечерам Репины часто заходили за мной; проходя мимо моих окон, они особым призывом, напоминающим крик валькирий, вызывали меня, и мы отправлялись гулять по пляжу, причем велись самые интересные разговоры. Вообще жизнь наша проходила в полном контакте. Илья Ефимович и Наталья Борисовна интересовались всем, что касалось нас и наших детей. Зимой мы продолжали видеться довольно часто, так как Репин и Нордман иногда приезжали в Петербург и бывали у нас, а чаще Наталья Борисовна заезжала за мной, и мы вместе с ней отправлялись куда-нибудь. Мы с мужем по зимам также нередко ездили в «Пенаты».

Говоря о том периоде жизни Ильи Ефимовича, к которому относятся мои воспоминания, то есть с 1903 по 1914 год, нельзя говорить отдельно о нем и о Наталье Борисовне, которая своей целью поставила так устроить жизнь Ильи Ефимовича, чтобы создать ему условия и атмосферу, способствующие успеху его работы. Вся жизнь в «Пенатах» текла по строго установленному распорядку, который не нарушали никакие посторонние вторжения. Илья Ефимович был огражден от случайных посетителей, мешавших работе и сбивавших настроение. Поэтому все время Ильи Ефимовича принадлежало ему самому, и его было достаточно для работы, чтения, прогулок, корреспонденции. Илья Ефимович очень много читал и следил буквально за всем, что выходило более или менее значительного в литературе.

Отгородив себя от посторонних, иногда нежелательных вторжений, Репин установил один день в неделю — среду, когда всякий мог посетить его в «Пенатах» и встретить радушный прием.

В передней гостей никто не встречал. Руководствуясь висевшими на стене плакатами о самопомощи и раскрепощении прислуги, они должны были без посторонней помощи (как смешно это звучит в наше время) раздеваться, повесить свое верхнее платье и позвонить в гонг, на который выходили хозяева, приветливо встречавшие всех приезжавших.

Большинство оставалось к обеду за круглым столом, который являлся практическим осуществлением идей Натальи Борисовны о раскрепощении прислуги. Она находила возмутительным, что часть человеческих существ спокойно сидела за столом, ела и разговаривала, а другая стояла, помогала им есть и смотрела, как они едят. Проект круглого стола был сделан профессором Л.В. Свенторжецким, которого Наталья Борисовна просила помочь ей в этом деле. Места за столом большей частью распределялись по жребию. Каждый из обедавших получал меню, на оборотной стороне которого расписывались все присутствующие.

Обеды были вегетарианские, очень вкусные и интересные, причем, конечно, пресловутым сеном никого не угощали. Не было недостатка в вине, которое Наталья Борисовна называла «солнечной энергией». Тосты личного характера исключались. За обедом затрагивались самые животрепещущие вопросы жизни и искусства. По средам все могли побывать в мастерской Ильи Ефимовича и посмотреть его работы. Иногда Илья Ефимович делал в свой альбом зарисовки лиц, которые его чем-нибудь заинтересовали.

Надо сказать несколько слов о самих «Пенатах». Это была самобытная постройка с остроконечными разных форм крышами, которую Илья Ефимович называл «городилом». Она создавалась постепенно путем пристройки новых помещений в связи с нараставшими потребностями. На самой высокой крыше была устроена площадка, с которой открывался вид на обширные пространства. Там же профессором Л.В. Свенторжецким был поставлен громоотвод. Установленная на крыше «Эолова арфа», которую Наталья Борисовна отыскала с трудом, звучала в долгие осенние и зимние вечера красивыми аккордами.

В «Пенатах» зимой ждали прихода весны. На одном из маленьких сарайчиков с большим навесом, когда начинало пригревать февральское солнце, образовывалась бахрома из ледяных сосулек, которые поливались водой, и они вырастали почти до земли, точно в сказке.

Мне памятнее всего поездки наши с мужем в Куоккалу еще до эпохи круглого стола. В зимний день, проехавшись в маленьких финских саночках по морозному воздуху, входишь в небольшую столовую, похожую на каютку с особым запахом, какой бывает иногда в деревянных домах: уютно, тепло, особенно весело на душе. Перед обедом заводится музыкальный ящичек, наигрывающий старинную мелодию, под звуки которой Илья Ефимович и Наталья Борисовна исполняют (для настроения) какой-то свой танец вроде менуэта. С веселыми улыбками все садятся за стол. Вечером Илья Ефимович и Наталья Борисовна едут нас провожать. В одни санки садимся мы с Натальей Борисовной, в другие Илья Ефимович и мой муж. Быстро несутся маленькие лошаденки по пустынной снежной дороге. По сторонам старые, темные сосны, запорошенные снегом, свешивают свои ветви, между которыми видно темное небо и яркие звезды. Воздух пропитан особым ароматом, точно напоен духами.

