П.К. Лихин

Еще задолго до моего поступления в Высшее художественное училище при Академии художеств имя Ильи Ефимовича Репина стало мне известно из довольно распространенных в то время литературно-художественных журналов «Нива» и «Живописное обозрение». Все, что доступно было интеллекту четырнадцатилетнего юноши, было мною из написан ного об Илье Ефимовиче Репине воспринято с благоговением и любовью.

Любовь к рисованию и живописи перешла у меня в страстное желание стать художником, и шестнадцати лет я уже ученик Одесской рисовальной школы и на правах ученика художественной школы бесплатно посещаю художественные выставки. Кроме выставок Общества южнорусских художников, в Одессе устраивались выставки передвижников, и здесь я в первый раз встретился с работами И.Е. Репина.

Впечатление получил я чрезвычайное, и мысль стать учеником его неотвязно шла за мною.

Мне было двадцать лет, когда я, окончив Одесскую рисовальную школу с двумя похвальными листами и тремя медалями — бронзовой и двумя серебряными, поступил в Высшее художественное училище при Академии художеств. Тогда И.Е. Репин был профессором-руководителем. Уже не один десяток учеников окончил училище по мастерской Ильи Ефимовича, из которых многие получили заграничную поездку, а их дипломные работы разместились на стенах так называемого Циркульного зала Академии художеств. В этом же зале находилась конкурсная работа Репина на золотую медаль «Воскрешение дочери Иаира». Перед этой картиной я простаивал многие часы. Не пропускал я ни одной художественной выставки, особенно тех, на которых участвовал Илья Ефимович своими работами. Проездом в Петербург я останавливался на несколько часов в Москве, чтобы побывать в Третьяковской галерее, где в то время уже были все основные его работы — «Иван Грозный и его сын», «Не ждали», «Крестный ход в Курской губернии», «Царевна Софья», «Протодиакон» и многие другие.

Я не могу словами выразить мои взволнованные переживания, восторг, очарование и мое преклонение перед величайшим мастерством необыкновенного художника, которое меня пленило. Потрясенный творческим богатством и неотразимой впечатляющей силой его, я приезжал в Петербург, в Академию художеств, как бы сильно намагниченный. С подъемом, с приливом новых сил я приступал к занятиям. В первые годы я учился в так называемых общих классах, где преподавателями были дежурные профессора, ежемесячно сменявшие друг друга. Это были В.Е. Савинский, Г.Р. Залеман, И.И. Творожников, Я.Ф. Ционглинский. Чтобы получить право на переход из общих классов в какую-нибудь мастерскую профессора-руководителя, необходимо было получить соответствующее количество первых или вторых категорий за работы по эскизам, живописи и рисунку.

[...] Мастерская И.Е. Репина многолюдна; говорят, что к нему попасть нелегко, что он очень разборчив и капризен, что он составляет для себя список тех учеников, работы которых ему по душе. На устраиваемых ежегодно в ноябре месяце отчетных выставках Илья Ефимович совершал обход в сопровождении учеников, критически разбирал их работы, «невзирая на лица». Он высказывался о работах прямолинейно, резко, а иногда иронически. Так, например, о работе одного ученика он сказал: «Знаете, если бы не ваша подпись на ней, я мог бы подумать, что это написал сам Леонардо да Винчи».

Коллективный критический обзор ученических выставок приносил ученикам большую пользу. В процессе такого обсуждения Илья Ефимович сообщал много ценного из творческой жизни других художников. Обычно в этих обходах участвовали и ученики других мастерских. Все с напряженным вниманием слушали, что говорил Репин. Илья Ефимович очень импонировал своей внешностью, он был прост и доступен. Его личность и талант имели большое влияние на молодых художников. Многие из нас подражали его походке, манере говорить, стремились писать «под Репина».

Вспоминая о своем пребывании в Высшем художественном училище, я до сих пор не могу самому себе уяснить: какая сила толкнула меня, влюбленного в И.Е. Репина и давно мечтавшего сделаться его учеником, броситься в «объятия» В.Е. Маковского и стать учеником его мастерской? Я был очень скромного мнения о своих способностях и не был уверен в том, что Илья Ефимович примет меня, поэтому остановил свой выбор на В.Е. Маковском. Впоследствии я глубоко об этом сожалел.

