Глава тринадцатая

Характерно, что всю остроту проблем профессионального мастерства Репин почувствовал именно тогда, когда начал заниматься педагогической деятельностью.

В 1894 году началась преподавательская деятельность Репина в качестве профессора-руководителя мастерской Академии Художеств и одновременно он стал руководителем подготовительной к Академии школы на Галерной улице, субсидируемой Тенишевой¹. Это доказывает, что Репин со всей серьезностью подошел к вопросу о реформе Академии и к тем повышенным требованиям, которые теперь ставились для поступления в нее. В 1896 году Репин стал консультантом художественной школы в Смоленске².

Факты опровергают обычное представление о том, что Репин был плохим педагогом и что педагогическая деятельность не играла большой роли в его жизни. На известный промежуток времени он отдал этому делу много сил и внимания.

Очень показательны его строки в письме к Званцевой от 22 марта 1895 года: «Я вообще очень доволен и счастлив моей мастерской: это теперь самое лучшее мое развлечение. Я убеждаюсь даже, что я способен к профессорству. Общение с молодежью меня очень оживляет» радует. Я уже считаю их своими молодыми друзьями и это не фраза,, а правда...»³.

Воспоминания учеников Репина, естественно, сохранили различные суждения о нем. Он не был человеком метода и системы, но он чудесно знал все тонкости ремесла, и от ученика зависело взять у учителя то, что он давал в наглядных примерах и замечаниях.

Об этом говорят многие из его учеников, в частности, очень ясно высказывается И.С. Горюшкин-Сорокопудов: «По окончании натурного класса я поступил в мастерскую Репина. Здесь мне пришлось ближе соприкасаться с Ильей Ефимовичем, как непосредственным руководителем. Я старался как можно вернее и глубже понять его указания (многие ученики его не понимали и поэтому говорили, что он не умеет учить; но это не верно, он хорошо учил)»⁴.

Все воспоминания говорят о том, что оценки Репиным ученических работ были очень неровны: то он обрушивался на ученика с критикой, то чрезмерно хвалил слабую работу. Это в особенности всех смущало.

В воспоминаниях художника А.А. Куренного, который в то время был близок к Репину (Репин назначил его преподавателем Тенишевской школы на Галерной, а затем перевел его в Смоленск), особенно рельефно передан его разговор с художником на эту тему.

Куренной поступил в Академию Художеств из Киевской школы Мурашко, серьезно подготовленным (кроме того, он занимался полтора года у Ге). Поэтому он мог хорошо понимать замечания Репина и удивлялся, как он говорил, его «прозорливости». «...Подобная прозорливость, как бы чтение мысли своего ученика о том, что думал или что хотел преследовать ученик в своем этюде или рисунке, меня удивляла...»⁵.

Когда однажды Репин неумеренно похвалил его работу, он запротестовал. «Незаметно разговор перешел по поводу моей просьбы на лестнице, — я сказал: «Да у нас собственно все удивляются, что вы всех нас хвалите». Илья Ефимович даже покраснел, встал с места и начал шагать по комнате. Остановившись передо мной, говорит: «Вы что же думаете, что я неискренно говорю? Если бы я был уверен в себе, как немецкие профессора, а то что же вы поделаете, когда у меня не удается что-нибудь, то когда я приду в студию, мне кажется, что у всех вас лучше, чем у меня». После этого Илья Ефимович в студии пушил меня, то есть мои работы, что называется, на все корки, да и другим доставалось так, что все удивлялись, и мы бесконечно, до тонкости разбирали все критические замечания Ильи Ефимовича»⁶.

Репин потратил довольно много времени, чтобы подготовить к преподаванию Куренного, а после его отъезда в Смоленск — двух других учеников (П. Е. Мясоедова и Д.А. Щербиновского), которые заменили его в Тенишевской школе в Петербурге.

Куренной вспоминает, что в то время Репин выглядел очень молодым. «Глядя во время рассказа на Илью Ефимовича, на молодую гибкую фигуру, огромные каштановые волосы и бородку — маленькую, без седины... при сравнении его со стороны с его учениками, Илья Ефимович казался почти одних лет с нами»⁷. «Как я уже сообщал, Илья Ефимович часто меня упрекал и бранил, что я мало работаю, а с его приездом в Талашкино особенно мне доставалось от него по этому поводу, на что я Илье Ефимовичу как-то сказал: «Да, когда тут не дают мне работать по живописи: то пение, то музыка, то еще что!», Илья Ефимович воскликнул: «Хотел бы я видеть, как это мне не дадут работать!». Этот разговор между мной и Ильей Ефимовичем был в первые дни его приезда в Смоленск и Талашкино. И вот я на практике увидел как завоевывалось Ильей Ефимовичем первенство живописного искусства: как то легко, свободно, просто и все, все подчинялось ему безропотно, а принималось, как должное, что иначе и быть не могло и как будто в Талашкино так всегда и было, что здесь царила живопись и что все присутствующие для того только и живут, чтобы при надобности для И.Е. Репина служить ему моделью или для наблюдений»⁸.

