Актуальность темы

Первый эскиз «Боярыни Морозовой» Суриков датировал 1881 годом, а работу над картиной начал, видимо, с середины 1883 года и выставил картину в 1887. Этот период в жизни страны существенно отличается от конца 70-х годов, когда Суриков писал «Стрельцов». Героическая эпоха 70-х годов закончилась смертельной схваткой народовольцев с царским правительством и разгромом «Народной воли», последовавшим вскоре после убийства Александра II. Несостоятельность тактики индивидуального террора отчетливо выявилась в неверии в массовое движение, в растерянности народовольцев, обратившихся к новому царю с мирными предложениями, оставленными Александром III без ответа. Ленин писал: «...только сила, способная на серьезную борьбу, могла бы добиться конституции, а этой силы не было: революционеры исчерпали себя I-ым марта, в рабочем классе не было ни широкого движения, ни твердой организации, либеральное общество оказалось и на этот раз настолько еще политически не развитым», что ограничилось одними осторожными ходатайствами и хитроумными выдумками, которые «оказались, разумеется, без революционной силы — нолем, и партия самодержавия победила» «Второй раз, после освобождения крестьян, волна революционного прибоя была отбита, и либеральное движение вслед за этим и вследствие этого второй раз сменилось реакцией»¹.

Александр III, панически боявшийся революции, объявил беспощадную борьбу всему тому, в чем он усматривал, по его выражению, следы «паршивого либерализма»², стремясь ликвидировать даже те умеренные сдвиги в формах внутренней жизни, которые были достигнуты в результате реформы 1861 года в области земского управления, печати, просвещения, политических прав женщин и т. д.

В осуществлении этой политики реакции рядом с Александром III действовал его учитель и советник Победоносцев — этот зловещий идеолог самодержавия. Победоносцев повсюду видел призраки революции и считал поэтому, что самодержавие должно быть «воинствующим» и никому не делать ни малейших уступок. Столь же «воинствующим» должно быть и православие, для достижения успехов которого допустимы всякие средства, вплоть до применения военной силы. Все сказанное помогает представить себе ту специфическую обстановку, в которой проходила работа Сурикова над его грандиозной картиной, посвященной теме раскола в русской церкви XVII века.

Отметим, что тема раскола привлекала в 80-е годы внимание многих русских художников демократического лагеря. Появляется ряд картин и рисунков, изображающих различные моменты борьбы раскольников против правительства и расправы с ними властей. Назовем некоторые из этих работ. В 1881 году Перов создал рисунок «Пытка боярыни Морозовой», в 1882 году — почти закончил огромную картину «Никита Пустосвят» о прениях с раскольниками в Грановитой палате. В том же 1882 году на X Передвижной выставке были экспонированы «Самосжигатели» Мясоедова (художником был также исполнен рисунок «Сожжение протопопа Аввакума»). В 1885 году на XIII Передвижной выставке Милорадович показал свою картину «Черный собор» на тему восстания раскольников Соловецкого монастыря, а Литовченко выставил «Боярыню Морозову». Появляются исторические романы, драмы, гениальная народная музыкальная драма Мусоргского «Хованщина».

Этот интерес к теме раскола не был случайным. Он был обусловлен общим ростом демократических сил, требовавших пересмотра и новой оценки важнейших событий истории России, связанных с борьбой народа против самодержавного правительства. Вместе с тем интерес к расколу выражал также демократические настроения протеста против изуверского подавления царским правительством всякого проявления свободной мысли, свободы совести, протеста против свирепого полицейского преследования иноверцев, особенно старообрядцев. В свое время, после реформы 1861 года, началось было некоторое послабление нажима на старообрядцев, но уже с конца 70-х годов снова усилились преследования раскольников со стороны полиции, приняв такие же грубые формы, как и при Николае I.

Еще более возросли притеснения раскольников в 80-х годах. Правительство Александра III приняло в 1883 году закон, «как будто бы обеспечивавший некоторую веротерпимость... Не уже в ближайшее время возбужденные этим законом надежды должны были быть совершенно оставлены; именно по отношению к сектантам правительство, руководимое в этом случае Победоносцевым, проявляло особую суровость, а подчас даже, можно сказать, и свирепость. Правительство доходило при этом иногда даже до отнятия детей у родителей, так что дальше идти уже было некуда»³.

Как правильно заметил М.Н. Покровский, «Победоносцев был представителем того политического православия, которое в XVII веке сожгло в срубе Аввакума». Это православие, пишет он, продолжало свирепствовать в XVIII и XIX веках и «должно было пасть в один день с царизмом»⁴.

