С.М. Прохоров

Бывают в жизни встречи, которые глубоко западают в душу, и память ревниво сохраняет их на всю жизнь как величайшее, светлое событие. Воспоминания о них приятно волнуют сердце, воскрешая в нем чувство былого восторга. Таким событием для меня была встреча с великим русским художником Ильей Ефимовичем Репиным. Вспоминать о Репине значит погрузиться в область глубоких душевных переживаний от неотразимо действенной силы его художественных образов, удивляться его величайшему мастерству, проникнуться сознанием великой гордости и торжества за наше русское искусство, за русский народ, выделивший из своих недр такого исполина-художника, роль и значение которого в развитии национального искусства колоссальны.

Первый раз я встретился с Ильей Ефимовичем в 1904 году в Петербурге, в Академии художеств, куда приехал для продолжения своего художественного образования. Моей заветной мечтой было попасть в мастерскую Репина. С большим волнением и даже страхом показывал я Илье Ефимовичу привезенные с собой работы. Все обошлось благополучно: я был принят. Во время пребывания в мастерской Репина я имел возможность видеть его в роли профессора. Я всегда чувствовал какую-то робость, когда Илья Ефимович смотрел мою работу. Да и не я только. Приход Репина в мастерскую вносил особенную тишину и серьезность. Заложив назад руки и щурясь сквозь пенсне, он подходил к каждому из нас и тихо, почти шепотом, делал свои замечания по поводу работы. Но бывали случаи, когда работа велась с «холодком», без увлечения. Репин это сразу замечал, и тогда его тихий шепот доходил почти до крика. Он был очень вспыльчив и требователен. Больше всего его возмущало равнодушие, бесстрастность в работе. Он требовал, чтобы с полотна смотрела сама жизнь, сама художественная правда. Он не терпел искажения натуры, внесения в нее нарочитой условности или стилизации. Он возмущался, когда ученик, работая над большим этюдом, пользовался маленькой кистью. Бывали случаи, когда он вырывал такую кисть из рук студента и бросал ее на пол.

Илья Ефимович требовал, чтобы работа была осмысленной, чтобы форма — это «тело искусства живописи», как говорил он сам, — была построена цветом, пластично, крепко, на основе хорошего рисунка и пропорции. В рисунке требовал четкости, правильного и красиво нарисованного контура и очень сердился, когда видел у студента замазанный, «вялый» рисунок.

В одном из писем ко мне, касаясь метода рисунка, он пишет: «Линия-черта должна быть обязательна для всякого взявшегося рисовать». И далее: «...не позволяйте никому размазываться раньше основательного и красивого контура». В замечаниях Репина, относящихся к работе ученика и отличавшихся краткостью, всегда был широкий смысл. Учитель как бы снимал повязку с глаз ученика, мешавшую ему видеть в натуре то, что должен видеть художник. Эти замечания глубоко западали в сознание студента и перестраивали его психику.

Илья Ефимович иногда брал кисть или карандаш, чтобы поправить работу ученика; он добивался, чтобы каждый, пользуясь его указаниями, сам исправлял свои ошибки. Он не любил, когда ученик слепо подражал кому-либо, в том числе и ему, и настаивал, чтобы каждый из нас искренне, по-своему передавал натуру. Мне припоминается случай: мы писали этюд с натуры — спину натурщицы. Живописная задача была довольно трудная. У моего соседа никак не выходила лопатка. Репин, увидев, как он старается и страдает от неудач, захотел ему помочь. Он взял у студента палитру и кисть и начал поправлять его работу. Я с замиранием сердца следил за работой профессора. В течение пяти — семи минут он сделал лопатку живой. С таким совершенством умел увидеть натуру этот несравненный мастер.