Куренной вспоминает интересный эпизод, как Репин писал этюд при лунном свете. «Илья Ефимович уже пишет красками, кого-то поставивши в лунном свете ... Этюд не меньше 72×54 см.

Как только я появился вблизи его, Илья Ефимович повелительно (говорит мне: «Идите, берите холст и краски...»⁹.

«За время его 2½-месячного пребывания в Талашкине Илья Ефимович написал и нарисовал портретов, пейзажей, этюдов и рисунков больше, чем я мог столько написать в течение трех лет»¹⁰.

И.И. Бродский в своих воспоминаниях также высоко оценивает педагогическую деятельность Репина. «Достоинство Репина как педагога заключалось в том. что он на деле показывал как нужно работать. Он так же, как и Г.А. Ладыженский¹¹, брал кисть и палитру и на уроке показывал ученикам, как нужно писать. Эти минуты, когда Репин брал кисть, были особенно значительными; все бросали работу и смотрели, что делает Репин. У нас часто устраивались беседы. Репин требовал от нас композиций и, когда накоплялось много работ, мы устраивали в мастерской маленькую выставку. Приходил Репин и вместе с нами разбирал работы. Мы с особым вниманием слушали Репина, потому что это был величайший художник. Он беспощадно критиковал и жестоко сердился, если работа была плоха, а если работа была хороша, то превозносил ее до небес, он не стеснялся ни в-похвалах, ни в ругани»¹².

Очень интересны и эмоциональны воспоминания о Репине-педагоге А.П. Остроумовой-Лебедевой. Они относятся, как и воспоминания-Куренного, к первым годам его преподавательской деятельности. «Репин часто бывал в мастерской. Уже издали был слышен его голос, низкий, полнозвучный, как колокол. Роста он был небольшого, худенький. Острые маленькие глаза смотрели внимательно и пытливо. Остроконечная бородка. Совсем ярославский мужичок, себе на уме. Был он с учениками замкнут и сдержан и шел от него холодок. К своему преподавательскому делу относился добросовестно, но часто был неровен-То так разбранит, раскритикует работу, хоть под землю провалиться, а то начнет так хвалить, что стоишь красная и хочется заплакать, думая, что он смеется. Его громадный талант, популярность вызывали в нас чувство благоговения и робость. Он это видел — робость нашу, но не делал особых попыток ближе, дружески, интимнее подойти к нам.

Он интересно ставил модель»¹³.

Остроумова-Лебедева в своих воспоминаниях цитирует письмо к подруге, написанное под непосредственным впечатлением работы Репина в мастерской, рядом с учениками.

«Репин целую неделю работал в нашей мастерской, наравне с нами, женскую модель. Что за дивный этюд он написал. В первый же: день все ученики побросали свои работы, столпились сзади... и, затаив дыхание, смотрели как он работает. А Репин был такой милый и деликатный; когда он отходил от работы, чтобы посмотреть издалека (а делал он это очень часто), он не оборачивался назад, чтобы не конфузить своих зрителей. Какой это гениальный художник! Он одухотворяет в полном смысле холст, не видишь ни холста, ни красок, а только живую натуру. Мне стало ясно, как я заблуждалась все эти годы, пока я в мастерской. Первый этюд я сделала на настоящей дороге, но потом мало-помалу свихнулась и совсем запуталась. Этот этюд меня поразил как громом и, если можно так выразиться, с силой швырнул на настоящую дорогу. Какой он мастер и как глубоко понимает натуру! Он, значит, любит своих учеников, если теряет свое-время, чтобы как можно нагляднее показать нам и двинуть нас вперед.

Милый Репин! Я его то люблю, то ненавижу! Интересно его видеть, когда он работает. В блузе, лицо совсем меняется, ничего он не видит, кроме натуры, чувствуется сила в нем и вместе с тем он почему-то во мне возбуждает жалость.

Он пишет очень большими кистями, но он такой виртуоз! Кисть необыкновенно слушается его. Он ею пишет и большие массы тела и тут же ею ставит блик в глазу или вырисовывает форму очень тонко, а она все делает, что он ни захочет. Они какие-то волшебные у него!

Окончив работу, он уходит, оставляя ее некоторое время в классе; тогда мы все толпой набрасываемся на этюд, рассматриваем его вблизи, почти нюхаем его, трогаем кисти, палитру, краски и, я тебя уверяю, мне кажется, что его палитра и кисти — живые существа»¹⁴.

