«Пенаты», занесенные снегом…

Никогда еще с такой выпуклой определенностью не выступала противоречивость натуры Репина, как в дни первой русской революции. Словно два человека уживались в одном теле, так по-разному мог думать, писать, говорить и поступать великий художник.

Если представить себе картины Репина, создавшие неповторимый по силе и обаянию образ революционера, то не возникнет никаких сомнений в том, что художник должен был бы слить с революцией свои думы и свой талант.

Разве могло быть иначе, когда картинами своими, этим сильнейшим оружием революции, он призывал к свержению самодержавия, к уничтожению тирании? Что, кроме ликования и большого творческого подъема, могли вызвать в художнике великие события его пробудившейся родины? Ведь именно к пробуждению звал Репин крестьян в своей картине «Крестный ход в Курской губернии». Он знал, кто душит свободу, и написал как бы сидящими в кровавом болоте тех, кого выбросит из этих золоченых кресел пробудившийся к действию народ.

Логикой вещей все звало Репина приветствовать революцию, а она застала его на редкость растерянным, мечущимся.

Сразу после кровавых событий он просил в письмах ко всем знакомым не величать на конвертах «его превосходительством», а писать просто имя, отчество и фамилию.

И вместе с такой просьбой Репин шлет письма, в которых с прежней силой негодования клеймит самодержавие. Он пишет 11 января 1905 года письмо А.П. Ланговому — врачу и коллекционеру картин:

«Вот времена! Не ждали так скоро… Четвертый день без газет и без известий… Эти отродья татарского холопства воображают, что они призваны хранить исконные русские идеи. Привитое России монгольское хамство они все еще мечтают удержать (для окончательной погибели русского народа) своей отсталой кучкой бездарностей, пережитком презренного рабства… Невозможно, чтобы европейски образованный человек искренне стоял за нелепое, потерявшее всякий смысл в нашей сложной жизни самодержавие — этот допотопный способ правления годится только еще для диких племен, неспособных к культуре. Россия же со времен Иоанна Грозного не покладая рук выбивается из этого татарского ига».

И через несколько дней в письме к Стасову:

«Как невыносимо жить в этой преступной, бесправной, угнетающей стране! Скоро ли рухнет эта вопиющая мерзость власти невежества».

После январских событий арестован Максим Горький. А человек этот вошел в жизнь Репина как большая и увлекательная страница его биографии. Писатель и художник познакомились в октябре 1899 года. Тогда же Репин написал портрет Горького. Он не очень удачен и не окончен, слишком уж был Репин увлечен своими разговорами с Горьким.

Не успев наговориться вдоволь с писателем, он шлет ему письмо на другой же день после отъезда Горького из Петербурга. Чувствуется, что разлука эта была очень некстати:

«Как Вы меня опечалили Вашим отъездом! Я все еще мечтал и побывать с Вами в музее Ал. III-го (сейчас Русский музей), и докончить Ваш портрет, и повидаться…»

«…Я так счастлив, что познакомился с Вами! Часы, проведенные с Вами, не только не разочаровали меня, как это иногда бывает при знакомстве с автором интересных произведений — нет, мой интерес к Вам возбужден в большей степени от личного знакомства».

Прочитаны три тома рассказов Горького. Очень хочется Репину узнать, как возникали некоторые из них. Знакомство с писателем совпало с мятежной порой в жизни Репина. Совсем недавно он вернулся из Иерусалима, куда ездил за этюдами к своей картине «Иди за мной, Сатано!». Самые жаркие споры происходили у него с «Миром искусства». Разговоры с Горьким были той освежающей струей, к которой тянулось его существо, у него хотел он получить ответ на вопрос, который гложет с особой силой. И во втором письме к Горькому Репин спрашивает, не порождает ли «охлаждение к искусству сведение его на средства к достижению общего блага?».

Горький делится с художником своими мыслями о назначении искусства. Он пишет:

«Я не знаю ничего лучше, сложнее, интереснее человека. Он — все. Он создал даже бога. Искусство же есть только одно из высоких проявлений его творческого духа, и поэтому оно лишь часть человека. Я уверен, что человек способен бесконечно совершенствоваться, и вся его деятельность — вместе с ним тоже будет развиваться, — вместе с ним из века в век. Верю в бесконечность жизни, а жизнь понимаю как движение к совершенствованию духа…»

С тех пор Репин находился под обаянием своеобразной, сильной и талантливой личности Горького. Он делает иллюстрации к «Зазубрине».