Илья Ефимович очень интересовался творчеством своих учеников и как подлинный художник приходил в искренний восторг, а иногда даже аплодировал студенту, когда находил в его работе нечто интересное. Чуткая душа великого художника, соприкоснувшись с искрой таланта, загоралась пламенем восторга. Требовательный к самому себе, он всегда и везде учился, даже тогда, когда смотрел работы студентов, отыскивая в них что-то новое. Он обращал самое серьезное внимание на композицию картины и на эскизы. Всегда требовал идейности и психологической выразительности персонажей. Если идея автора не была выражена ясно и правдиво, он не успокаивался до тех пор, пока художник не исправит своей ошибки.

Расскажу характерный случай. После летних каникул я вернулся в Академию с кучей этюдов и с картиной. Картина называлась «Агитатор». В ней я изобразил молодого студента; стоя на телеге, он выступает с революционной речью перед крестьянами. Илья Ефимович очень долго и внимательно смотрел мои работы, кое-что похвалил, сделал некоторые замечания по картине и ушел. Прошло несколько дней. Идя в мастерскую на вечерний рисунок, я увидел Репина, который тоже шел на занятия. Я посторонился, чтобы пропустить его вперед. Но он остановился, взял меня под руку и, идучи, проговорил: «А знаете, за вашим агитатором народ не пойдет: в нем нет страсти». Я растерянно смотрел на профессора, не понимая, о чем он говорит. И вдруг догадался, что речь идет о моей картине. «Вы его обязательно перепишите... Страсти, больше страсти!» — сказал Илья Ефимович и вошел в мастерскую. Я был поражен: никогда не предполагал, чтобы Репин, занятый своей творческой работой, помнил о моей ученической картине. А он о ней помнил, и, конечно, потому, что не мог согласиться с фальшивой трактовкой агитатора. Этот случай был для меня поучителен: он заставил, в меру моих сил, вдумчиво относиться к композиции и к характеристике персонажей картины. Много лет прошло с тех пор, но я как будто вчера видел возбужденное лицо Репина, его сверкающие глаза, нервную жестикуляцию.

К нам, своим ученикам, Репин относился очень требовательно. Однажды, будучи в мастерской, он обратился с предложением написать заказной портрет, но с одним условием. Портрет нужно было писать с фотографии, а чтобы его закончить, давался один сеанс, когда можно было работать с натуры. Перед тем как портрет сдавался заказчику, его нужно было показать Репину, и только после его утверждения автор мог получить гонорар.

— Кто возьмется написать портрет? — спросил Илья Ефимович и обвел нас взглядом. Очевидно, всех смущало последнее условие — показать портрет Репину.

— Как, вы не можете написать портрет? А я вот закрою глаза и на кого покажу, тот и должен хорошо написать портрет...

После этого один из нас взялся за выполнение этого задания.

Репин говорил, что любая работа должна быть исполнена хорошо, вне зависимости от того, сколько за нее платят.

Он рассказал, как в молодости он писал заказные портреты за пятнадцать рублей и ходил на сеансы пешком с Васильевского острова на Пески — на окраину города, делая семь-восемь верст.

Однажды Илья Ефимович встретил известного художника Б.М. Кустодиева, в прошлом его ученика, и спросил, чем он занят...

— Нет работы... Пишу сейчас портрет за мизерную плату — сто рублей... — пожаловался Кустодиев.

— Ну и что ж, не так плохо, — сказал Репин, — а вы пишите его как за три тысячи.

Великий мастер не мог говорить спокойно, если предметом разговора было искусство.

Вся академическая молодежь обожала Репина за его простоту и демократичность. Его авторитет как художника непревзойденного не подлежал сомнению. Стоило только показаться ему в залах Академии во время какой-нибудь выставки, как вокруг него собиралась толпа учеников и посторонней учащейся молодежи. Когда кто-либо заводил разговор о его произведениях и восторгался ими, заметно было, как Илье Ефимовичу становилось не по себе, и он старался повернуть разговор на другую тему.

Помню студенческую сходку, состоявшуюся в памятные дни революции 1905 года. Репин пришел к молодежи и в своем выступлении горячо призывал к борьбе с темными силами самодержавия, выразив веру в окончательную победу народа. Говорил он очень сильно и образно.