Девятое января — Кровавое воскресенье и последовавшие за ним события повлекли за собою закрытие училища, сперва до конца учебного года, а потом и на весь 1906 год. Я приехал в Петербург из своего родного города Суджи только в 1907 году. Мои товарищи — ученики мастерской И.Е. Репина — при всякой встрече со мною упрекали меня и мое пребывание в мастерской В.Е. Маковского связывали с якобы тайным моим честолюбивым замыслом — добиться у своего профессора протеже на заграничную поездку. Я давно тяготился обучением у В.Е. Маковского, не будучи удовлетворен методом его руководства, и решил оставить его. Это произошло в первой половине 1907 года. Однажды я встретил И.Е. Репина в коридоре, близ его мастерской. Мои товарищи, ученики Ильи Ефимовича, представили ему меня. Он заговорил со мною приветливо; спросил, в какой школе я учился, и, узнав, что окончил Одесскую рисовальную школу, с большим оживлением, восторженно стал хвалить школу и особенно ее преподавателей — Геннадия Александровича Ладыженского и Кириака Константиновича Костанди. «Ах, это прекрасные художники! А почему вы уходите от В.Е. Маковского?» Я сказал, что не удовлетворен постановкой преподавания и что хочу поработать под его руководством. Илья Ефимович попросил меня получить от В.Е. Маковского письменное согласие на мой переход в его мастерскую и выразил желание познакомиться с моими работами: «Принесите завтра ваши эскизы, а с живописью и рисунком я познакомлюсь в процессе учебных занятий», — и закончил свою беседу рукопожатием. На следующий день я принес несколько эскизов, которые были подвергнуты внимательному критическому анализу. Илья Ефимович сделал ряд ценных указаний и в основном выразил удовлетворение моими эскизами.

Мастерская Репина была очень вместительной, она помещалась на верхнем этаже главного здания Академии художеств, в ней работало более пятидесяти человек. Занятия по живописи продолжались с десяти часов до часу дня, а по рисунку с пяти до семи часов вечера. Живя в Финляндии в своих «Пенатах», Илья Ефимович два раза в неделю — в понедельник и пятницу — приезжал на весь день для занятий с учениками. Всегда просто и изящно одетый, он аккуратно являлся в мастерскую в начале занятий, внося в нашу трудовую атмосферу дух творческой и рабочей настроенности. Внимательно просматривая работы учеников, спокойно, без спешки, он деловито обсуждал каждую работу с ее автором. Его советы и критические замечания были просты, немногословны и подчас остры, но никогда не были стереотипными. В рабочее время в мастерской была тишина, нарушаемая движением кистей по холстам и хождением художников от мольберта к мольберту. Увлеченные работой, художники избегали разговоров; если нужно было поправить позу натурщиков, объяснялись с ними жестами.

Такой порядок и дисциплина выработаны были серьезным отношением руководителя к труду и любовью к искусству. Илья Ефимович не любил, если кто-нибудь нарушал этот трудовой священный порядок, и глубоко огорчался, если это случалось. Однажды, войдя в мастерскую, он заметил меня и моего товарища Депальдо сидящими за шашками, в то время как натура была на своем месте и все работали. Он ничего не сказал, но по выражению его лица я заметил, что он огорчен нашим легкомысленным отношением к труду. Как всегда, он стал проводить осмотр работ. Я уже стоял перед своим этюдом, когда, наконец, очередь дошла до меня. Илья Ефимович молча осмотрел мою работу, как бы что-то обдумывая, и вдруг, повернувшись ко мне, сказал: «А знаете, я думал, что вы не любите искусство, в шашки играете, а вы все же его любите!»

В этой короткой фразе был и упрек по поводу моего увлечения шашками и одобрение моего этюда. После этого я работал с таким подъемом, что не заметил, как прошли остальные два часа занятий, а шашки возненавидел на всю жизнь.

В марте 1907 года я подал прошение в совет Академии о продлении моего пребывания в Высшем художественном училище (по закону я должен был идти в армию). На моем прошении Репин написал: «В середине марта сего года, удостоверившись в согласии В.Е. Маковского на переход г. Лихина в мою мастерскую, я принял его, и он занимается очень усердно и не без успеха. Подготовлен он хорошо. Продлить срок его пребывания в моей мастерской также, по-моему, необходимо, так как он действительно пострадал за это время, о чем он пишет в этом прошении. Проф. руков. И. Репин»¹. Я получил отсрочку.

