Академия художеств

По уставу 1859 года в Академии художеств был введен 6-годичный курс общеобразовательных наук. Профессора читали лекции по наукам с раннего утра — с 8 до 11 часов, а потом начинались занятия по рисунку и живописи, которые длились до самого вечера. Академическая программа была очень насыщенной, даже перегруженной.

Ранним утром Васнецов шел по темным петербургским улицам на 4-ю линию Васильевского острова. Поднимался по темной и грязной винтовой каменной лестнице в полутемную низкую комнату, служившую раздевалкой. Снимал пальто и вливался в толпу студентов. «Кого только тут не было! — вспоминал И. Репин об Академии тех лет. — Были и певучие хохлы в Киреях з відлогами (суконных плащах с капюшоном), мелькали бараньи шапки, звучал акцент юга. Попадались и щегольские пальто богатых юношей, и нищенские отрепья бледных меланхоликов, молчальников, державшихся таинственно в темных нишах. Посредине, у лампы, слышен громкий литературный спор, студенческая речь льется свободно: это студенты университета, рисующие по вечерам в Академии художеств. По углам робкие новички-провинциалы с несмелым шепотом и виноватым видом. А вот врываются изящные аристократические фигурки, слышатся французские фразы и разносится тонкий аромат духов».

Робким и скромным «новичком-провинциалом» был и Виктор Васнецов — студент первого курса Академии художеств.

Утром в аудиториях было еще темно, горел фотоген — тусклое освещение: электричества тогда еще не было. Студенты осторожно передвигались по темным академическим коридорам, глаза щипало от едкого дыма печей. Почти ощупью добирались до нужной аудитории. Несмотря на сложные бытовые условия, прилежание учащихся было образцовым.

«Был я тогда малый, довольно усердный к работе, а к работе с натуры относился с особым почтением и посещал классы аккуратно до наивности (и хорошо, конечно, делал)», — писал позднее Васнецов.

Обучение рисованию в Академии художеств начинали с «гипсового класса» — то есть рисования гипсовых голов. Атмосферу этих занятий очень живо передавал в своих воспоминаниях «Далекое близкое» И.Е. Репин, который начал учиться в Академии на четыре года раньше Васнецова: «Ученики всех трех классов, разместившись на круглых амфитеатрах поднимающихся скамеек, сидели полных два часа так тихо, что отчетливо был слышен только скрип карандашей (ну, точно кузнечики трещат), да шумели, разве когда кто-нибудь вместо тряпки стряхивал с рисунка уголь своим же кашне с собственной шеи. Ну вот, и класс кончен, за пять минут до семи звонят, все бросаются к сторожу, стоящему у входной двери с большим полотенцем у огромной чашки воды; моют черные от карандашей руки и быстро вытирают грубым полотенцем; скоро оно стало уже темно-серым и мокрым. Еще бы! — вместо мыла берут кусочек серой глинки, которая тут же положена предусмотрительным сторожем».

Васнецов быстро миновал гипсовый класс, и на следующий — 1869 год он уже получает право рисовать с натуры, даже удостаивается малой серебряной медали за рисунок с натуры. Вот как описал свои впечатления от натурного класса Репин: «У двери рисовального класса еще за час до открытия стояла толпа безместных, приросши плечом к самой двери, а следующие — к плечам товарищей, с поленьями под мышками, терпеливо дожидаясь открытия.

В пять часов без пяти дверь отворялась, и толпа ураганом врывалась в класс; с шумным грохотом неслась она в атаку через препятствия, через все скамьи амфитеатра вниз, к круглому пьедесталу под натурщика, и закрепляла за собой места поленьями.

Усевшись на такой жесткой и низкой мебели, счастливцы дожидались появления натурщика на пьедестале. Натурщиц тогда и в заводе не было. Эти низкие места назывались «в плафоне» и пользовались у рисовальщиков особой симпатией. Рисунки отсюда выходили сильными, пластичными, с ясностью деталей. <... На скамьях амфитеатра полукругом перед натурщиком сидело более полутораста человек в одном натурном классе. Тишина была такая, что скрип ста пятидесяти карандашей казался концертом кузнечиков, сверчков или оркестром малайских музыкантов. Становилось все душнее. Свет от массы ламп наверху, освещая голубоватой дымкой сидевшие в оцепенении фигуры с быстро двигавшимися карандашами, становились все туманнее. Разнообразие стушевывалось общим тоном».

В антрактах, когда все отдыхали, Васнецов «ходил смотрел работы товарищей и удивлялся необыкновенному их мастерству. <... Заходил и к скульпторам....» В скульптурном классе Васнецов познакомился с Марком Антокольским: «Как ни был я тогда юн и неопытен, а художественный инстинкт подсказывал мне и указывал нечто особенное в работах этого сухощавого, темнобородого и скорее интересного, чем красивого еврея. Становился я поодаль за его спиной и внимательно следил: как из-под его пальцев появляются носы, глаза, руки, ноги и проч. — совсем удивительно!»

Антокольский тоже обратил внимание на застенчивого юношу, который наблюдал за его работой и ласково поинтересовался у него, нравится ли Васнецову его работа. Тот смущенно что-то ответил: «Мы познакомились. Обо мне он едва ли что-либо слышал ранее, так как я был совсем новичок; а об Антокольском я уже слышал от своих товарищей как о выдающемся, талантливом скульпторе. Увлекались его «Спором о талмуде» (головы), его «Евреем-портным» и др. Товарищеская Академия его тоже прославляла. Ласковое обращение ко мне, едва начинающему ученику, меня тронуло и привлекло к нему. С этого первого вечернего знакомства в классах Академии начались у нас с Антокольским самые дружеские, теплые отношения, хотя ближе всех к нему, кажется, был Репин...