Живя в Куоккале, в своих «Пенатах», вдали от столичного шума и суеты, великий художник весь отдавался любимой работе, испытывая радости и муки вдохновенного творчества.

В одно из моих посещений «Пенат» я особенно долго беседовал с ним. Это было в июле 1911 года. Я приехал ранее других. Мы ходили по дорожкам большого сада, а затем уселись на «вышке» — в деревянной беседке, устроенной на краю сада. Отсюда открывался широкий простор залива. В разговоре Репин спросил меня, где я был в тот день. Я сказал, что в Русском музее, и тут же, не удержавшись, выразил восхищение его этюдами к картине «Заседание Государственного совета». Он посмотрел на меня и произнес: «А я писал их всего по полтора-два часа», — и перевел разговор на другую тему.

Как-то я приехал к Илье Ефимовичу, чтобы повидаться с ним и показать ему свои работы, сделанные на Алтае.

По давно знакомой дорожке подхожу к «Пенатам». Встретившая меня Наталья Борисовна Нордман сказала, что Илья Ефимович пошел купаться, и посоветовала мне пойти к морю. Я отправился. Было два-три часа дня. Финское солнце светило сквозь прозрачную белесоватую пелену. В воздухе было тихо, пахло сосной и влагой моря. Вдалеке показалась идущая навстречу фигура с полотенцем на плече. Я узнал Илью Ефимовича. Мы расцеловались. «Ах, Семен Маркович, вернемся к морю. Какой удивительный тон воды сегодня», — восторженно сказал он, и мы пошли к морю. Залив был действительно прекрасен. Илья Ефимович глядел и улыбался. От наружных углов его прищуренных глаз расходились тонкие морщинки... Мы шли к дому, и я думал: сколько восторженности, энергии и молодости в этом уже старом человеке.

Из гостей никого не было, и Илья Ефимович предложил мне подняться в его мастерскую. Я несказанно обрадовался этому. На большом мольберте стояла законченная картина «Пушкин на экзамене в лицее». Я остановился и застыл... Сияющее произведение как бы раздвигало стены мастерской. Импозантная перспектива зала лицея. В левой части картины, за столом, покрытым ярко-красным сукном, сидели вельможи-экзаменаторы с маститым Державиным посередине. От далекого края стола, слева, полукругом сидели почетные гости, родители и родственники экзаменующихся. В центре картины, перед столом, вдохновенный мальчик читал свои стихи. Я впился глазами в лицо поэта, переживая непередаваемое чувство восторга от великого мастерства художника.

Илья Ефимович, видя, как я внимательно рассматриваю картину, проговорил: «Семен Маркович, скажите мне истину об этой картине». Мне стало неловко. «Я в восторге от картины, — сказал я, — особенно поражает меня лицо Пушкина. Потом меня интересует — почему у вашего Пушкина такие темно-рыжие волосы. У современников Пушкина — у художников Кипренского и Тропинина — он изображен с темными волосами». Репин ответил: «Оба они написали верно. Но их Пушкину уже за двадцать лет, а в детстве он был рыжим. Только позднее, в юношеские годы, волосы на его голове стали темными и потеряли красноту. Мне оказала очень большую услугу графиня Н. Она привезла медальон, в котором сохранилась прядь волос Пушкина, отрезанная у него в день экзамена, на котором, как известно, он имел исключительный успех». В передней раздался звон гонга, приехали гости, и наша беседа прервалась. Вскоре после обеда, прощаясь, я расцеловался с Ильей Ефимовичем и уехал. Это была моя последняя встреча с великим учителем. Грянула империалистическая война. Я был мобилизован, и больше мне встречаться с ним не пришлось. Последнее письмо от него я получил в 1924 году.

Чудесный образ великого художника до сих пор стоит передо мною и живет в моем сердце, как самое дорогое в моей жизни.

Примечания

Воспоминания были опубликованы в сокращенном виде в харьковской газете «Красное знамя», (1940, 28 сентября). Рукопись хранится в Харьковском государственном музее изобразительных искусств.

