«Дети солнца»

Из далекой Сибири М. Горький получал письма от молодого революционера С. Малышева. В одном из этих писем, посланных в начале первой империалистической войны, есть интересная фраза, касающаяся совместного портрета М. Горького и М.Ф. Андреевой:

«Очень прошу вас, дорогой Алексей Максимович, пришлите мне свою карточку. У меня здесь нет ее. Стоит на столе у меня моя Нинка, а рядом с ней у меня всегда стояла Ваша карточка с портрета Репина с Мар. Фед., но теперь нет».

Это очень интересное замечание. Считалось, что совместный портрет Репин не закончил. Есть фотография, она относится к лету 1905 года. Горький и М.Ф. Андреева позируют Репину, который сидит у мольберта, а на холсте — угольный подготовительный рисунок: Мария Федоровна, а рядом с ней, чуть ниже, — Горький. Потом совместный портрет Репин отставил и написал одну Андрееву. Но первый вариант, очевидно, сфотографировали, и он даже совершил такое большое путешествие — попал на стол в комнату к сосланному в Сибирь революционеру. Какова его судьба сейчас — неизвестно. Может быть, набросок остался, а Андрееву Репин начал писать на новом холсте.

Несмотря на большую занятость, Горький, живший тогда в Куоккале, находил время бывать у Репина.

5 июня 1905 года Горький читал в «Пенатах» свою новую пьесу «Дети солнца», написанную в тюрьме после «Кровавого воскресенья».

Репин зарисовал Горького. Это рисунок итальянским карандашом, подцвеченный сангиной. Горький — с маленькой бородкой, которая выросла у него в тюрьме.

В тихую обитель художника, в его «Пенаты», удаленные от бурных событий, писатель пришел прямо из Трубецкого бастиона и прочитал пьесу, в которой показал все ничтожество, все пустозвонство либеральной буржуазной интеллигенции. Он имел право бросить такой упрек, потому что сам вышел из низов и первый написал листовку протеста против расстрела 9 января.

Горький раскрыл глаза Репину не только на буржуазную либеральную интеллигенцию, но и на него самого, как бы показал ему лицо автора картины «Какой простор!».

В письмах к друзьям пятого и шестого годов у Репина начинает появляться новая нотка боязни насилия. 11 ноября 1905 года он писал Жиркевичу:

«Слава богу! Свобода завоевана. Я боюсь теперь исторического возмездия. Угнетенный раб через Прометея овладел огнем».

Или через год, 26 июня 1906 года, к тому же Жиркевичу:

«Ох, идет, идет грозная сила народа. Фатально вызывают это страшилище невежды-правители, как вызывали японцев, и так же будут свержены со всей их гнусной и глупой интригой».

Как эта тревога похожа на ту, что изобразил Горький в своей пьесе! И Репин, слушая красивую болтовню Протасова из «Детей солнца», не мог не находить с ним у себя родственных черт. Выспренние слова о свободе, образовании, культуре и страх перед грубым возмездием народа, для которого они, интеллигенты, ничего не сделали, от которого оторвались. Как все это походило на его собственные настроения растерянности и даже страха перед неизбежными действиями восставшего народа!

Карикатурист Реми в рисунке, опубликованном 18 сентября 1905 года в «Петербургской газете», изобразил Горького ведущим за руки Репина и Леонида Андреева. Карикатурист назвал свой шарж «Дети солнца». Для этого были основания.

Новая пьеса Горького произвела и на Репина очень большое впечатление. Мы смотрим на рисунок, сделанный в 1906 году. На самом рисунке подпись печатными буквами — «Трудовик». Набросок этот показывает мастерового в жилетке с лицом мстительным и озлобленным. Он смотрится как прямая иллюстрация к пьесе «Дети солнца», — это слесарь Егор, в котором писатель олицетворяет грозную, карающую народную силу. Репин нарисовал это с той долей испуга, какую он тогда испытывал перед пробуждающимся народным гневом, и вместе с тем с присущей ему справедливостью.

