Смеющийся священник

Из образов толпы, враждебных боярыне Морозовой, на первое место должен быть поставлен никонианский священник в лисьей шубе.

Создание образа смеющегося священника является результатом работы Сурикова над натурой и одновременно опирается на яркие воспоминания детства и на обличительные традиции русских художников-реалистов.

Рассмотрим дошедшие до нас подготовительные материалы к образу¹.

В композиционных эскизах 1883 года, где слева от саней появляется часть толпы, уже можно различить насмешливо изогнувшуюся фигуру в высокой шапке и расстегнутой шубе со светлым меховым воротником (дорожный альбом, стр. 16; Русский музей, 20030 и особенно эскиз 20031, где рядом с этой злорадствующей фигурой изображен бегущий скоморох, за ним — мальчик с собакой и салазками, то есть собраны вместе элементы, которые вносят в толпу шум и веселье).

Фигура смеющегося священника. Этюд. 1885. Художественный музей Белорусской ССР, Минск

В дорожном альбоме (стр. 18) есть рисунок одной такой фигуры, олицетворяющей глумление над боярыней Морозовой, — это смеющийся боярин в распахнутой шубе с большим меховым воротником, покрывающим плечи, в богатом парчовом кафтане с застежками в виде петель и высокой меховой шапке. У боярина подстриженная полукруглой лопатой борода.

В дальнейшем происходит раздвоение этого образа на два самостоятельных — смеющегося попа и его хохочущего соседа.

Соседом попа (как показывает дальнейшее развитие этого образа) в картине окажется купец. Такого же мнения придерживается и В. Никольский: «Смеющийся сосед попа — пожилой, богато одетый мужчина, вероятно, купец...»². Действительно, несмотря на нарядную шапку и шелковый кафтан³ этого персонажа, в его грубоватом румяном лице с бородой-«лопатой», напоминающем чем-то кучера-лихача, и в его развязно-оживленной жестикуляции чувствуется скорее зажиточный и расторопный торговец, чем степенный боярин.

Смеющийся боярин. Этюд. Б., акв., граф. кар. Третьяковская галлерея, инв. № 26557 (оборот)

Большой интерес с точки зрения развития образа представляет акварельный набросок, хранящийся в отделе графики Третьяковской галлереи. На него мало обращали внимания, может быть, потому, что он сделан на оборотной стороне эскиза композиции (26557). Между тем на этом наброске отчетливо видно, как персонаж, который на рисунке дорожного альбома выглядел как богатый боярин, постепенно трансформируется, приближаясь к образу попа. Меняются и постановка фигуры и одежда. Если на рисунке дорожного альбома боярин даже в момент сильного смеха не терял осанки и стоял во всем своем наряде выпрямившись и засунув руки в разрезы шубы, то на акварельном наброске недруг Морозовой даже чуть присел от хохота; вобрав голову в плечи и повернув ее влево, он ладонью левой руки указывает в направлении саней, а правой поглаживает конец своей жидкой бородки. Вместо боярской горлатной шапки на нем шапка менее высокая, и сдвинута она назад. Если у боярина двумя жирными штрихами был намечен открытый от смеха рот, то на акварельном этюде дан грубый оскал продолговатой щели открытого рта, и в этой отверстой, красной, прямоугольной дыре щербатого рта торчат два уцелевших зуба. Маленькая голова кажется еще меньше между меховой шапкой и широким меховым коричневым воротником, покрывающим плечи. Интересно отметить, что и цветовое решение участвует в характеристике этого персонажа — его одежда грязного, едко-желтого цвета, кое-где тронутого буро-красными линиями петель и застежек. При всей беглости этого акварельного наброска, многие его элементы будут использованы Суриковым — частью для образа смеющегося попа, частью для его единомышленников. Так, например, жест руки, поглаживающей с удовольствием конец бороды, Суриков использует для образа смуглого монаха-грекоса. Ладонь вытянутой левой руки, указывающей на сани, перейдет к смеющемуся купцу. Ядовитый цвет одежды послужит цветовой основой для столь же едкого желто-зеленого цвета его шубы и кафтана с застежками. Остальные детали будут в переработанном виде использованы для образа злорадного попа.

На этом же акварельном этюде за описанным персонажем справа виднеется другая фигура — его улыбающийся сосед в невысокой шапке с меховыми отворотами, в расстегнутой шубе с меховым полубоярским воротником. У него хитрое лицо с седой бородкой, выпуклые щечки и растянутый в улыбке рот. Даже от этого, совсем наспех набросанного рисунка кое-что перейдет в образ купца.