Репин осуждал поездки молодежи в Германию, осуждал школу Ашбэ. Он посоветовал Остроумовой-Лебедевой поехать в Париж. Он верил ее подготовке и говорил: «Вас можно туда послать, вы там во всем разберетесь»¹⁵.

Время было трудное. Молодежь увлекалась новыми веяниями, уезжала в Германию, в Париж. Но куда бы ни уходили впоследствии ученики Репина, в его мастерской они приобретали навыки реалистической живописи.

Модернизм надвигался и становился силой, с которой приходилось бороться. В 1899 году закрылась Репинская школа на Галерной улице¹⁶ и школа в Смоленске. Тенишеву начинания Репина больше не интересовали¹⁷.

Жизнь показала ему, что аристократическое просветительство было той же игрой, как и частная благотворительность.

А в самой Академии Художеств приходилось бороться с декоративизмом, увлекшим всю школу. Записи Репина, относящиеся к его преподаванию, не однажды говорят о том, что он предостерегал учеников от моды писать очень большие этюды размашистой манерой. Он говорил о том, что такая широта письма «терпится только в картинах известных мастеров». «Здесь есть непростительное недоразумение и смешение понятий, — говорил он, — этюд с натуры требует самой строгой, серьезной работы, спокойного анализа предмета и скромной добросовестной передачи его. Изучать значит воспринимать, обогащаться познаниями натуры, запоминанием ее.

Можно ли тут что-нибудь прибавлять от себя? Тут судья всякий, это наука, это закон ... Я желал бы, господа, обратить особое внимание ваше на разницу этюдов и эскизов и не стремиться особенно к колоссальности этюдов. Вам из истории искусства известно, что стремление к колоссальности размеров всегда уже вело школу к упадку»¹⁸.

Интересно в этом отношении и одно из писем к Куренному: «Неужели когда-нибудь, Вам лично, советовал писать более дерзко? Не верю, не так Вы, должно быть, меня поняли. Вы уже давно пишете достаточно дерзко, дерзче и не надо Вам. Я говорил о дерзости замысла, о смелости мысли, о независимости и оригинальности художественного произведения — вот чего я Вам от души желаю»¹⁹.

Из афоризмов, записанных сыном художника, приведем для примера несколько, носящих более общий характер: «Смотрите больше, рисуйте дольше, пишите проще», «Выражение дороже всего», «Ничего лишнего», «Ищите встречи больших плоскостей», «Чувство меры! Чувство меры!», «Надо, чтобы тело было тело, вода так вода», «Надо семь раз сдохнуть прежде, чем что-нибудь выйдет». Следующий афоризм несколько субъективен: «Как вышло — так и стоп. Этим так надо дорожить. Ах, сколько я погубил вещей...»²⁰.

Из сохранившихся воспоминаний можно сделать вывод, что Репин был замечательным учителем для достаточно подготовленных молодых людей, но не умел систематически руководить еще очень неуверенными в себе, хотя бы и талантливыми учениками; их он часто посылал к Чистякову, как поступил и с Серовым, своим первым учеником и преемником.

Однако, и эту оговорку следует принять не без колебаний, потому что у нас нет данных о его занятиях в Тенишевской мастерской с менее подготовленными учащимися, которым он уделял много внимания. Воспоминания В.В. Веревкиной, относящиеся к 1893 году, отразили очень интересный момент — постановку Репиным натюрморта своей частной ученице, восемнадцатилетней девушке, пришедшей в его мастерскую из школы Штиглица. Репин хотел испробовать силы молодой девушки в выбранной для нее очень трудной задаче, очевидно, считая ее одаренной в области колорита. «Звук раздвинутых колец портьеры заставил меня обернуться. Среднего роста человек в синем костюме, с пышной гривой волос стоял на пороге. За ним виднелась вторая пустая мастерская. — Начинайте, я вам поставил натюрморт. Когда кончу свое, приду посмотреть, — не здороваясь, сказал мне Репин и вышел.

Только теперь я увидела поставленный в стороне натюрморт: столик, покрытый тусклой тканью, на нем ветхие книги и лошадиный череп с прислоненной к нему флейтой.

Скучной и однотонной показалась мне эта модель после тех, что ставили нам в школе Штиглица: на ярком фоне чучело фламинго с красным клювом, розы, сентиментально брошенные на малиновую обивку кресла Louis XVI ... Постепенно тусклое очарование желто-серых тонов старой кости и сдержанных бликов на ней, пожелтевших от времени книг и клапанов флейты — всего созвучия красок, приглушенного, как аккорд, взятый с левой педалью, — вошло в меня сосредоточенной жаждой воспроизведения, знакомой каждому живописцу.

Меня отвлек раздавшийся за мною голос: «Прекрасно, прекрасно, вы поняли задачу: найти цвета в однотонном!..»²¹.

