Завершение работы

В 1890 году в жизни Васнецова произошло еще одно важное событие — он вышел из состава Товарищества передвижников. С конца 80-х годов группа художников-учредителей Товарищества во главе с художником Г.Г. Мясоедовым начала проявлять стремление всячески регламентировать деятельность объединения. Новый устав 1890 г. заменил правление советом из шести человек (Ге, Прянишников, Шишкин, Мясоедов, Лемох и Клодт). Совет был несменяем, избирался пожизненно и был наделен широкими полномочиями: например, мог решать судьбу молодых художников, организовывать выставки и т. д. Васнецов был не согласен с новым уставом, считал, что пожизненно избираемый совет не может быть застрахован от злоупотребления своей властью.

Отношения Васнецова с Товариществом передвижников всегда были непростыми — достаточно вспомнить, как Мясоедов пытался запретить показывать его картину «После побоища...» на передвижной выставке. Новый устав, видимо, «переполнил» чашу терпения — Васнецов, а следом и Репин в знак протеста покинули Товарищество передвижных художественных выставок.

Между тем работа во Владимирском соборе затягивалась. Васнецов скучал по Москве, однако возможности уехать из Киева, не закончив работу, у него не было. Наконец, художник сообщает в письме: «Наступает уже время нашего окончательного решения перебраться в милую Москву... А как много времени уже прошло, как мы уехали из Москвы, и как много переменилось. Я даже боюсь теперь первого впечатления от Москвы. Сживусь ли с ней по-прежнему? Вдруг Москва покажется мне чужой, да и я ей покажусь чужд?.. По киевской жизни я тосковать не стал бы. Многое в киевской обстановке мне страшно надоело и хотелось бы на время совсем его забыть».

В феврале 1891 года Васнецов с семьей переехал из Киева в Москву и поселился в Демидовском переулке в доме Михайлова (Лефортово). Своим помощникам он посылал эскизы и периодически выезжал в Киев сам.

Семья заняла нижний этаж когда-то двухэтажного дома (верхний этаж сгорел). В сенях была лестница, упиравшаяся в потолок. В доме было несколько комнат. Одна, самая большая, служила мастерской. Часть ее была отгорожена занавеской, там стояла кровать художника, где по вечерам он продолжал рассказывать детям сказки.

В этой же комнате ставили детские спектакли. Дети сами придумывали пьесы, в доме была целая коллекция костюмов для «живых картин». Зрителями этих детских спектаклей были и взрослые, и приглашенные друзья детей. Тут же устраивались и вечерние чтения...

В один из последних своих приездов в Киев в 1894 году Васнецов исполнил портрет младшей дочери А. Прахова — Елены Адриановны (или Лели, как все ее называли). Она была прекрасной пианисткой, украшавшей вечера, которые проводил у Праховых Васнецов.

«Милая и дорогая Леля, — писал в одном из писем к ней Васнецов. — Радуюсь, что в надеждах моих на Вас я не обманулся. Вас не только занимает Бетховен, но даже и Бах! <... Да, правда, из Марфы Марии не выкроишь, но Мария останется все-таки Марией, хотя бы и заставила ее судьба возиться с горшками и сковородками. Пусть она полы моет, белье стирает, щи варит, чулки штопает, но пусть она при этом Шекспира не забывает, пусть предается Бетховену и Баху! Да ведь это редкость женщина, это истинная Мария! А Марфу как ни напичкивай Бетховеном, она все же в конце концов всему предпочтет хороший кусок жареной свинины с соусом». В этих резких размышлениях художника «Мария» — некий идеал духовности и женского начала, образ Мадонны; «Марфа» же олицетворяет обывательницу, далекую от искусства...

На портрете Е.А. Праховой, который сейчас украшает васнецовский зал в ГТГ, грустная, задумчивая девушка, которая словно пребывает в области музыкальных грез, нежно касается пальцами клавиш фортепьяно...

Обстановка дома Праховых, где так любил бывать Васнецов, воссоздана подробно и тщательно. Адриан Прахов был ученым-археологом, и в его квартире находились очень интересные вещи. Фоном для портрета послужит сирийский ковер; огромный медный светильник слева от девушки был привезен из еврейской синагоги в Луцке.

Виктор Михайлович никогда не писал заказных портретов. Он изображал только близких ему людей, членов своей семьи и... дарил эти портреты самим моделям. Так портрет Лели был подарен семье Праховых, которая очень дорожила им. Сам же Васнецов считал этот портрет лучшим из своих произведений этого жанра, всегда представлял его на своих персональных выставках. Лишь спустя много лет наследники семьи Праховых передали этот портрет Третьяковской галерее.

....Работа во Владимирском соборе наконец-то подошла к завершению. Когда сняли леса, Васнецов «сам удивился неожиданно громадному художественному впечатлению!.. Чувствуется, что годы труда и мученья даром не пропали».

Владимирский собор в Киеве был торжественно освящен в августе 1896 года. За 10 лет работы в соборе Васнецов расписал 2840 кв. м., написал 15 картин и 30 отдельных фигур. Все орнаменты центральной части собора по его рисункам и при его участии писали украинские художники П.А. Сведомский и В. А Котарбинский. Некоторые композиции в боковых нефах выполнены молодым, начинающим художником М.В. Нестеровым, который стал другом и помощником Васнецова в эти напряженные годы.

Кроме того, Васнецов выполнил 150 подготовительных картонов к росписи Владимирского собора. Большую их часть приобрел П.М. Третьяков.

(В боковых частях храма, внизу и на хорах росписей Васнецова нет. Орнаменты боковых частей выполнялись в основном по рисункам М.В. Врубеля, А.С. Мамонтова и А.В. Прахова.)

Росписи В.М. Васнецова во Владимирском соборе вызвали восторженные оценки современников. Вот что писал, например, С. Бартенев: «Человек с тонкою, восприимчивою художественной натурою может прийти в сей храм атеистом, но должен уйти верующим, ибо нельзя же не внять тому, что он с такой силою говорит вам».

Однако подлинное открытие шедевров древнерусской иконописи было еще впереди. Тогда-то Виктору Михайловичу стало ясно, как далеки его росписи, его фрески, его образа от высочайших творений Андрея Рублева, Феофана Грека, Дионисия и других мастеров, оставшихся безвестными, расписывавших соборы в старых русских городах и монастырях.

В пересказе очевидцев, много лет спустя Васнецов так говорил о своей работе в Киеве: «Я думал, что я проник в дух русской иконы и что выразил внутренний мир живописца того времени, что я постиг — это уж от гордости — технику этого старого времени. Оказалось, однако, что я глубоко заблуждался. Дух древней иконы оказался во много раз выше, чем я думал. Внутренний мир живописи того времени был гораздо более богатым в духовном смысле, чем дух нашего времени, или лично мой, или Нестерова, и нам далеко до их техники, до их живописного эффекта. Моя живопись — это только слабое отражение, притом еще выхолощенное, очень богатого мира древней русской иконы».