Вопрос о свободе вероисповедания стал большой общественной проблемой. Правительственные цифры о числе раскольников в России были умышленно занижены. По данным частных исследователей, в России 80-х годов насчитывалось 13—14 миллионов раскольников, а специально занимавшийся этим вопросом А.С. Пругавин доводит эту цифру до 20 миллионов человек⁵. В печати появляются статьи с требованием прекратить преследования людей за их религиозные убеждения⁶. Газета «Порядок» упрекала правительственных чиновников в том, что они, не понимая связи раскола с жизнью народа, «стараются представить раскол каким-то пугалом, страшным не только для церкви, но и для государства». Газета критиковала тенденциозных исследователей, искажавших суть раскола, а также Ив. Аксакова, заявлявшего, что против раскола иногда необходимо принимать чисто полицейские меры. Конечно, пишет газета, такими путями невозможно познать раскол, «невозможно сознать, прочувствовать те побуждения, в которых раскольник черпает свою могучую силу, свою страстную энергию, беззаветную преданность делу, готовность сгореть на костре, сгнить в монастырской тюрьме за то или другое положение своего учения»⁷. Читая эти строки в газете 80-х годов, понимаешь, до какой степени суриковская «Боярыня Морозова» была откликом передового художника на жгучие, злободневные вопросы современной ему общественной жизни (а вовсе не являлась «уходом» от действительности «в глубь веков...»). Характерно, что в той же газете (в номере, вышедшем 2 марта и отмечавшем появление на выставке суриковских «Стрельцов») преследование раскольников правительством рассматривается как один из пережитков крепостничества. В этой связи автор статьи напоминает о Древней Руси и пишет: «Со многими принципами XVI—XVII веков мы уже развязались: крепостное право, откупа — все это отошло в вечность. Перед нами еще старый принцип, от которого надо отделаться»⁸, и газета требует свободы убеждения, слова, мысли. Интересно, что в том же номере напечатан такой материал о раскольниках, который мог натолкнуть художника на тему его следующей работы. Так, газета осуждает арест раскольников, как преступников, «между тем все дело было только в том, что люди иначе молились», осуждает официальную церковь за «это сочетание молитвы с тюремным заключением» и констатирует: «Это недоразумение, правда, тянулось двести лет»⁹. В ряде журналов появились материалы о жестоких преследованиях раскольников при Петре I, когда был издан «Духовный регламент» (1721) и св. Синод получил право вести точный учет раскольников и взимать с них в свою пользу двойное обложение. Рязанский архиепископ писал Синоду, что в его епархии многие «раскольники в том же заблуждении своем пребывают и увещаний преосвященного Алексея не принимают, затыкая уши свои»; что Алексею трудно с ними разглагольствовать, «а потому не лучше ли смирять их постом и стегать плетьми, ибо он, преосвященный, полагает, что в сердцах их кроется дух хульный на православные церкви и на православных архиереев». Нижегородский архиепископ Питирим жаловался Петру I, что местные светские начальники недостаточно преследуют раскольников и «по ходатайству того же преосвященного Питирима Петр велел раскольников, укрывающихся от записи в двойной оклад, ссылать на каторгу, а главным из них вырывать ноздри»¹⁰.

Естественно, что в спорах о последствиях Петровских реформ писатели демократического направления затрагивали также и вопрос о преследовании раскольников.