Семен Маркович Прохоров (1873—1948) — художник-живописец и педагог. Заслуженный деятель искусств УССР. Учился в Московском училище живописи, ваяния и зодчества, и в Академии художеств (1904—1910). За программу «Больное дитя» получил звание художника с правом заграничной поездки.

Приложение. Письма И.Е. Репина С.М. Прохорову

1

6 дек[абря] 1910 г. Куоккала

Многоуважаемый Семен Маркович.

Ваше письмо очень меня обрадовало. Слава богу! Начало хорошее; будем желать такого же продолжения нашего милого дела¹.

Относительно журнала боюсь ответить невпопад. Русский или европейский? Журналы паши периодические (художественные) все ненадежны (в постановке) и не могут претендовать на универсальность. И тут вообще нельзя не считаться со вкусом потребителей — что будет читать?

Для школы — классов я рекомендовал бы отдельные издания.

1-е история живописи Рихарда Мутера², она интереснее всякого романа и будет давать ученику тон очарования от красоты. Неисчерпаемое разнообразие автора, объективность его восторгов доходят до поэзии в живописи. Это необходимо читать всякому причастному к искусствам. Хорошо иметь Вам нечто [вроде] художественной библиотеки и на первый раз иметь хотя бы биографии великих мастеров всего мира. (Пайленковские издания, 25 коп. тетрадка, Рафаэля, Микеланджело, Леонардо да Винчи и много, много других. Можете выписать каталог и выбирать по желанию.)

Для изящных изданий фототипий и гелиогравюр — теперь их так много и они божественно совершенны и хороши. (Рембрандт, Веласкез, Альбрехт Дюрер и т. д.) Обратитесь к нашему библиотекарю Федору Густавовичу Бернштаму. В нашей академической библиотеке большой выбор, и он Вам сможет посоветовать, если будет знать, для какой цели, что надо.

Еще дешевые немецкие издания: Гольбейна, Рафаэля, Сандро Боттичелли и многие другие прелестно изданы, в полных красках, фотографическим способом... Ах, как полезно это показать всем ученикам! Стоит гроши, но это надо выписать из Германии.

А из наших журналов по искусству трудно выбрать, все частности. Труд Грабаря³ скучен, и вся архитектура — страшно однообразно и вяло подобрана.

Хорошая вещь «Третьяковская галерея»⁴ — ред. Остроухова. Знаете? Огромные фолианты — дорогое — текст краток, но очень толково и занятно ведется история родного искусства.

Александра Бенуа: частности с пристрастием, но не без вкуса и не без интереса к делу⁵.

Из ходячих, легких — самый лучший «Сатирикон»⁶. Текст глуповат и малозанятен, а рисунки необыкновенно талантливы; я никогда в русской карикатурной области не встречал еще такого разнообразия, гибкости, характерности в типах. А в самой внешности: композиций, красок, пятен, эти шаржи очень часто поразительны по своей художественности; а иногда даже производят глубокое впечатление идеями: Ре-ми, Яковлев и др[угие] авторы очень талантливая молодежь... Они способны развертывать способности любителей и даже воспитывать их вкусы.

Рекомендую: сериозный акварельный альбом шведского художника Ларсена⁷, прекрасно издан и недорого стоит: надо выписать из Стокгольма. Детские сценки, мастерская и милые комнатки художника полны художественности. Исполнены легко, но серьезно, с дивным рисунком и светлыми красками... Ну, довольно на первый раз; отбавлять придется...

Ваш Илья Репин

При встрече с нашими добрыми друзьями передайте им наш дружеский привет.

2

22 апреля 1911 г. Флоренция

Кое-как устроился в нашем тесном павильоне, на римской выставке и спешу домой в Куоккала⁸.

Ваши успехи в Томске меня очень радуют, многоуважаемый Семен Маркович, и я всей душой полон желанья Вам успеха «во всех делах Ваших».