В течение 90-х годов Репин очень много путешествовал, гостил в Ясной Поляне, у Стаховичей и у других знакомых. В 1898 году он ездил в Палестину. Об этой поездке он всегда говорил очень кратко, и о ней сохранилось мало сведений.

Примечания

1. М.Н. Николаева училась в художественной школе Штиглица и в академии Жюльена в Париже. В 1892 году она вышла замуж за промышленника кн. Тенишева и с тех пор занялась деятельностью, связанной с художественным просвещением. Тенишева собрала коллекции рисунков и акварелей. Собрание рисунков русских художников было впоследствии принесено ею в дар Русскому музею. Ею были учреждены художественные школы в Петербурге и Смоленске, руководителем которых был Репин. В Смоленской школе, благодаря содействию Репина, находились произведения Кипренского, Тропинина, Брюллова, Крамского, В. Маковского, В. Васнецова, Поленова и др. Наибольшую известность приобрели организованные Тенишевой в ее имении «Талашкино» художественно-промышленные мастерские, в основе деятельности которых лежало изучение народного творчества. В 1898 году Тенишева, совместно с Мамонтовым, приняла на себя издание журнала «Мир Искусства».

2. В одном из альбомов Репина (ГТГ) есть ряд зарисовок с анатомических атласов в связи с занятиями в смоленской школе.

3. Отдел рукописей ГТГ. 50/50, л. 1.

4. «Художественное наследство», т. II, стр. 233.

5. Воспоминания А.А. Куренного о Репине. Отдел рукописей ГТГ. 30/40; л.12.

6. Отдел рукописей ГТГ. 30/40, л. 19.

7. Там же, л. 26.

8. Там же, л.л. 44 и 45.

9. Там же, л. 46.

10. Отдел рукописей ГТГ. 30/40, л. 50.

11. Г.А. Ладыженский, преподаватель Одесской рисовальной школы, жанрист и пейзажист. Много работал в технике акварели.

12. И. Бродский. «Мой творческий путь». Изд. «Искусство», 1949, стр. 12.

13. А.П. Остроумова-Лебедева. «Автобиографические записки», т. I. Изд. Обл. Союза Сов. художников, Ленинград, 1935, стр. 102—103.

14. А.П. Остроумова-Лебедева. «Автобиографические записки», т. I. стр. 141—142.

15. Там же, стр. 147.

16. Репин писал Куренному от 6 апреля 1898 года: «У нас тут произошла большая перемена в отношении княгини к моей школе. С тех пор как приезжав сюда А. Бенуа и Дягилев устроил выставку декадентского характера, княгиня так увлеклась новым стилем, что совсем уже охладела к моим школярам. Я и сам вижу много свежести в новом стиле; но ведь школа должна быть школой — нельзя же дилетантизм ставить в принцип школы. По тому как это отношение развивается последовательно, надо быть готовым к будущей зиме ликвидировать ее дела... Конечно, сильные таланты при всяких условиях пробьются и всякую систему сбросят впоследствии, когда будут твердо сидеть на своем коне. Но необходимы условия и средства к развитию талантов, необходима среда для всякой специальности — даже для добродетели» (Отдел рукописей ГТГ. 30/18, л.л. 1,2).

17. В письме от 6 июля 1899 года Репин пишет: «Известие поразительное. Значит школа в Смоленске закрывается? Об этом вероятно напечатают? Из Вашего письма это не ясно. Не можете ли Вы узнать, вероятно, и здесь Тенишевская школа закроется? Это надо узнать раньше, чтобы принять меры. Ведь мы нашумели на всю Россию; отовсюду теперь стремятся сюда и не знают, что частные лица уже переменили взгляды на жизнь и считают церкви и старые братины лучшими просветителями общества. Браво! Браво! Вот как влияют просветители» (Отдел рукописей ГТГ. 30/25, л. 1).

Ученик Репина по Тенишевской школе Я.А. Чахров сообщает, что «Тенишевскую мастерскую И.Е. любил больше академической. Он часто устраивал там вечера-беседы, много говорил нам о своих творческих планах, делился впечатлениями, вспоминал заграничных мастеров-художников... Между прочим Репин обращал наше внимание на успехи В.А. Серова в портретах. И. Е. не раз водил нас по Эрмитажу, показывая своих любимцев, к числу которых принадлежал Рембрандт» («Художественное наследство», т. II, стр. 226).

18. «Неопубликованные рукописи И.Е. Репина». «Искусство», 1940, № 5, стр. 29—30.

19. Письмо И.Е. Репина к А.А. Куренному от 29 июня 1896 года. Отдел рукописей ГТГ. 30/13, л. 1.

20. «Неопубликованные рукописи И.Е. Репина», стр. 31—32.

21. «Художественное наследство», т. II, стр. 186—187.