Характерно, что, когда в представлении Сурикова окончательно оформился образ попа вместо боярина (Третьяковская галлерея, 780), тогда же сформировался и образ купца — его единомышленника. Это отчетливо видно на этюде головы смеющегося попа (Третьяковская галлерея, 780), где внизу написан смеющийся мужчина с тупым лицом и седеющей бородой, грубо подстриженной полукруглой лопатой, близкий к образу купца в картине.

Голова смеющегося священника. Этюд. Третьяковская галлерея, инв. № 780

Самостоятельные этюды смеющегося купца были до последнего времени неизвестны⁴. Лишь недавно один такой этюд удалось найти (в коллекции С.А. Белиц в Париже). Он связан с наброском напарника смеющегося попа в левом углу этюда Третьяковской галлереи, но значительно более разработан и гораздо ближе к образу купца в картине.

Прежде чем обратиться к сопоставлению этюдов к образу смеющегося попа друг с другом и с окончательным его решением, следует напомнить рассказ Сурикова о прототипе этого образа, встреченном им в детстве в Сибири. «А священника у меня в толпе помните? Это целый тип у меня создан. Это когда меня из Бузима еще учиться посылали, раз я с дьячком ехал — Варсонофием, — мне восемь лет было. У него тут косички подвязаны. Въезжаем мы в село Погорелое. Он говорит: «Ты, Вася, подержи лошадь: я зайду в Капернаум». Купил он себе зеленый штоф, и там уже клюкнул. «Ну, говорит, Вася, ты правь». Я дорогу знал. А он сел на грядку, ноги свесил. Отопьет из штофа и на свет посмотрит. Точно вот у Пушкина в «Сцене в корчме». Как он русский народ знал!

И песню еще дьячок Варсонофий пел. Я и слова все до сих пор еще помню»⁵.

Дошедшие до нас три этюда написаны с трех разных натурщиков. Первый из них — этюд Минского музея (1885) — воспроизводит стоящую фигуру попа в теплой бархатной верхней рясе с большим меховым воротником, покрывающим плечи и грудь. На голове — сравнительно высокая меховая шапка. Руки сложены на животе, и кисти их спрятаны, как в муфте, в широких рукавах. Под правой рукой зажата свернутая эпитрахиль. Под широкими складками теплой рясы ощущается рослая крепкая фигура. Лицо продолговатое, с широкими скулами, нос массивный, с утолщением на конце. Из-под шапки видны длинные космы седых волос. В постановке фигуры (верхняя часть подалась вперед) и во взгляде чувствуется, что священник внимательно рассматривает происходящее, а полуусмешка, слегка приоткрывшая его рот, обнаруживает его недружелюбное отношение к Морозовой.

Голова смеющегося священника. Этюд. 1886. Собрание Б.Н. Меньковского, Киев

Этюд Минского музея фиксирует в основном уже найденное положение, поворот и постановку фигуры этого персонажа. Но сравнение с окончательным образом картины показывает, что Суриковым при переработке этюда были внесены существенные изменения. Вместо рослой фигуры попа на картине изображена хилая, тщедушная фигурка, которая почти тонет в широкополой рясе.

Второй этюд — Третьяковской галлереи, 780, — в отличие от минского этюда, головной и написан с другого натурщика. Этюд изображает мужичонку с хитренькой улыбкой, смеющийся щербатый рот которого прикрыт кое-где прядками свисающих белесых усов, переходящих в суживающуюся книзу и раздвоенную на конце бородку. Однако при всем лукавстве улыбки этого персонажа в самих чертах его лица нет ничего неприятного, а в его смехе нет специальной издевки; это скорее смех балагура, чем злорадствующего врага.

Наконец, для третьего этюда (1886), из собрания Б.Н. Меньковского, Суриков нашел еще одного натурщика и писал его, особо акцентируя отрицательные качества будущего образа. Вместо короткого, широкого, чуть вздернутого остренького носа (этюд Третьяковской галлереи, 780) — длинный крючковатый нос, нависающий над верхней губой; вместо поднятых уголков улыбающегося рта — кривая усмешка, расширяющая рот с одной стороны наподобие щели, вместо спокойной горизонтальной линии бровей — косые, сходящиеся к переносице брови. В результате этих изменений усмешка приобрела совершенно иной смысл, на этюде мы видим уже не хитрого балагура, а злого старика, который, скривив рот, насмешливо и язвительно смотрит на происходящее. Но даже и в этом случае черты лица, хоть и неприятны, все еще кажутся недостаточно отталкивающими.

