Возникновение замысла

«Боярыню Морозову» я задумал еще раньше «Меншикова» — сейчас после «Стрельцов», — говорил Суриков Волошину, — но потом начал «Меншикова». Но первый эскиз «Морозовой» еще в 1881 году сделал, а писать начал в восемьдесят четвертом, а выставил в восемьдесят седьмом... Три года для нее материал собирал»¹. Как только «Утро стрелецкой казни» было закончено и выставлено, пишет Глаголь, в мозгу Сурикова «горела уже мечта о новой картине — «Боярыне Морозовой». Мысль написать эту картину возникла у него при изучении разных материалов для «Казни стрельцов». Чем больше вчитывался в них Суриков, тем глубже заглядывал он в историю того времени, тем ярче вставала перед его глазами картина непримиримой борьбы, которая шла тогда по всей Руси между двумя началами: консервативным, самобытным и прогрессивным, но полным тяготения к чужому, иноземному и враждебному для русского духа. И, точно вспоминая свое прежнее увлечение христианами первых веков, тогдашними проповедниками и мучениками, остановился Суриков на фигуре вдохновенной страдалицы за старую веру»². При этом, как далее сообщает Глаголь, источниками, питавшими творческое воображение Сурикова, были и впечатления от сибирской старины и наблюдения над современной ему действительностью. Основой композиции картины «Было воспоминание об одной из красноярских улиц, которую он видел запруженной толпою и по которой везли кого-то из наказанных на эшафоте. Выражения лиц тоже были давно знакомы. Много таких лиц приходилось Сурикову видеть вокруг эшафотов. Многое вспоминалось ему и из тех споров и столкновений, которые не раз происходили на его глазах между старообрядцами и защитниками официальной церковности».

Разумеется, этим далеко не исчерпываются связи картины Сурикова с современной ему жизнью, сделавшие картину столь актуальной в то время.

В этом отношении заслуживает внимания попытка Т.В. Юровой³ рассмотреть возникновение первого эскиза 1881 года к «Морозовой» как своеобразный отклик художника (навеянный провозом Софьи Перовской) на казнь 3 апреля 1881 года. В статье приведены интересные воспоминания очевидцев, где описаны открытые повозки с осужденными, прикованными к сиденью, черная одежда, бледное лицо, презрительно сверкающие глаза Перовской, толпа, запрудившая Невский. Правда, утверждение Т.В. Юровой, что Суриков сам прибыл в Петербург в те дни и был «свидетелем казни первомартовцев», нельзя считать доказанным, но оно и не является необходимым условием гипотезы. Казнь народовольцев детально описывали газеты, рассказы о ее подробностях Суриков мог слышать от очевидцев (в том числе и Репина) и, вспоминая также свои сибирские впечатления о казнях, мог живо представить себе последний путь первомартовцев. Это не значит, конечно, что Суриков хотел в исторических костюмах изобразить «современное происшествие», как это вульгаризаторски прозвучало у Н. Александрова⁴; такая модернизация истории была абсолютно чужда Сурикову и всему его подлинному чувству историзма. Речь идет лишь о том, что воображению художника могло дать толчок столь впечатляющее событие, как казнь первомартовцев. Тем более что, как правильно напомнила Т.В. Юрова, «это была последняя публичная казнь, на которую отважилось царское правительство, и это была первая публичная казнь женщины-революционерки. Убийство Софьи Перовской царским самодержавием потрясло умы всей просвещенной России».

Сама же мысль о «Морозовой» созревала у Сурикова долгие годы, органически вытекала из его глубоких раздумий об истории России и преемственно связана с «Утром стрелецкой казни». Материал для будущей картины откладывался в памяти художника издавна. «Подумайте, — писал Тепин, — ведь историю о боярыне Морозовой рассказывала Сурикову в детстве по изустным преданиям его тетка Ольга Матвеевна! Когда впоследствии он прочел о Морозовой в книге Забелина «Домашний быт русских цариц», он точно старый сон вспомнил. Знаете, — говорил он мне, — ведь все, что описывает Забелин, было для меня действительной жизнью»⁵. Постепенно накапливались зрительные образы, послужившие впоследствии материалом при художественной кристаллизации замысла: облик красноярской тетки, склонявшейся к расколу, ворона на снегу, улица, запруженная народом при провозе осужденных на казнь, и т. д. Но все эти впечатления смогли сыграть свою роль лишь потому, что Суриков использовал их в процессе творческого труда по созданию картины, к рассмотрению которого мы и переходим.

Примечания

1. Максимилиан Волошин, Суриков. — «Аполлон», 1916, № 6—7, стр. 58.

2. Сергей Глаголь, В.И. Суриков. Из встреч с ним и бесед. — Сб. «Наша старина», 1917, вып. 2, стр. 70, 74.

3. Т.В. Юрова, К вопросу о замысле картины «Боярыня Морозова» В.И. Сурикова. — Журн. «Искусство», 1952, № 1, стр. 81—83.

4. Сторонний зритель (Н. Александров), Стадное развитие. — «Художественный журнал», т. X, 1887, март, стр. 185—188.

5. Я. Тепин, Суриков. — «Аполлон», 1916, № 4—5, стр. 26.