М.С. Туганов

Мои воспоминания о Репине охватывают период моего учения в Академии художеств (1901—1905 годы).

Наши молодые художники, согретые постоянной заботой партии и правительства, не могут представить даже и десятой доли тех трудностей, которые стояли на нашем пути в мрачные годы царизма.

Поступить в Академию художеств для нас, уроженцев Кавказа, как и для детей других угнетаемых национальностей, было недосягаемой мечтой.

Грузин Мосе Тоидзе и я, посланец Северного Кавказа, могли попасть в Академию только благодаря заступничеству и поддержке Репина, без которого мы вряд ли могли бы стать когда-нибудь художниками. Репин как передовой художник был глубоко интернационален, чего нельзя было сказать о других профессорах Академии. У Репина учились не только русские, но и евреи, поляки, сербы, болгары, грузины, армяне...

Все мы, его ученики, сохранили самые светлые воспоминания об этом незаурядном человеке и великом художнике. Перед нами, студентами, всегда стоял образ Репина как борца за правду, против угнетения. В этом отношении к нему был близок лишь один профессор Академии — Архип Иванович Куинджи. Все студенты знали, что если Репин участвует в совете, то он никого из учеников не даст в обиду.

Однажды во время очередного совета Академии студенты в ожидании результатов толкались в длинных темных коридорах. Решался вопрос о допуске на конкурс Малявина, против чего решительно возражали многие члены совета. Репин защищал Малявина как талантливого живописца, достойного звания.художника и заграничной поездки.

Еще недавно иконописец Афонского монастыря, поступивший при содействии Беклемишева и Репина в Академию, Малявин за короткое время обогнал своих товарищей и теперь вышел на конкурс со своими знаменитыми «Бабами» и с рядом очень сильных портретов.

Противники Репина ни за что не хотели пропустить на конкурс даровитого Малявина. Атмосфера на заседании совета сгущалась. До нашего слуха доносились гневные выкрики Ильи Ефимовича: «Вы — душители таланта!.. Ретрограды!» Поднялся невообразимый шум, и вскоре разгневанный Илья Ефимович покинул зал заседания.

Помню, как однажды после бурного заседания совета в коридорах Академии раздался крик: «Репин зовет всех к себе в мастерскую!» Все ринулись туда, и вскоре мастерская художника была переполнена студентами, желавшими послушать, что скажет Репин. Мы, несколько человек, застали Репина в самом разгаре его выступления. Он грозно спрашивал:

— Что вам здесь нужно? Для чего вы сюда собрались?

— Вы же нас звали, Илья Ефимович, — робко ответили мы.

— Да нет! Я не о том... Что вам здесь нужно, в этом сыром, гнилом и темном Петербурге? Ну вот, например, вам здесь что нужно, зачем вы сюда приехали? — обратился он к чернобровому южанину. Это был грузин Тоидзе.

— Я приехал учиться в Академию, — последовал его ответ. — Учиться у вас...

— Учиться? Чему здесь учиться? Бросили свой юг, южное солнце, этот прелестный Кавказ, чудную природу. У кого учиться? У меня учиться? Я сам всю жизнь учусь у жизни, у природы. Уезжайте обратно к себе... Там солнце, чудесная природа, а здесь чему вы можете научиться... Учитесь там, где солнце, у себя на родине, там ваша подлинная академия.

И еще долго и горячо Илья Ефимович говорил об общественном значении искусства, о сплочении художественных сил всех народов России.

Всем стало ясно, что, обращаясь к нам как бы с укором, Илья Ефимович изливал в резкой, но правдивой форме всю боль и горечь, которые накопились в его душе за долгие годы борьбы с окружающими консерватизмом, рутиной, казенщиной, душившими не только его самого, но также и его талантливых учеников.

Репин был инициатором наших «семейных художественных вечеров», которые проводились обычно по четвергам. На них приглашались лучшие музыканты, артисты, поэты, ученые и видные общественные деятели, а также родные и знакомые студентов. Обычно мы рассаживались в просторном зале так, чтобы можно было рисовать приглашенных гостей, которые с большой охотой позировали. Лучшие работы мы дарили гостям. Сам Репин нередко посещал эти «четверги». Знаменитости Петербурга, лучшие певцы, такие, как Фигнер, Тартаков, Михайлов, Вяльцева и другие, прекрасно чувствовали себя в студенческой среде.

Репин не обладал даром красноречия, но то, что он говорил ученикам в мастерской, на ученических выставках, на собраниях и в частных беседах, всегда говорилось им от души, искренне, правдиво и в высшей степени убедительно. Каждое его высказывание по вопросам искусства мы слушали с напряженным вниманием, на лету ловили каждое слово, передавая из уст в уста; его речи зажигали умы всей художественной молодежи.

Репин не принадлежал к числу тех профессоров, которые ежеминутно подходили к ученикам, досаждая им своими указаниями и замечаниями. Он давал возможность развивать свою индивидуальность, не докучая ненужными советами, как это делал, например, профессор Творожников, который, как сейчас помню, довел однажды студента Ярышкина до того, что тот во всеуслышание заявил: «Если вы, Иван Иванович, еще раз подойдете ко мне, то я этим мастихином (нож для съема красок) распорю вам живот». Репин, напротив, щадя самолюбие учеников, избегал делать какие-либо поправки на этюде студента. Обычно он останавливался у каждой работы, иногда проходил мимо, ничего не сказав. Молчание Репина действовало на ученика во сто крат сильнее, чем крепкая ругань. «Значит, — говорил он себе, — моя работа настолько плохая, что Илья Ефимович ее даже не замечает».

У Репина учились студенты разных возрастов. Помню студента Верхотурова, уже пожилого человека, объездившего чуть ли не весь свет, учившегося в нескольких заграничных академиях. Помню седовласого Ивана Кузнецова, про которого студенты острили, что он до могилы не уйдет из мастерской Репина. Помню огромного роста рыжебородого Бучкури, также седого, с огромной лысиной. И рядом с ним — безусого, почти мальчика Исаака Бродского, обогнавшего в живописи за короткий срок почти всех своих товари-щей-«стариков». Помню учениц — поседевших дам и молодых девиц. Старики-студенты, засиживаясь годами, создавали в мастерской такую тесноту, что Репину поневоле приходилось отказывать в приеме многим желающим учиться под его руководством. В то же время мастерские других профессоров почти пустовали.

Мы любили своего великого учителя за его искренность, прямоту в суждениях, за его высокие моральные качества, которые передавались ученикам, несшим его заветы в народные массы.

Примечания

Воспоминания были напечатаны под названием «Из воспоминаний М. Туганова о Репине» в газете «Советская Осетия», (1959, 12 апреля).

Мухарбек Сафарович Туганов (1870—1952) — известный осетинский художник. Народный художник Северо-Осетинской АССР, заслуженный деятель искусств Грузинской ССР, автор серии картин «Уходящая Осетия», иллюстраций к эпосу о нартах и цикла историко-революционных полотен. Учился в Академии художеств в 1901—1905 годах.