Смеющийся боярин. Этюд. Б., граф. кар. Дорожный альбом, стр. 18

Сравнение второго и третьего этюдов с окончательным образом попа показывает, какую большую доработку произвел художник на самом холсте картины.

Переработка коснулась прежде всего внешнего облика, черт лица персонажа. Если на всех предшествующих этюдах общие пропорции лица оставались в целом нормальными (отношение длины лица к ширине; отношение носа ко рту и т. д.), то в окончательном образе изменениям подверглись именно общие пропорции. Художник использовал этюд Третьяковской галлереи 780. но сделал лицо более коротким, уродливо сплющенным. Это впечатление усилено высокой шапкой (надвинутой почти до мочки уха) и поднятой челюстью (начинающейся почти от мочки уха), а также тем, что и без того коротенькое лицо растянуто вширь уродливой улыбкой. Суриков по-новому решает также очертания криво раскрытого рта (используя для этого продолговатую прямоугольную дыру, намеченную на акварельном наброске)⁶, так что у смеющегося попа словно отваливается нижняя губа, с которой свисают вниз редкие волосы жидкой бороденки. Изменен и цвет лица: по сравнению с этюдом 780, он стал болезненным, серо-желтым. Над щербатой дырой рта нависает, почти закрывая верхнюю губу, огромный нос «башмаком» (в создании его использовано лицо старика с минского этюда). Маленькие «свиные» глазки попа сжались от смеха в косые щелочки, и кажется, что и его сплюснутая голова на тонкой шее, и его тщедушное тельце, потонувшее в широких складках теплой рясы, и весь он трясутся от злорадного хихиканья.

Немалую роль в характеристике образа играет теплая шуба на меху, крытая бархатом, с большим лисьим воротником. В одном из своих посланий Аввакум пишет, что Морозова, обличая никонианцев, является им «яко лев лисицам»⁷. Лисий мех у злорадно смеющегося попа-никонианца порождает у зрителей соответствующие ассоциации, намекая на его хитрость и неискренность.

Смеющийся купец. Этюд. Собрание С.А. Белиц, Париж

Сопоставление этюдов с окончательным образом, созданным в картине, показывает, что, перерабатывая фигуру и лица натурщиков, Суриков отбирал и усиливал определенные черты, для того чтобы представить смеющегося попа в виде плюгавого старика, с отталкивающей внешностью, хилого и тщедушного физически и ничтожного духовно. И в том, как он смотрит, как торжествующе ехидно смеется, кутаясь в теплую рясу на лисьем меху, сказывается вся его мелкая, подленькая натура.

Характерно, что именно такого представителя господствующей церкви Суриков противопоставляет вдохновенному образу раскольницы, фанатически преданной своей идее.

Крики, которые подняла по поводу смеющегося попа реакционная печать, показывают, что удар, нанесенный по одному из исторических типов, чувствительно задевал принадлежащих к тому же типу «церковных лисиц» современной Сурикову России.

Примечания

1. Так называемый «Смеющийся боярин». Б., акв. 24,6×33,5. Третьяковская галлерея, 26557 (оборот).

Фигура смеющегося священника. 1885. Х., м. 72×42. Художественный музей Белорусской ССР, Минск.

Голова смеющегося священника. 1886. Собрание Б.Н. Меньковского, Киев.

Голова смеющегося священника. Х., м. 34,5×27,5. Третьяковская галлерея, 780.

2. В.А. Никольский, Творческие процессы В.И. Сурикова, стр. 110.

3. Одежда эта была бы слишком богата для приказного. Вместе с тем в едко-зеленом цвете кафтана и пуговиц видна склонность владельца одежды к дешевому эффекту.

4. О масляном этюде к этому персонажу, принадлежавшем прежде С.И. Щукину, упоминает В.А. Никольский («Творческие процессы В.И. Сурикова», стр. 110).

5. Максимилиан Волошин, Суриков. — «Аполлон», 1916, № 6—7, стр. 58—59.

6. Третьяковская галлерея, 26557 (оборот).

7. Материалы для истории раскола. Под редакцией Н. Субботина, т. V. М., 1879, стр. 190. Четвертое послание Аввакума к Морозовой.