В этой связи большой интерес представляет статья Д.Л. Мордовцева, напечатанная в «Историческом вестнике»¹¹ и являющаяся ответом на критику его романа «Великий раскол». Мордовцев пишет: «Основа обвинений главным образом лежала в том, что я будто бы недостаточно преклоняюсь перед гением Петра-преобразователя, не симпатизирую будто бы его стремлениям — обновить Россию, изгнав из нее московский дух и вдохнув в нее душу новой жизни вместе с знанием». Отведя эти обвинения, как необоснованные, Мордовцев заявляет, что в своих трудах и романах он «неуклонно пробивал тропу в одном направлении, именно — к принципиальному решению некоторых, самых притом существенных, исторических вопросов», — какой исторический рост человеческих групп «действительно движет вперед человечество — свободный или насильственный?». Мордовцев отвечает, что последний не имеет будущего, а если и имеет, то очень мрачное. «С таким пониманием истории и ее законов я и приступал всегда к моим историческим работам», — чего не поняли критики, выдвигая обвинения в недооценке Петра Великого. «Относясь принципиально к царю-работнику, как к историческому деятелю, я не забываю выставленных выше и всегда носимых мною в душе тезисов о свободном и насильственном росте в истории. Я всегда стоял и буду стоять за первый...». Мордовцев приводит письма к нему одного либерального профессора, который «преклоняется перед могучим гением Петра и его великими реформами» и в то же время благодарит Мордовцева за то, что, прочитав его «Великий раскол», понял, почему раскол так жизнен, почему раскольники наши «так сильны в своей вере» и почему наши православные, наоборот, так безразличны к религии, а «духовенство наше — так апатично в деле учения веры и в то же время так корыстно и жадно до стяжания всяких благ». Ответ автор находит в том, что, во-первых, «очевидно, живет и теперь остаток духа Аввакума, Морозовой и прочих, а во-вторых, продолжает действовать дух придворных бояр Алексея Михайловича и дух бессердечного эгоиста — Никона». И автор письма желает «скорейшего освобождения раскольников всех вероисповеданий от насилий нашего духовенства». Приведя из письма эти строки, Мордовцев весьма откровенно формулирует свое понимание исторического жанра: исторический роман «имеет своей задачей изображать российских «предков» и их деяния в силу того соображения, что изображение их «потомков», «по нынешним временам», было бы неудобно. А как, по теории Дарвина, рога и клыки предков, хотя в рудиментах, остаются иногда и у самого позднейшего потомства, в силу, конечно, известных условий жизни, то очевидно, что исторический роман не может не служить задачам современности». Он должен иметь «силу воспитательного фактора в жизни общества» и способствовать «окончательному вырождению на земле этих видовых признаков», помогая современникам — по клыкам и рогам «предков» — судить о рудиментах этих украшений у «потомков» и о их общественной роли¹². Эта своего рода программная статья автора «Великого раскола» могла привлечь внимание Сурикова. Она показывает, как тесно были связаны вопросы Петровских реформ и раскола в сознании демократических деятелей русской культуры и как современно звучали эти вопросы в то время.

Приведенные примеры показывают, что замысел Сурикова написать картину о расколе возник далеко не случайно; факты современной художнику действительности наталкивали его на эту тему, столь актуальную в 80-х годах.

В дальнейшем царизм еще более усилил свою реакционную политику. С 1881 по 1894 год Синод принимает ряд мер грубо административного характера против раскольников, вступает в контакт с Министерством внутренних дел, с полицией и цензурой, проводит съезды епископов по борьбе с расколом, усиливает издание антираскольнической литературы и т. д.¹³.

Все эти меры, сопровождаемые насильственными действиями властей, порождали протест в демократических кругах, что объясняет интерес деятелей искусства к темам раскола.

Жизнь боярыни Морозовой интересовала нескольких русских художников. А. Литовченко в 1885 году выставил картину, изображающую Морозову, которую несут на носилках на первый допрос. Эта большая, но плохая вещь, написанная наспех (видимо, чтобы опередить Сурикова), вызвала осуждение критики и язвительные намеки в адрес Литовченко. Рисунок К. Лебедева «Боярыня Морозова посещает в заключении протопопа Аввакума» показывает молодую нарядную боярыню, которая с горестным сочувствием смотрит на своего духовного пастыря, прикованного к тюремной стене. В.Г. Перову принадлежит рисунок 1881 года, изображающий пытку боярыни Морозовой — момент, когда хрупкую женщину с заломленными за спину руками поднимают на дыбу, но она с исступлением продолжает отстаивать свою веру.

Замысел и содержание суриковской картины были несравненно более глубокими; она воскрешала народную трагедию Древней Руси, напоминала в годы реакции о силе народных движений, о правах народа, попиравшихся в течение веков царскими сатрапами, наталкивая мысли зрителей на сопоставления с окружающими фактами.

В год своего появления на выставке (1887) «Боярыня Морозова» Сурикова прозвучала особенно актуально. Вскоре после открытия XV Передвижной выставки, в июне, св. Синодом был созван съезд противораскольнических миссионеров, который обрушился на раскольников, и в том числе на центр старообрядчества в Москве — Преображенское кладбище (где Суриков находил типы для «Боярыни Морозовой»). Съезд требовал от полиции прямого вмешательства для подавления раскола.