Жаль, Академия художеств так скаредна к Вам; но это от бедности. Со всех концов России стали предъявлять требования на Худож[ественное] образов[ание], где же ей взять?

Здесь во Флоренции я невольно вспомнил о Вашей школе. Линия-черта должна быть обязательна для всякого взявшегося рисовать, и не позволяйте никому размазываться раньше основательного и красивого контура. Я не могу налюбоваться старыми флорентийцами: Гирландайо, Массачио, С. Боттичелли и др. Теперь все их вещи можно и в Сибири, сидя дома, пересмотреть со вниманием. На грошовых открытках прекрасно видна суть дела. Прилагаю Вам каталог, по которому можете выписать для образцов, чего не достает в Ваших запасах школы.

Ох, не спускайте никакому таланту относиться небрежно к рисунку, в нем вся суть — чем бы он ни оказался впоследствии, только художественные очертания внешности предмета дадут ему значительность.

Ваш Ил. Репин.

Наталья Борисовна Вас приветствует. Всем нашим друзьям при встрече передайте наши сердечные симпатии.

На римской выставке, по архитектуре, самый красивый павильон венгерский; в нем есть: новизна, красивость, простота и устойчивость; всех прочих наций — полны пошлости, у итальянцев хоть изящество и роскошь. Своеобразны только сербы: задавленные могильным склепом, согнутые в бараний рог, они вопиют и жестикулируют богатырскими кулаками; обещают кого-то родить — беременны.

Наш русский павильон крепостнический: толстые колонны, под безвкусицей алекс[андровского] ампира посредине и казематы с подвалами по бокам... Живопись мало трогает. Сарджент (американец), Лосио (венгр), Цорн и Ларсон (шведы), но пальму первенства берет Зулоага (испанец).

3

12 августа 1912 г. «Пенаты» Финлянд. ж. д.
Дома в среду от 3-х час.

Течение воздуха: с востока, теплый, дымный от горящих лесов и пожаров.

Море: тихое, вода отлила, много каменьев открылось.

Градусы: 24 по Реомюру в тени, и ночью так жарко, что можно спать на воздухе без всяких покровов.

Улыбка солнца: сквозь дым кажутся улыбками доброй старушки.

Час: 6 веч[ера], рабочие кончили, ушли домой.

Сижу за моим заваленным письмами и бумагами столом и думаю о Вас, милый Семен Маркович, как Вы далеко закатились, невзирая на все дебри; но особенно сожалею, что жертва времени и героизм Ваш не оправдал Ваших предположений. О да, хорошего и интересного всегда и везде мало было — есть и будет.

Очень, очень интересуюсь я Вашими этюдами. Привезите, порадуйте нас далекими диковинами наших необъятностей.

А с меня начал писать портрет И.И. Бродский, хорошо взял и интересно ведет; сходство полное: я вижу себя и восторгаюсь техникой. Простота, изящество, гармония и правда, правда выше всего, и как симпатично!.. Дай бог ему кончить, как начал. Да, он большой талант!⁹

Третьего дня мы вернулись из Гельсингфорса (ездили: Чуковский, Бродский, Юрий Репин и брат Бродского, еще Алексей-солдатик, мой ученик). Были, разумеется, в музее и очень хорошо провели время.

Цорн, Эдельфельдт и Галлен особенно выдаются. И вообще жизнь этого уголка Европы не может не радовать живых духом. Увы — наши мертвецы духа не могут перенести чужого света и радости жизни, им хочется сейчас же слопать этот вкусный плод свободы.

Будьте здоровы. Всего лучшего. Успеха!

Ваш Ил. Репин

Письмо сие, пропутешествовав на Алтай, вернулось ко мне, и я все-таки шлю его Вам.

Я думаю, что по этой печатной программе Вы сразу узнаете правила и положения Натальи Борисовны. Она Вам очень кланяется.

4

4 октября 1912 г. Куоккала

Дорогой Семен Маркович.

Благодарю Вас за все интересные сообщения — Вы меня ими очень радуете.