Влияние на Репина двух таких гигантов, как Толстой и Горький, — перекрестное, взаимоисключающее влияние. Иногда побеждал первый, вкупе с домашним влиянием Нордман, — и тогда художника влек к себе мерзкий холст «Иди за мной, Сатано!». Потом побеждал второй, — и тогда на выставке в Таврическом дворце, открывшейся в марте 1905 года, появлялся портрет Горького, сама демонстрация которого была актом большого гражданского мужества: Горький только что вышел из тюрьмы после январских арестов.

Горький и Репин продолжали и позже интересоваться друг другом, переписывались, встречались, расспрашивали у общих друзей о новинках в творчестве каждого.

Но в 1905 году, видимо, от зоркого наблюдения Горького не ускользнула половинчатость, а порой и непонятная осторожность в поведении Репина, и в письме к К.П. Пятницкому из Москвы проскальзывает эта нотка несколько измененного отношения к художнику: «Пишет меня Серов — вот приятный и крупный человек! Куда до него Репину!» Это замечание сделано, конечно, не только при сравнении живописных качеств двух знаменитых художников. Горький имел в виду и смелое, прямое поведение Серова в 1905 году, его гражданское мужество и противопоставлял его поведению Репина.

Очень трудно прийти к определенной оценке Репина в эти годы, так как почти в каждом своем поступке он бывал двойственным. Днем, возмущенный вольностями учеников Академии, с жаром требует исключения Савинова — главного зачинщика беспорядков, а вечером на другом заседании совета Академии произносит не менее горячую речь в защиту того же Савинова. По воспоминаниям очевидца этого события ученика Репина — Кардовского, их учитель и днем и вечером был одинаково искренен.

Заметно охладел к Репину и Валентин Серов после январских событий.

Из окон Академии 9 января Серов видел, как войска стреляли в толпу на 5-й линии Васильевского острова, и «с тех пор, — по воспоминаниям Репина, — даже его милый характер круто изменился: он стал угрюм, резок, вспыльчив и нетерпим; особенно удивили всех его крайние политические убеждения, появившиеся у него как-то вдруг. С ним потом этого вопроса избегали касаться».

Перемена убеждений вызвала к жизни и большую творческую деятельность Серова. Он сотрудничает в сатирическом журнале «Жупел», и там напечатан его знаменитый рисунок «Солдатушки, бравы ребятушки». Он делает эскизы, изображающие январский расстрел, он пишет «Похороны Баумана» и создает уничтожающую карикатуру на Николая II.

Все это делает ученик Репина, который пришел в его мастерскую ребенком и впитал за долгие годы обучения демократические принципы учителя. Не о таких ли рисунках министр внутренних дел Дурново рапортовал: «Самые рисунки возбуждают к восстанию».

Когда перелистываешь пожелтевшие страницы сатирических журналов 1905—1906 годов, бросается в глаза то, что лучшие рисунки принадлежат ученикам Репина.

Знаменитый рисунок Билибина, изображающий осла в раме царского портрета, «Ну, тащися, Сивка» Кардовского. Рисунки Кустодиева, Горюшкина-Сорокопудова, Любимова и пр.

А учитель, как поступает он?

Удрученные кровавыми событиями, В. Серов и В. Поленов письменно протестовали против того, что расстрел совершался по указанию великого князя Владимира, шефствовавшего над Академией художеств. Два честных художника громко выразили свое возмущение поведением великого князя Владимира. Они послали в совет Академии такое письмо:

«18 февраля 1905 года

Милостивый государь граф Иван Иванович! Посылаем Вам при сем заявление, которое покорнейше просим Вас огласить в собрании Академии.

Примите уверение в нашем совершенном почтении.

В. Поленов, В. Серов

В собрание императорской Академии художеств

Мрачно отразились в сердцах наших страшные события 9 января. Некоторые из нас были свидетелями, как на улицах Петербурга войска убивали беззащитных людей, и в памяти нашей запечатлена картина этого кровавого ужаса.

Мы, художники, глубоко скорбим, что лицо, имеющее высшее руководительство над этими войсками, пролившими братскую кровь, в то же время стоит во главе Академии художеств, назначение которой — вносить в жизнь идеи гуманности и высших идеалов».