Второй такой же съезд, еще более агрессивного характера, был созван Синодом в Москве в 1891 году¹⁴. Этот съезд добился правительственных распоряжений и узаконений против сектантства; службы старообрядцев на рогожском кладбище были прекращены, федосеевская секта раскольников закрыта, узаконено административное выселение раскольничьих руководителей по требованию губернаторов; раскольническим архиереям было запрещено проживать в Москве; на странников распространены законы о бродяжничестве и т. д.

Царская власть, господствующая официальная церковь в лице Синода и его обер-прокурора Победоносцева и полиция объединились в преследовании раскольников. В этих условиях картина Сурикова производила незабываемое впечатление на зрителей.

Передовое общественное мнение, прогрессивная критика высоко оценили гениальную картину Сурикова. Совсем иной была оценка официально-церковных кругов. Так, автор статьи «Значение женщины в истории возникновения раскола», начав с упреков по адресу Морозовой, Урусовой и Даниловой, а также по адресу романистов, сочувственно описывающих боярынь-раскольниц, писал о «Боярыне Морозовой». «Не далее как в 1887 году в Москве на передвижной выставке обращала на себя внимание публики картина г. Сурикова, изображающая один момент из дела Морозовой, смысл и цель которой были очень прозрачны, чтобы не сказать, что она была написана с целью пропаганды (посредством кисти художника) раскола и, действительно, могла достигнуть этой цели»¹⁵.

Эти обвинения клерикалов, конечно, нелепы, но являются свидетельством того, что удар Сурикова, направленный против полицейского принуждения и казенного православия, попал в цель. Однако при всей его злободневности в условиях тогдашней общественной борьбы с насилиями, чинимыми царскими властями над старообрядцами, идейное содержание суриковской картины неизмеримо шире, чем только эта, одна из ее граней, вызвавшая нападки церковников.

Огромное общественное значение картины «Боярыня Морозова» определяется всем фоном идейной борьбы того времени. 80-е годы наряду с реакционной политикой самодержавия при Александре III отмечены также вырождением народничества, отказом народнической интеллигенции от борьбы с царизмом, распространением в печати призывов о невмешательстве в политику, о непротивлении, об уходе от «больших дел» и замене их «малыми делами». Это была, пишет Н.А. Рубакин, эпоха таких девизов, как «чего изволите» («Новое время»), «надо погодить» («Неделя»). Течение, выражаемое публицистами «Недели», сводилось к трем главным тезисам: к теории малых дел, к постепеновству и к самоусовершенствованию (вместо коренной перемены политического и социального строя). «Надо брать от жизни только то, что она сама дает, надо удовлетворяться наличными общественными отношениями, памятуя, что лбом стены не прошибешь, с этой стеной надо примириться и «делать дело» только в отгороженном ею пространстве»¹⁶.

Против этой программы идейного крохоборчества выступал в 80-х годах Н. Шелгунов, ее опровергали своими произведениями лучшие русские писатели и художники, не утратившие и в годы реакции веры в размах народных движений, в мощь русских характеров, еще недавно проявившуюся в отваге героев-революционеров 70-х годов. Задуманная еще в период революционного подъема, суриковская «Боярыня Морозова» воскрешала героическую тему и в годы мертвящей реакции.

Характерно также, что для своей картины в качестве главной фигуры, дерзнувшей вступить в единоборство с царской властью, Суриков избирает Морозову — женщину Древней Руси, самоотверженно восставшую против царя и господствующей церкви, отклонившую всякие компромиссы с царской властью и со своей совестью и смело идущую на гибель во имя той идеи, в правоту которой она свято верит¹⁷. Такой взгляд на непреклонную силу духа женщины (подтвержденный действительным фактом XVII века) не случайно созрел у художника в 80-е годы XIX века, еще раз свидетельствуя о глубокой связи искусства Сурикова с актуальными проблемами современной ему жизни. У всех в памяти было бесстрашие и самоотверженность участниц движения революционного народничества — Софьи Перовской, Веры Фигнер, Веры Засулич и других передовых женщин России 70—80-х годов, чья борьба против царской власти завершалась тюрьмой, ссылкой, смертной казнью¹⁸. Суриков в «Боярыне Морозовой» не «осовременивает» историю, он воссоздает Древнюю Русь XVII века во всей конкретности эпохи и характеров. Но именно проникновение в противоречия его современности, наблюдение за героической борьбой его современниц помогли художнику по-новому взглянуть на историческое прошлое, натолкнули его мысль на определенные события этого прошлого, в которых проявилось бесстрашие, самоотверженность и активная роль женщины Древней Руси.