Нравились мне в Антокольском его необычайная любовь к искусству, его нервная жизненность, отзывчивость и какая-то особая скрытая в нем теплота энергии. Любил он говорить, кажется, только об одном искусстве, или, по крайней мере, всякие отвлеченные рассуждения и философствования сводились в конце концов к тому же искусству, о котором говорилось у нас так много, а спорили мы и того больше. В спорах он, как, впрочем, и все мы, был горяч, но всегда стремился каждую мысль определить и формулировать».

В 1869 году Васнецов познакомился с Ильей Репиным. Студентам Академии каждый месяц задавали эскиз какой-нибудь композиции. После осмотра эскизов профессорами студенты шли осматривать работы своих товарищей. Репин, окруженный гурьбой студентов, что-то жарко доказывающий, размахивающий руками, подошел к одному эскизу, изображавшему Гомера. Эта был рисунок-эскиз Васнецова «Гомер». Репин пришел от него в полный восторг: «Чудо! Талант какой, какое воображение, какая композиция!». Вокруг работы Васнецова сразу образовалась толпа любопытных. Вдруг Репин увидел, как к нему ведут скромного высокого безусого юношу и знакомят: «Ну вот тебе и автор! Васнецов».

Рисунок «Гомер», который так восхитил Репина, сохранился. На каменистом уступе в левой части листа стоит слепой древнегреческий поэт Гомер, перебирающий струны лиры. Вокруг него собралось множество народу — от маленьких детей до стариков — завороженно слушают. И хотя этот ранний академический рисунок не лишен условности и нарочитости в композиции, в позах самих фигур, он «выдает» будущего Васнецова. В этой первой академической работе художник обращается к теме эпической поэзии, неотъемлемой от породившего ее народа. Эта тема — единение героя с народом, мир народных сказаний — впоследствии станет одной из главных в творчестве художника.

Васнецов признавался, что, познакомившись с Репиным, сразу полюбил его. Около года они вместе снимали комнату — на 5-й линии Васильевского острова, в доме Шмидта. Характеры у них разные, и оба они были так не похожи друг на друга: импульсивный, восторженный, говорливый Репин — и застенчивый, очень скромный Васнецов. Тем не менее они подружились, вместе стали ходить к еще одному студенту Академии — Архипу Куинджи, жившему в «меблирашке» у Мазанахи. Втроем они, бывало, спорили до хрипоты до двух-трех часов ночи... Сохранился мастерски выполненный молодым Васнецовым в 1869 году, но незаконченный портрет А.И. Куинджи. Художник запечатлел лицо своего друга с энергичным, волевым лицом, с великолепной шапкой густых черных волос и с такой же черной бородой. Впоследствии Куинджи стал не только прославленным пейзажистом, автором знаменитой «Ночи на Днепре», — с ее неповторимым эффектом освещения, — но и вдохновенным и мудрым педагогом Академии художеств, которого боготворили ученики. Васнецов, работая над портретом своего друга, словно предугадал все это — передал и мощь, и интеллект, и скрытую энергию Куинджи...

«Считаю долгом сказать, что Репин имел на меня самое большое влияние как мастер», — эти слова Васнецова не были преувеличением. Их дружба очень много значила для Васнецова. Репин стал его наставником во время учебы, а позже давал ему ценные рекомендации по технике живописи в письмах из Парижа, куда Илья Ефимович после окончания Академии отправился в пенсионерскую поездку.

«Сильное впечатление оставили чтения былин на вечерах у Репина», — напишет спустя почти тридцать лет Васнецов, вспоминая о своей молодости в Академии художеств. Значит, уже в те далекие академические годы его сознание было наиболее восприимчиво именно к этим сюжетам из русского народного фольклора. В академической же практике задавали совсем иные темы — классические «постановки». Сюжеты существовали только в сознании Васнецова как мечта, которая позже воплотится в яркие и неожиданные образы.

У Репина и Антокольского (которые одно время снимали вместе комнату) Васнецов познакомился с Мстиславом Праховым — замечательным литератором, философом, который затем сыграет огромную роль в формировании эстетических устремлений Абрамцевского кружка и самого В.М. Васнецова. Антокольский вспоминал о Прахове: «Я жадно слушал его; он говорил увлекательно, точно читал из книги. Бывало, придет к нам с Репиным и начнет рассказывать о чем бы то ни было: об истории, об искусстве. О поэзии... Все слушаешь с одинаковым интересом, не силясь запомнить, как на лекциях, а речь его, точно мягкая рука, ласкает сознание... Мстислав Прахов посещал нас часто и снабжал нас книгами, преимущественно поэтическими. "Не засушивайте ваш ум слишком, развивайте чувство, орошайте его поэзиею, давайте ему простор, и оно само подскажет вам, что делать", — говорил он. В это время он собирался писать "историю литературы" и накупил массу книг. Читал много и русского, в особенности из Пушкина и Лермонтова. Прочитал он мне и свой замечательный труд о "Слове о полку Игореве", к сожалению, не конченный. Так мы проводили наши вечера. Я чувствовал, что мои познания все более и более обогащаются: я благоговел перед этим человеком... Он был не от мира сего...» Юный Васнецов, не менее, чем Антокольский, оказался восприимчив к идеям Мстислава Прахова. Уже в эти академические годы у него родились замыслы картин «Витязь на распутье», «Богатыри», «После побоища Игоря Святославича с половцами». Пока это были лишь карандашные наброски, дальше которых дело не пошло. Но пройдет несколько лет, и воспоминания о чтениях былин, размышления над «Словом о полку Игореве» воплотит Васнецов в большие живописные произведения...