Репин отказался подписать это письмо и ответил Поленову:

«24 февраля 1905 года. Дорогой Василий Дмитриевич, я бы с удовольствием подписался под Вашим заявлением, если бы не знал, как оно далеко от правды. Войска в экстренных случаях выдаются в полное распоряжение полиции. И великий князь ничего не знал о том, что будет, — это уж не его компетенция…»

Поленов не согласился с другом. Они проверяли свое обвинение по разным источникам. «Все в один голос называли Владимира». Даже немецкие газеты прозвали это событие «Владимирские дни». Один Репин, живя в своих «Пенатах», занесенных снегом, наивно спрашивал: «При чем же тут великий князь?»

В. Серов, возмущенный тем, что их заявлению в Академии не дали хода и не огласили его на общем собрании, в знак протеста вышел из состава Академии, а вслед за этим заявил о своем отказе принимать дворцовые заказы.

С тех пор в отношении его к Репину исчезла прежняя сердечность. Он не мог простить своему учителю такого отхода от принципов, которым сам научил его. Серов высказывал в письме к Остроухову, что в его понимании Репин поступал трусливо. Вот как звучит это горькое обвинение: «Земцев уже притягивают к суду — теперь очередь за городскими… А затем за профессорами, ввиду чего, кажется, Илья Ефимович Репин собирается покидать союз профессоров. На мой взгляд, Илья Ефимович ни больше ни меньше, как просто наше «Новое время» (это была газета открыто реакционного направления). Письмо, в котором подписан приговор ученика своему учителю, имеет дату 8 августа 1905 года.

Так поступал Серов. Большой друг Репина Поленов жил в гуще революционных событий. Он бывал на встревоженных декабрьских улицах Москвы и зарисовывал исключительные по важности события в свой альбом художника.

А Репин, движимый желанием уклониться от событий и не очутиться в их гуще, в сентябре 1905 года уехал в Италию. Внешним поводом этой поездки была болезнь Нордман. Но причина была глубже. Сумятица и неразбериха, происходящая в Академии, грозное нарастание событий пугали Репина, и он предпочел в эти трудные дни побыть вдали от родины.

Из Италии Нордман писала Тархановой-Антокольской, что они следят за событиями по газетам, слышали, что ожидается новая забастовка; тревожась о друзьях, они предлагали в случае надобности поселиться у них в «Пенатах»; прилагалось при этом письмо к дворнику со всеми распоряжениями.

В одном из своих писем от 10 октября 1905 года Нордман писала: «Читаем газеты и все мечтаем о Думе».

Они мечтают о Думе, а Репин пишет Нордман, держащую перо и изображающую вдохновение, на фоне осеннего сада. О Думе теперь размышлял художник, картины которого призывали к революции.

Именно в эти грозные годы Репин набрасывал эскизы картин, навеянные событиями 9 января. Ни один из них не стал впоследствии картиной, но интересно, что Репин в эти дни обратился к таким сюжетам, которых от него ждали. Вспомним замечательное письмо Стасова Нордман 21 января 1905 года:

«Что, если бы Репин нашел бы у себя, где-то в углу, те кисти, которые написали «Исповедь», «Не ждали», «Арест», — вот было бы торжество и историческая страница».

Сохранилось несколько эскизов, исполненных масляными красками. Один маленький холстик назван «Красные похороны». Здесь настроение свое художник выразил в красном цвете, разные оттенки которого изображают: в центре стоящий гроб, а вокруг него людей в красных одеждах. На этом красном фоне выделяется черная фигура оратора. Эскиз написан с большим чувством.

Эскиз «У царской виселицы» рассказывает об одном из трагических моментов возмездия самодержавия за попытку бунта.

Несколько эскизов разрабатывают тему самого расстрела на Дворцовой площади. Художник дал им разные, но близкие по смыслу названия: «Шествие рабочих», «Расстрел демонстрации» и, наконец, «Разгон демонстрации». На последнем эскизе изображен человек с поднятыми руками, упавший на колени перед трупом убитого товарища. Он обращается с мольбой или проклятием к войскам, расстреливающим толпу.

Пока нет данных, устанавливающих, когда точно писал Репин эти эскизы. Созданы они в пятом и шестом годах и говорят все о том же чудесном даре Репина, не умеющего в своем искусстве оставаться в стороне от событий, происходящих в жизни.

Хотя в одном из писем этого времени Нордман написала рядом с датой: «Пенаты», занесенные снегом», но и сюда ворвались отзвуки выстрелов и видения жертв «Кровавого воскресенья». Они оживили хладеющее сердце художника, вызвали в нем чувства, напоминающие незабвенные восьмидесятые годы. Но «Пенаты», занесенные снегом, не давали непосредственных зрительных впечатлений, и, вероятно, поэтому эскизы не воплотились в картины.