Картина производила сильное впечатление на современников и в том числе на революционную часть зрителей. Интересен отзыв В. Фигнер, которая впервые познакомилась с суриковской «Боярыней Морозовой» в ссылке, куда ей привезли гравюру с картины. «Гравюра производила волнующее впечатление, — вспоминала Фигнер. — В розвальнях, спиной к лошади, в ручных кандалах Морозову увозят в ссылку, в тюрьму, где она умрет. Ее губы плотно сжаты, на исхудалом красивом, но жестком лице — решимость идти до конца; вызывающе, с двуперстным крестным знамением поднятая рука, закованная в цепь. Гравюра говорит живыми чертами: говорит о борьбе за убеждения, о гонении и гибели стойких, верных себе. Она воскрешает страницу жизни... 3 апреля 1881 г. Колесницы цареубийц... Софья Перовская»¹⁹.

«Боярыня Морозова», гениальное произведение живописи, правдиво воссоздавшее историческое прошлое России XVII века и выразившее передовые идеи своего времени, было создано Суриковым вопреки господствовавшим силам реакции, в годы преследования демократических идей правительством Александра III.

Примечания

1. В.И. Ленин, Соч., т. 5, стр. 40—41.

2. «История СССР», т. II. Под редакцией М.В. Нечкиной. М., 1940, стр. 599.

3. А. Корнилов, Курс русской истории XIX века, ч. III. М., 1914, стр. 305—306.

4. М.Н. Покровский, Предисловие к книге «Письма Победоносцева к Александру III», т. I. М., 1925, стр. IX.

5. См.: С. Мельгунов, Старообрядцы и свобода совести. Исторический очерк. М., 1907, стр. 6.

6. В «Историческом вестнике» высмеиваются «доводы о необходимости держать раскол в стеснении» («Исторический вестник», 1882, кн. 12, стр. 840). «Голос» объявляет несправедливым притеснение людей, «верных исповеданию своих отцов», и требует веротерпимости («Голос» от 7 (19) февраля 1881 г., № 38. См. также «Голос» от 19 февраля (3 марта) 1881 г., № 50).

7. «Литературные заметки». — Газ. «Порядок» от 14 марта 1881 г., № 72.

8. Газ. «Порядок» от 2 марта 1881 г., № 60 (см. также газ. «Порядок» от 24 августа 1881 г., № 54).

9. Газ. «Порядок» от 2 марта 1881 г., № 60.

10. П.И. Мельников. Счисление раскольников. — «Русский вестник», т. 73, 1868, № 1—2, стр. 408, 409.

11. Д. Мордовцев, К слову об историческом романе и его критике. (Письмо в редакцию.) — «Исторический вестник», 1884, ноябрь, стр. 642—651.

12. Д. Мордовцев, К слову об историческом романе и его критике. — «Исторический вестник», 1884, ноябрь, стр. 648—650.

13. См. «Обзор деятельности ведомства православного исповедания за время царствования императора Александра III», Спб., 1901, стр. 253, 256, 257, 265, 268, 275, 276, 281, 293, 298, 300.

14. См. «Обзор деятельности ведомства православного исповедания за время царствования императора Александра III», стр. 275. В 900-х годах преследование старообрядцев продолжалось. Ленин писал в связи с прениями в Государственной думе о старообрядческих общинах, что речь епископа Евлогия, направленная против свободы проповеди для старообрядцев, против явочного порядка открытия старообрядческих общин и против наименования старообрядческих духовных лиц священнослужителями, — есть «чистейший клерикализм» (см. В.И. Ленин, Соч., т. 15, стр. 383).

15. П. С-въ, Значение женщины в истории возникновения раскола. — «Миссионерский сборник», Рязань, 1891, ноябрь — декабрь.

16. Н.А. Рубакин, Среди книг, ч. I, Спб., 1911, стр. 236.

17. В печати отмечалась связь «Боярыни Морозовой» с событиями современной художнику эпохи (Сторонний зритель (Н. Александров), Стадное развитие. — «Художественный журнал», т. X, 1887, апрель).

18. С.Н. Гольдштейн, Произведения Сурикова в оценке современной ему критики. — Сб. «В.И. Суриков», М., изд. Академии художеств СССР, 1948; М.П. Сокольников, Идеи и образы «Боярыни Морозовой», там же; Т. В. Юрова, К вопросу о замысле картины «Боярыня Морозова» В.И. Сурикова. — Журн. «Искусство», 1952, № 1.

19. В. Фигнер, Полн. собр. соч. в шести томах, т. 1 Запечатленный труд. М., 1928, стр. 252—253.