Репинский эскиз расстрела демонстрации, где изображен человек с поднятыми ввысь руками подле убитого юноши, — тоже мотив из «Детей солнца».

И не под впечатлением ли пьесы «Дети солнца» эскиз картины «Манифестация 17-го октября 1905 года» впоследствии был резко изменен?

Многим казалось загадочным появление этой картины. Написана она в годы 1907—1911, в годы самой черной реакции. И непонятным было, почему после моря крови и дикого произвола царизма, последовавшего за изданием манифеста, Репину захотелось вновь изобразить этот день как ликование толпы. Ведь больше ни у кого не сохранилось иллюзий относительно реальности «свобод», дарованных конституцией. Виселицами и кандалами отмечено шествие этих «свобод» по закрепощенной России.

Когда Репина попросили рассказать о своей новой картине, он сделал это в интервью, данном корреспонденту газеты «Биржевые ведомости» в июне 1911 года:

«Моя большая картина «Манифестация» пришлась не ко двору нынешнему настроению… На всякую смелую выходку жизни смотрят с недоверием теперь. Зажиточному обывателю всюду мерещится социализм…

…Восторг нашей молодой конституции. Доверчиво возликовали горячие сердца — вот и царский портрет понесли в процессии. Что же тут преступного? Опасного? Молодежь, влюбленная в идею свободы».

Как иначе мог ответить художник корреспонденту газеты, который завтра же опубликует эти ответы. Может быть, он и сам совершенно был убежден в том, что изобразил манифестацию людей, воздающих хвалу царскому манифесту? Но ведь прошло уже много лет самого гнусного произвола, который последовал за этим манифестом, и об этом не мог не знать стареющий художник даже в своем удаленном от жизни уголке. Нет, он именно все это знал, и кисть его, как всегда, не могла солгать.

Сравним эскиз с картиной.

По общей композиции они очень похожи. Так же на зрителя лавиной плывет разноцветная толпа. Так же она подняла на руках человека, держащего что-то черное, потом ставшее разорванными кандалами. На первом плане — две фигуры обнявшихся девушек, одна в черном, другая в желтом платье. Они выглядят скромнее, чем пышно разодетые дамы в картине.

Наконец самое существенное отличие — на эскизе справа группа матросов с большими медными трубами. Репин, конечно, не мог не слышать о восставших матросах на корабле «Броненосец Потемкин». По первой мысли, после издания манифеста, он, видимо, хотел изобразить ликование толпы, состоящей из более демократических слоев общества. Матросский оркестр играет славу завоеванию свободы.

Но в картине матросов нет. Вместо них Репин написал каких-то восторженных юнцов, самозабвенно что-то поющих. Это гимназистики, студенты-белоподкладочники, чиновники.

Стала иной и группа персонажей первого плана. Теперь это экзальтированные барыни в роскошных туалетах. Вот кому дарована конституция, вот для кого она — радость.

И, наконец, человек, который жеманно и театрально потрясает разорванными кандалами, поднятый на руках толпой. Это освобожденный из тюрьмы. Но почему же он одет с иголочки, сверкает его крахмальная манишка и манжеты, словно он только что вышел из театра, а не расстался с тюремной камерой?

Когда внимательно всмотришься в картину, то загадки больше не остается. Репин написал ту же интеллигенцию, которой Горький посвятил свою пьесу. Вот они, «дети солнца», умеющие говорить красивые слова, болтать о свободе, болтать без конца и края, — и только. Еще раз с присущей ему жестокой откровенностью Репин показал прекраснодушную, никудышную либеральную интеллигенцию, которая отшатнулась от революции при первом же столкновении с народным гневом.

Все население этой картины — те пенатские гости Репина, которые облепили его, как ракушки старый корабль.

Держась где-то очень близко около сатирического изображения, Репин все же дал реальное представление о той части общества, которая не хотела революции, боялась ее и вполне довольствовалась пустозвонными обещаниями куцей конституции.

В центре картины виднеется белобородая голова Стасова, улыбающегося ласково, мягко. Он попал в эту компанию не напрасно. При всем своем пламенном радении о судьбах русского искусства он сам в своих политических идеалах не шел дальше конституции.