Помню одно такое посещение, когда, кроме нас, был И.Я. Гинцбург. Илья Яковлевич обладал таким комическим талантом, что при его рассказах все буквально покатывались со смеху. В этот раз он, не употребив ни одного нерусского слова, говорил речь по-английски, декламировал по-немецки «из Шиллера», и все это с такими интонациями, что достигалась полная иллюзия иностранной речи. Илья Ефимович рассказывал, что Л.Н. Толстой, вообще любивший Илью Яковлевича, очень ценил его комизм и много смеялся при его выступлениях.

Примечания

ЦГАЛИ, ф. 842, ОП. 1, ед. хр. 35.

Александра Васильевна Стаценко — жена генерала В.П. Стаценко. И.Е. Репин и Н.Б. Нордман-Северова были в добрососедских отношениях с четой Стаценко, жившей в Куоккала недалеко от «Пенат».

Приложение. Письма И.Е. Репина А.В. Стаценко

1

[...] Самодовлеющая тупость и невежество св. синода расцвело во всей красе¹. Как жирная свинья поворачивается и кряхтит от удовольствия в луже вонючей грязи среди ее благоприяти.

Руку приложил Ваш
Илья Репин

2

25 августа 1911 г. «Пенаты»

Дорогая Александра Васильевна.

Я так много, много и в продолжение такого значительного времени был постоянно близким свидетелем Вашей к нам бесконечной доброты, предупредительности и даже щедрости, что, право, и сейчас, взвешивая свои малые услуги: занятия с Наташей², думаю, что все еще я у Вас в долгу. Прошу Вас не придавать особого значения моим педагогическим опытам с маленькими деточками в искусстве.

Я уже могу смотреть объективно и здраво рассуждать: не давлю ли я на новое индивидуальное явление в искусстве строгими приемами старого?

Надо давать больше свободы развиваться самобытности.

Наташа искусство любит, способности ее несомненны и живы, как весь ее темперамент. Если судьбе угодно, по-соседски мы по-прежнему будем близко наблюдать это прекрасное явление; и время от времени наводить на важные стороны пропускаемого в знаниях, необходимых и в искусствах, как и во всех явлениях культурной жизни.

Целую Вашу симпатичную руку и благодарю, благодарю за доброе расположение к нам. С чувством родственных симпатий и постоянной мысли заслужить то высокое доверие, кот[орым] Вы меня удостаиваете.

Ваш Ил. Репин

3

4 июля [1914 г.]

Дорогая Александра Васильевна!

Как Вы умеете вовремя произвести очаровательное глубокое впечатление! Ваши цветы белых лилий как ангелы белыми крыльями успокоительно осеняли мои горчайшие минуты жизни...³ И вот я на месте вечного успокоения беспокойнейшей, горевшей яркими огнями новизны и таланта... Уже два-три дня, как ее похоронили. Была жара; известием они опоздали и бальзамировать нашли невозможным.

Помещена она великолепно! На скромном кладбище, царящем над всем Locarno, на огромной высоте. Вид, равный неаполитанскому со св. Марка на Везувий. Какая здесь тучная и цветущая природа! Магнолий таких я даже в Италии мало встречал. Декоративными группами террасы спускаются к городу и Лаго-Маджиоро. Чудо! Комната, в кот[орой] жила она последнее время и скончалась, также — с балкона — неизъяснимо очаровательна...

До свиданья. Поклон Вашим.

Ваш Ил. Репин.

Рано, рано сошла в могилу Наталья Борисовна. Сколько она еще имела в своей поистине гениальной голове.

4

27 июля 1914 г. «Пенаты»

Дорогая Александра Васильевна.

Читая Ваши милые строки, я думал, что это я сам писал себе — до такой степени я согласен с Вашими мыслями. Радуюсь, что Вы так горячо чувствуете суть души Нат[альи] Борис[овны]. И я также возмущен Вильгельмом II — Наполеоном наших дней. По законам вероятности, он должен кончить печально; да, такова история народов: он поставит точку над излюбленным принципом своих вожделений... Но, разумеется, — немцы сила великая: и свалить чугунных идолов с их крыши — еще не победа⁴.

