О художественной технике

И в Париже, как везде за границей, художник прежде всего смотрит, где торчит рубль и на какую удочку его можно поймать: и там та же погоня за богатыми развратниками и наглая потачка и поддакивание их наклонностям, соревнование между художниками самое откровенное на этот счет, но там есть нечто такое, что нам нужно намотать на ус самым усердным образом, — это дрожание, неопределенность, что-то нематериальное в технике, эта неуловимая подвижность натуры, которая, когда смотришь пристально на нее, — материальна, грубо определена и резко ограничена, а когда не думаешь об этом и перестанешь хоть на минутку чувствовать себя специалистом, видишь и чувствуешь все переливающимся, и шевелящимся, и живущим. Контуров нет, света и тени не замечаешь, а есть что-то ласкающее и теплое, как музыка. То воздух охватит тебя теплом, то ветер пробирается даже под платье; только человеческой головы, с ее ледяным страданием и вопросительною миною или глубоким и загадочным спокойствием, французы сделать не могли и, кажется, не могут, по крайней мере, я не видал.

Из письма И.Е. Репину. 8 октября 1873 г.

Что касается техники живописи вообще, то в этот раз я очень рад, что застал Салон. Он пополнил пробел в моих понятиях о французской школе, которые я вывез из-за границы еще в 1869 году. Мне казалось тогда, что Франция занята исключительно исканием нового в живописи (технической) и что каждый нарочито старается во что бы то ни стало не походить ни па кого. Теперь я беру это назад и говорю: правда, во Франции эта струнка есть, по настолько же, как и везде, и что, напротив, вся школа как-то окрашена одним тоном, так что попадающие картины из Мюнхена, например, сейчас выделяются. А в Мюнхене более, чем где-нибудь, сидит школа. Итак, качество оригинальности так же редко в Париже, как и в другом месте. Не замечаете ли Вы здесь противоречия у меня с самим собой?

Раньше я вздыхал об отсутствии руководящих каких-то начал, а теперь, наткнувшись на них, сожалею о том, что не очень гоняются за оригинальностью? Это всеобщая участь художников: где нет ничего верного, доказанного, там и речь страдает логикой, хотя у меня эти кажущиеся противоречия уживаются, и не суть противоречия, потому что принадлежат разным сторонам искусства. Полагаю, что для Вас эта оговорка была лишнею — а потому Вы великодушно меня извините за нее.

Из письма Ф.Ф. Петрушевскому. 17 июня 1876 г.

Я не видал текущего французского искусства около 4—5 лет, и, на мой взгляд, оно с тех пор понизилось в своем уровне, понизилось даже в такое короткое время. На 372 тысячи номеров — вещей таких, перед которыми останавливаешься, не скажу с удивлением, а только с удовольствием, всего каких-нибудь 60—70, включая сюда и пейзажи. Немного, очень немного; и главное, что особенно тяжело действует, — это полное отсутствие простоты. Так и видно, что человек потому избирает свой прием, что простым изображением он не в силах достигнуть ни рисунка, ни живописи, ни рельефа. Вы видите, что я начинаю говорить уже о частностях и второстепенных сторонах искусства. Но это потому, что главное: концепция, воодушевление и мысль — отсутствует. Но что меня поразило более всего — так это понижение даже живописи, скажите это Репину. Всюду преобладает какой-то мучной тон. Боюсь, что скоро французы потеряют и вкус к простоте, то есть, что, явись у них совершенно простая и здоровая вещь, они на нее не обратят внимания.

Из письма В.В. Стасову. 19 мая 1884 г.