Настроение неуверенности, растерянности и даже страха перед лавиной народного гнева не покидало Репина все годы, когда он писал эту картину. Оно очень ясно выразилось в письме, посланном Стасову 28 мая 1906 года:

«Как жаль, что теперь время боевое: не до картин, не до украшений, когда все наши лучшие великие драгоценности ничем не гарантированы от гибели, — бог знает, что ждет нас впереди».

О том, какая неразбериха царила в это время в голове у Репина, говорит план картины «Освобожденная Русь», идею которой ему предложил Стасов. К счастью, картина эта не была написана, хотя Репин, отнесшийся поначалу к ней хладнокровно, потом загорелся и уже упорно занимался поисками композиции. Репин позабыл неудачу, постигшую его со «Славянскими композиторами», и вновь воодушевился желанием написать нечто подобное.

Желание было самое похвальное. В декабре 1905 года эта картина мыслилась в виде группового портрета людей, жертвовавших на протяжении многих лет своей жизнью для блага народа. Здесь должны были присутствовать все, кто восставал против тирании, начиная с декабристов и кончая революционерами двадцатого века. Но самое любопытное, что в центре этой нелепой картины Стасов предлагал поместить Великого Льва, и Репин с ним восторженно согласился. И это в те дни, когда резко отрицательное отношение Толстого к первой революции стало общеизвестным.

Но друзья не замечали всей печальной комичности своего замысла. Письма летели одно за другим. Репин просил Стасова подбирать ему портреты будущих персонажей картины. Он даже перенес на холст первые наброски эскиза.

В этом факте тоже проявилась огромная путаница во взглядах Репина, но одновременно и его постоянное неугасающее тяготение к революционной теме.

Работа над картиной приостановилась со смертью Стасова. Ушел человек, воодушевлявший Репина на этот труд. Критику казалось, что эта картина может стать антиподом к «Государственному совету». Но ведь такое противопоставление чиновничьей бюрократической машине Репиным было написано еще раньше. В «Запорожцах» выражена эта идея гораздо выпуклее, чем она могла бы осуществиться на полотне, где главным революционером фигурировал бы «помещик, юродствующий во Христе».

В эти годы Репин все еще ездил в Академию, бывал в своей мастерской. В пятом году после приезда из Италии он подал заявление об освобождении от профессорства. Но потом его уговорили, и он вернулся 1 июля 1906 года, чтобы 1 ноября 1907 года окончательно расстаться с Академией.

Внешне этот уход Репин объяснил желанием посвятить себя исключительно творчеству. Так оно отчасти и было. Но существовали и другие причины, по которым художник отстранился от педагогической деятельности.

По-прежнему мастерская Репина была самой многочисленной и в нее попадали не все желающие. Но все чаще Репин испытывал какую-то отчужденность учеников.

Г.И. Горелов, ученик Репина, вспоминающий с большой благодарностью о времени, проведенном в его мастерской, рассказывает о том непосредственном поводе, который послужил причиной окончательного ухода Репина из Академии.

В академической чайной ученики часто собирались побеседовать со своим профессором. Репин любил эти встречи, охотно вступал в споры с молодежью, сам при этом молодея.

Но однажды произошла беседа, которая привела Репина к решению покинуть Академию.

Ученик Лепилов сказал своему учителю очень горькие слова. Он говорил о том, что имя Репина влечет к себе всех молодых, они мечтают попасть к нему в мастерскую, с трудом этого добиваются, а потом художниками не становятся и даже иногда оставляют Академию, разочарованные в своем призвании.

Можно ли сказать учителю слова больнее?

Репин не щадил времени и сил, часто бывал в мастерской, старался, как мог, передать ученикам свой опыт и знания. Оказывается, все это впустую, он лишь портит учеников, которые по его вине разбегаются из Академии. И Репин ответил так:

— Было бы несправедливо бросать обвинение писателям, которые хотели бы научиться писать так, как пишет Толстой, а, учась у него, они все-таки не сделались бы Толстыми, и Лев Николаевич в этом был бы не виноват.