В вечерние часы (с пяти до семи) рисовали обнаженную натуру. Перед началом занятий Репин заходил в ученическую чайную комнату, находящуюся по соседству с мастерской, и за чашкой чая беседовал с учениками на темы, связанные с искусством.

Удивительно и интересно говорил он о художниках — близких и далеких — об их творчестве, о меценатах, покровителях и покупателях художественных произведений. Однажды один из его учеников неуважительно выразился о П.М. Третьякове. Илья Ефимович выступил с страстной отповедью, встав на защиту доброго имени Третьякова, сделавшего великое дело собирания народной сокровищницы русского искусства.

Аккуратно в пять часов Репин приходил в мастерскую и уходил из нее в семь часов, вместе с учениками. Просматривая рисунки, он, так же как и на занятиях по живописи, проходил ряд за рядом, не пропуская никого. В моих рисунках он нашел существенный недостаток — нарушение пропорций, но сказал: «Профиль вы чувствуете хорошо!»

Илья Ефимович часто бывал на наших ученических вечеринках, которые устраивались в мастерской на товарищеских началах. Я помню одну из таких вечеринок, на которую был приглашен для «щирого» украинского сердца Ильи Ефимовича кобзарь. Он играл на бандуре и пел. Репин не мог удержаться, чтобы не взять альбом, кем-то услужливо предложенный. Очень продолжительно длился этот трудный сеанс, во время которого подвижное лицо слепого певца беспрерывно изменялось, то нахмуриваясь, то слегка улыбаясь, а голова то опускалась, то взлетала кверху, и все же Илья Ефимович блестяще решил трудную задачу. Мы все, окружив его, с восторгом напряженно следили за процессом рисования; по бумаге разбрасывались крючковидные штришки, которые в итоге создали замечательный характерный образ слепого бандуриста. Это был показательный урок, восхитивший всех нас. Этот вечер запомнился мне как наилучшее творческое единение учителя с учениками.

Вспоминаю еще одно событие, связанное с И.Е. Репиным, — спектакль, устроенный группой учеников в Обществе художников имени А.И. Куинджи. В пьесе была представлена жизнь бедных начинающих художников и фигурировали известные художники — Репин, Куинджи и другие. Исполнителей, выступающих в ролях Репина и Куинджи, приглашенных из государственного театра, гример загримировал с большим сходством. На спектакль были приглашены Илья Ефимович и Архип Иванович. Куинджи весьма добродушно, с улыбкой, воспринял игру актера, хорошо, загримированного «под Куинджи», а Репин не досидел до конца спектакля и скоро ушел. Он нигде не засиживался позднее десяти часов, так как рано ложился спать. В пьесе очень удачно были переданы характерные особенности обоих маститых профессоров с весьма распространенными в кругу их учеников высказываниями об искусстве и особенностями их речи.

В конце 1907 года Репин отказался от руководства мастерской. Вместо него был приглашен Франц Алексеевич Рубо, которого вскоре сменил Павел Петрович Чистяков.

О моей живописи Павел Петрович высказался довольно своеобразно: «Вы поете, пойте, пойте!» Этими словами он утвердил окончательно то, что нашел во мне Илья Ефимович, — мое любовное отношение к живописи.

Хотя И.Е. Репин отстранился от руководства мастерской, но он иногда посещал Академию. Помню, 20 декабря в концертном зале был организован вечер, посвященный памяти знаменитого польского художника Яна Матейко. Сообщение о его жизни и творчестве сделал профессор Я.Ф. Ционглинский, подчеркнувший в своей лекции мастерство этого художника как строгого рисовальщика, что особенно проявилось в его прославленных исторических картинах. Илья Ефимович выступил с интересными воспоминаниями о торжественных похоронах Матейко, на которых он присутствовал в 1893 году в Кракове. После этого вечера мне уже никогда не пришлось встречаться с моим учителем.

Примечания

Воспоминания написаны для настоящего сборника.

Петр Константинович Лихин (род. 1879 г.) — художник, жанрист и пейзажист. Учился в Академии художеств в 1900—1910 годах. Звание художника получил за картину «Мать».

1. Заявление Лихина с резолюцией Репина находится в ЦГАЛИ, ф. 789, оп. 12, ед. хр. 11.