Вот она: сила выше права. И сила, надеющаяся только на железо, всегда будет сведена высшим разумом — время покажет.

Очень буду рад повидаться с Вами, когда Вы пожалуете в Куоккала.

С дружеским приветом Вашим заслуженным генералам и служащим и еще не служившим всем, всем мой поклон

Ваш Ил. Репин

5

2 января 1916 г. «Пенаты»

Дорогая Александра Васильевна.

Как обрадовало меня Ваше милое письмо! Вижу Ваши светлые, полные добра и особой мудрости глаза, и все, что Вы пишете, так правдиво и так красиво. Только с какой это [неразборчиво] скользнули Вы на какие-то извинения за какую-то скуку?

О, я так рад был читать и перечитывать Ваши ясные строки.

Да, действительно, я до того давно не слыхал Вас и Ваших воззрений на все большой важности события, что мне ясно, что я другими мыслями полон.

Так, напр[имер], бесконечно сожалея о всех наших и всего света невозвратных потерях, для меня все же ясен уже тот поворот к торжеству разума и справедливости бога к нам, в которых я ни на минуту, в глубине души, не отчаивался... Да, немцы дошли наконец до предела — стоп. Теперь их начнут понемногу и наконец — пропорционально квадратам расстояния — будут двигать все беспощаднее назад — далеконько забрались... Конец Германии, как великой стране, она сделается второстепенной. О, сколько она потеряет!

Мое желание, чтобы в этом же году совершилось великое дело гибели милитаризма. Чтобы образовался международный союз — права человека, чтобы Гаагская конференция, вооруженная непобедимыми силами, действительно стала божиим судом правды и независимости человечества.

Чтобы ни одна пядь чужой собственности не могла быть завоевана никакой силой другой нации, чтобы человечество было спокойно за свою независимость и свободу жизни и культуры — по своему желанию. И свобода личности, как бы слаба она ни была, и независимость территории, как бы она ни была мала, могла бы спокойно спать, богатеть и развиваться. Все отребья варварства, так называемые герои-завоеватели, были бы упрятаны в казематы одиночества.

Ваш Ил. Репин

6

29 марта 1917 г. «Пенаты»

Ах, какое счастье, дорогая Александра Васильевна! Мне остается только умереть; но я жив и здоров и при мысли, что в России республика, готов скакать от радости. Да — республика. Об этом я даже мечтать не смел и теперь еще боюсь — не сон ли это!..

Большое спасибо Вам за Ваше письмо: тут опять радость — у нас здесь, не знаю откуда, пронеслись слухи, что будто бы с Вашим сыном-моряком произошло нечто с солдатами... но из Вашего письма вижу, что ничего — слухи пустые.

Поздравляю Вас и с восхищением целую Ваши ручки. Прошу передать мой восторженный привет Вадиму Платоновичу⁵ и всему Вашему милому семейству. Илья Репин.

Чуть было не забыл: Вы помянули дружеским словом незабвенную Наталью Борисовну. Да, этим духом республики она жила уже более 15-ти лет, и превеселое время это было.

В саду нашем летом: и флаги, и песни, и речи — митинги, а зимами: чтения докладов, кооперативные праздники, и все это было полно самого неприкрашенного равенства, равноправного, свободного, прогрессивного до самозабвения на наших газах — в тесноте, да не в обиде.

Слава! Слава! Прав Достоевский: русский народ удивил весь мир и внес новое в жизнь!.. Дай бог быть достойными и удержать, что добыто народом...

Поздравляю Вас и с восхищением целую Ваши ручки. Прошу передать мой восторженный привет Вадиму Платоновичу и всему Вашему милому семейству.

Ваш Илья Репин.

Примечания

ЦГАЛИ, ф. 842, оп. 1, ед. хр. 35. Автографы.

1. Письмо, по-видимому, относится к 1910 году и связано с отношением св. синода к смерти Л.Н. Толстого.

2. Дочь А.В. Стаценко. И.Е. Репин следил за ее художественными занятиями.

3. Речь идет о смерти Н.Б. Нордман-Северовой, умершей в 1914 году, на основании чего датируется письмо.

4. После объявления Германией войны манифестанты сбросили со здания немецкого посольства в Петрограде чугунные декоративные фигуры.

5. В.П. Стаценко — муж А.В. Стаценко.