В ответе этом было много справедливого. Многие ученики брали от Репина все, что он мог дать. Нужно только уметь у него учиться, а таким умением обладал не каждый.

Но обвинение произнесено. Несмотря на то, что другие ученики с Лепиловым не соглашались, Репин понял, что в своей мастерской он больше не нужен.

Другое замечание — ученика Верхотурова — подлило масла в огонь. Тот сказал, что ученики очень нуждаются, порой у них нет денег на еду, а из профессорских квартир всегда так маняще вкусно пахнет. Да и живут профессора в квартирах из десяти комнат, а ученикам и писать негде.

Справедливость этого упрека отрицать было трудно. Репин не забыл поры своего полуголодного ученичества. Может быть, именно в этом коротком, но таком неприятном разговоре ему представилось, как многое отделяет его сейчас от тогдашнего бедного, безвестного ученика. Вспомнилась анфилада комнат его казенной квартиры, и он тут же решил со всем этим расстаться. Он сказал:

— Отныне квартиру в Академии я занимать не буду и отдам ее ученикам для работы.

Так окончился этот тяжелый разговор. Репин ушел из чайной в смятенном состоянии. К метаниям, сомнениям и колебаниям последних лет прибавился и этот ропот молодежи.

Хотелось чьей-то большой и умной поддержки, чьих-то сильных, направляющих слов.

Репин поехал в Ясную Поляну. Потянуло к Толстому. Вслед за ним выехала делегация учеников Академии. Просили Репина вернуться. Но на сей раз он был непреклонен. Решение бесповоротно — профессор Академии Илья Ефимович Репин оставил мастерскую и перестал учить молодых художников.

Но не у Толстого было искать художнику ответа на мучившие его вопросы. Какую ясность мог внести в его седеющую голову хозяин Ясной Поляны, если сам он напугался революционных событий и отнесся к ним откровенно враждебно?

И кто знает, очутись в ту пору рядом с Репиным человек, который проник бы в его смятенные мысли, поддержал его в поисках правды и умно, чутко подтолкнул на ясную дорожку, еще не одну яркую вспышку дал бы миру его могучий талант. Но такого человека не оказалось. Рядом была Нордман со всеми ее кликушествами и вздором.

Репин вернулся в «Пенаты», не обретя так нужного ему для творчества равновесия, ясности мысли.

Горького уже не было в России, да он заметно начал остывать в своих отношениях к Репину, видя его раздвоенность.

А в мастерской стояли начатые картины: шла ликующая толпа болтунов о свободе, Христа искушало какое-то страшное чудище, валялись эскизы неосуществленной затеи с картиной «Освобожденная Русь».

Репина снова неудержимо потянуло к своим вольным, бесстрашным казакам, с которыми он, сожалея, расстался, закончив картину «Запорожцы». Отставив все другие замыслы, художник с большим воодушевлением принялся за начатую еще в девяностых годах картину, в которой, как со старыми хорошими друзьями, встретился с необузданно смелыми и веселыми казаками.

На другом холсте в это же время писалось «17 октября 1905 года». Там — аристократы духа, «дети солнца». А здесь в огромной лодке, разрезающей высокую волну, наперерез этой волне, преодолевая клокочущее море, напрягая все силы, гребут отважные, веселые, не боящиеся опасности люди. Красивый, мужественный, непобедимый народ.

Нам рассказала об этой картине, О.А. Лясковская — историк искусства, написавшая много работ о Репине. Она видела ее на выставке, и картина тогда производила очень хорошее впечатление. Было прекрасно написано море, изгиб волны, обнаженная спина казака. Репин писал гладким мазком, в манере его старых вещей. Художник возлагал много надежд на это полотно и был очень удручен тем, что оно никем не принято.

Но после неудачи на выставке Репин заново переписал свою картину — и вконец ее испортил. Она, по-видимому, находится за границей.

На одном полотне обличение немощи, фразерства и предательства либеральной интеллигенции. На другом — гимн мужеству, силе, вольности.