Как это мне нравится, что Вы читаете лекции — читайте, читайте! Как только всплывет интересный вопрос. Трудно представить себе, как западет в молодую душу слово. Недаром же сказано, что без него ничто не бысть...

От всей души желаю Вам полного успеха. И пожалуйста, без галантерейностей — описывайте мне все, если время есть. Мне так дорого это хотение в Вас жизни художника — недюжинного, широко забравшего в свои руки прекрасное и плодотворное дело искусства...

Ваш Ил. Репин

Наталья Борисовна Вас приветствует: очень занята. Послезавтра читает в театре Тенишевой «О волшебном сундуке»¹⁰.

5

30 апр[еля] 1913 г. «Пенаты»

Дорогой Семен Маркович.

Вчера при осмотре школьных (подведомственных Академии художеств) рисунков я все думал о Вас. Надобно было бы Вам непременно привезти и своей школы.

И какую ошибку Вы хотите сделать: перейти в Харьков!!! Харьковская школа самая сомнительная: там все еще продолжается хронический дилетантизм, разведенный слишком 30 лет назад Шрейдером¹¹.

Уверен, что Вы там долго не уживетесь и пожалеете о Томске. И как это можно бросать дело, которое Вы так энергически создали!!! Я не советую бросать там. Ваш прямой путь оттуда в Акад[емию] худож[еств], и Вы имейте это в виду. Только чаще заявляйтесь на школьные выставки с рисунками Ваших учеников и со своими этюдами на какие-нибудь выставки в Петербург.

За Любимова я сильно боюсь: его непременно выживет оттуда какая-нибудь местная крыса вроде Васильковского. И выживши его, он примется за Вас. А народишко там дрянь. Впрочем, может быть, переменился состав, переменились и нравы, я ведь доподлинно не знаю. Знаю только, как все, кто туда ездили летом с радостью, и скоро начинали ныть там... смотришь, уже бросил, уже опять здесь ищет своего вчерашнего.

Но Вам виднее, Вы лучше знаете и взвесите все. Вам и книги в руки; а я пишу, что думается.

Ваш Ил. Репин.

6

31 августа 1922 г. «Пенаты»

Дорогой Семен Маркович.

Ваше письмо, как с «того света», очень обрадовало меня. О, как бы хотелось порасспросить, потолковать с Вами. Все припомнилось живо: Ваша байкальская выставка¹² и все Ваши интересные рассказы. Разумеется, в Харькове Вы нашли многих знакомых товарищей. Но как-то они там себя чувствуют? Как работают? И что такое теперь худож[ественный] техникум? Скоро ли настанут времена, когда возможны будут путешествия по России.

Я все по-старому: так же с переменным счастьем добиваюсь успехов в своих работах...

Теперь со мною работает дочь Вера, она вносит много свежести и жизни в технику и творчество: Тициан да только; и откуда это бывает... Вас искренно любящий Илья Репин.

Пишите, пишите мне! Прошу Вас.

Будут ли теперь доходить письма?

Это пробная карточка.

7

6 октября 1922 г. «Пенаты»

Дорогой Семен Маркович.

Спасибо, спасибо за письмо и особенно за все, что касается искусства, даже прикладного. Мне также несколько знакома техника живописи на яйце.

Я очень радуюсь, что Вы остаетесь в Харькове, везде можно работать, если художник любит искусство. Да, и Любимов, и Федоров (от которых я получил уже два письма), и Кокель, все это люди больших способностей и дарований, я верю, они еще себя покажут. Так Вы уже женаты. Поздравляю Вас и желаю всего лучшего. Пришлите мне фот[ографическую] карточку, снявшись вместе с женой.

Да, я очень бы хотел проехать в Харьков и Чугуев, но теперь это долго, долго будет невозможно. А я собираюсь ехать в Гельсингфорс и везу туда свои труды выставлять.

Большая картина — Общество финских художников¹³, потом портреты и этюды женских голов, всего около 10—12 вещей. Числа 20-го н. ст., вероятно, выеду отсюда (в Гельсингфорс) и пробуду там недели две.