Таким был великий Репин в своей мастерской, когда оставался один на один с картинами и сбрасывал с себя муть человеческих влияний, отдаваясь исключительно своему мудрому и чистому таланту живописца.

Но порыв этот никем не был оценен. Не заметили зрители, побывавшие на передвижной выставке в 1908 году, и тех композиционных живописных исканий, которым художник придавал такое большое значение.

Горечь этой неудачи Репин переживал очень тяжело. Он писал художнику Куренному 3 января 1909 года:

«Картину мою только близкие товарищи одобряли (Суриков, Касаткин), а критики предъявили свои требования — картину рассматривать не удостаивали: не прежний Репин.

Действительно не прежний: прежде я ставил типы, экспрессии, а самая картина выходила — ладно; а если гармонии не было, ее и сам я уже не смел требовать от картины своей, а зритель развлечен был другим. Ставились лица, характеры, экспрессии — композиция обыкновенно у меня не вытанцовывалась… В этой «Черноморской вольнице» я более всего работал над композицией и гармонией… Оказалось — это еще мало кому чувствительно; никому не требуется — относится к технике дела, технике доброго старого времени: теперь уже иначе глядят, иначе работают. Над этими вечными вопросами искусства стараются не останавливаться, чтобы не потерять задора невежды… виноват, смелости и самобытности».

Значение этой картины в творчестве Репина гораздо больше, чем ей придавалось до сих пор. Независимо от ее чисто живописных качеств, она более эскизов, непосредственно откликающихся на революционные события, раскрывает внутренний мир художника. Репин, «ваше превосходительство», живущий в занесенных снегом «Пенатах», побаивался возмездия народного. Репин, стоящий с кистями и палитрой перед холстом, возвеличил народ, его отвагу и напор. Это старые, знакомые ему образы, но он пытается найти в них новое звучание.

Он вновь обращался к окружающей жизни. Но в захолустной финской провинции мало было в этом смысле пищи для наблюдений. Однако в 1906 году Репин написал два портрета и назвал их «Трудовик» и «Жена трудовика». Предполагают, что Репин изобразил на них представителей партии трудовиков в Государственной думе.

Это предположение мало похоже на правду. Кроме простого совпадения названий, здесь ничего общего нет. Художнику хотелось приблизиться к изображению людей труда. Он написал женщину с усталыми руками, утомленным взглядом. Она вдоволь наработалась и теперь тяжело опустилась на стул. В «Трудовике» тоже показан человек, хорошо знающий, что такое упорный, тяжелый труд. Но это уже люди, у которых ясно чувствуется сознание своей цели.

То, что название этих портретов не имеет никакого отношения к партии трудовиков, подтверждается хотя бы тем, что разобранный уже нами рисунок, иллюстрирующий пьесу горького «Дети солнца», также имеет название «Трудовик».

И, наконец, еще один этюд назван Репиным «Женщина-трудовик». Подпись сделана латинским шрифтом, рисунок датирован 1906 годом и находится в коллекции Миллера в Праге. По свидетельству А. Замошкина, видевшего этот этюд, «он написан смело, живописно, лицо хорошо вылеплено. По-видимому, в этом этюде Репин хотел дать образ женщины труда, волевой, с суровым взглядом ясных глаз. Одета она в куртку, через плечо перекинут ремень. Лицо женщины напоминает лицо «Жены трудовика» на этюде, находящемся в Русском музее». Только напоминает, может быть, чертами лица, но не характером образа. Твердый взгляд, решительный и смелый облик женщины из народа, стойкой, целеустремленной, облик женщины-борца.

Двойственность, которая была характерна для Репина, отмечалась его друзьями. М.М. Антокольский писал об этом Стасову в конце 1899 года:

«…у него то, что Байрон говорил о себе: две души в одном теле».

Иногда побеждал один Репин, чистый, ищущий, влекущийся ко всему новому, — тогда появлялись прекрасные произведения, взлет творчества; если же верх одерживал другой Репин, колеблющийся, растерянный, испуганный, — на холсты пробирались чуждые ему сюжеты, символика, в которой он не был силен, художник падал с только что отвоеванных высот.