Еще и еще раз благодарю Вас за Ваше письмо.

Большое и главное дело общение; так грустно, что мы никак не можем выбраться на свободу.

Юра работает как художник — всегда интересно, Вера также — она поедет со мною в Гельсингфорс. Благодарят Вас за память. Всего, всего лучшего, с приветом Вашей жене.

Недавно я познакомился с Пантелеймоном Степановичем Захаровым¹⁴, который был в плену в Германии вместе с Вами; вспоминали обо всем.

Искренно любящий Вас Ил. Репин.

Примечания

Харьковский государственный музей изобразительных искусств. Автограф.

1. В письме Репину от 19 и 29 ноября 1910 года Прохоров писал из Томска, где он руководил классами рисования и живописи, о просьбе томского Общества любителей художеств к Академии художеств выслать для классов «несколько гипсовых моделей, бесплатно». Тогда же Прохоров просил Репина посоветовать, какой журнал он считает лучшим, чтобы его выписать (Репин и Украина. Киев, Изд-во Академии наук УССР, 1962, стр. 46, 47).

2. Р. Мутер. История живописи. В 3-х т. СПб., «Знание», 1901—1904.

3. Вероятно, имеются в виду первые выпуски шеститомной «Истории русского искусства», печатавшейся издательством И. Кнебеля в 1909—1916 годах под редакцией И.Э. Грабаря.

4. Московская городская художественная галерея И. и С. Третьяковых. Редакция и пояснительный текст И.С. Остроухова. М., изд-во И. Кнебель.

5. Вероятно, имеется в виду книга А.Н. Бенуа «Русская школа живописи» (СПб., 1904).

6. Еженедельный журнал сатиры и юмора, издавался в Петербурге в 1908—1914 годах под редакцией художника А.А. Радакова и позже — писателя А.Т. Аверченко.

7. Речь идет об альбоме известного шведского художника Карла Ларсена (1853—1919) «Етт нем», Ctockholm, Albert Bonniers Förlag, 1910.

8. В марте 1911 года в Риме состоялось открытие Международной выставки. В русском павильоне для произведений Репина был отведен отдельный зал.

9. Портрет И.Е. Репина работы И.И. Бродского (1912) находится в Музее-квартире И.И. Бродского в Ленинграде. Одновременно с Бродским писал портрет Репина его сын Юрий. Портрет репродуцируется в настоящем сборнике. О работе над портретом см.: И.И. Бродский. Мой творческий путь. Л., «Художник РСФСР», 1965, стр. 97—100.

10. Тема лекции «О волшебном сундуке» связана с увлечением Н.Б. Нордман-Северовой вегетарианством. В герметически закрытом сундуке, выписанном ею из Дрездена, овощи не только сохранялись, но и доваривались, не теряя своих питательных качеств. Иногда на своих лекциях Нордман-Северова демонстрировала этот сундук.

11. В письме от 9 мая 1913 года Прохоров сообщал Репину, что он «согласился на предложение Любимова перевестись в Харьков» (Репин и Украина, стр. 104). Речь шла о работе в Харьковском художественном училище, где А.М. Любимов был директором. Егор Егорович Шрейдер (1844—1922) — художник-живописец и педагог. В 1890—1900 годах руководил в Харькове частной студией живописи и рисунка.

12. Так Репин называет выставку работ Прохорова, открытую в октябре 1911 года в Томске. На выставке были представлены этюды художника, сделанные на Алтае, а также портреты А.М. Горького, М.Ф. Андреевой и Г.Н. Потанина.

13. Картина «Финские знаменитости», или, как называет ее Репин, «Общество финских художников», была написана в 1922 году. Она была преподнесена художником в дар музею Атенеум, в Хельсинках. Выставка работ Репина в Хельсинках открылась 7 ноября 1922 года.

14. Пантелеймон Степанович Захаров — художник. Жил постоянно в Терриоках.