«После побоища Игоря Святославича с половцами»

Еще в период работы над жанровыми картинами Васнецов обдумывал сказочные и фольклорные сюжеты. В 1871—1874 годах появились первые эскизы к картинам «Витязь на распутье», «Богатыри». В эти же годы он задумал и большую картину «После побоища Игоря Святославича с половцами», навеянную памятником древнерусской литературы — «Слово о полку Игореве». Именно этой картиной художник по-новому открылся публике. Начался новый этап его творчества — этап освоения русского фольклора.

«Я всегда был убежден, — писал художник, — что в жанровых и исторических картинах, статуях и вообще в каком бы то ни было произведении искусства — образа, звука, слова — в сказках, песне, былине, драме и проч. сказывается весь цельный облик народа, внутренний и внешний, — с прошлым и настоящим, а может быть, и будущим. Только больной и плохой человек не помнит и не ценит своего детства и юности... Плох тот народ, который не помнит, не ценит и не любит своей истории!»

Ныне кажется странным, что эту благодатную нишу — картины на сюжеты из русского сказочного и былинного фольклора — до Васнецова никто не занимал. Он был первым, кто начал разрабатывать эту тему. И как любому первопроходцу, ему было очень сложно. Пришлось выдержать и нападки критиков, и непонимание публики.

Интерес же к «Слову о полку Игореве» у Виктора Михайловича возник не случайно.

Еще будучи студентом Академии художеств, он слушал на вечерах у друзей превосходное исполнение «Слова...» неким студентом И.Г. Савинковым. А у Мамонтовых Васнецов вновь встретился со знакомым еще со времен Академии ученым-энтузиастом, большим знатоком русской старины, археологом Адрианом Праховым. По поводу одного из его приездов в Абрамцево Савва Иванович сочинил шутливые стихи:

Настал день ужаса и страхов —
К нам прибыл сам профессор Прахов!..

Адриан Прахов стал инициатором вечерних чтений у Мамонтовых, где звучали самые лучшие произведения зарубежной и русской художественной литературы. Кроме того, в Абрамцеве читали сочинения известного филолога Ф.И. Буслаева «Исторические очерки русской народной словесности и искусства». Известно, что эта книга была в личной библиотеке Васнецова. Вот строки из этого сочинения: «...не один только сюжет, не басню только или сказку заимствует лирик или трагик из эпических сказаний и преданий своего народа, но и сам взгляд на природу и человека, а вместе с тем и живительные народные соки, которыми пишется национальное чувство». Буслаев призывал художников «взяться за определение национальной красоты по народным воззрениям». Летом Буслаев, как и Васнецов, жил в Ахтырке и часто гостил у Мамонтовых. Общение с ним, безусловно, оказало влияние на Васнецова.

На вопрос Стасова о том, как он перешел от жанровых картин к историческим и сказочным, Васнецов отвечал: «Что я читал? Что я видел, зарисовывал? С кем говорил? Едва ли отвечу удовлетворительно — многое забыто. Самую первую помощь оказали издания Прохорова-Солнцева» (Васнецов имел в виду журналы о церковных древностях и русском быте, которые издавали в эти годы историк, преподаватель истории искусств в Академии художеств Василий Александрович Прохоров и художник и археолог Федор Григорьевич Солнцев).

Аполлинарий Михайлович Васнецов, который в те годы жил вместе с братом, вспоминал впоследствии, что в первые московские месяцы большой холст «После побоища...» стоял пустым. Виктор Михайлович заканчивал картину «Преферанс», начатую еще в Петербурге, делал рисунки для будущей композиции в альбоме, а также вчитывался в исторические труды Е.В. Барсова, Ф.И. Буслаева, Н.С. Тихонравова, иногда декламировал «Слово о полку Игореве» в переводе Л.А. Мея.

Картина «После побоища Игоря Святославича с половцами» была показана публике на 8-й передвижной выставке в 1880 году. Об этой выставке Третьяков 14 мая 1880 года писал Крамскому: «Васнецова «Поле» менее образованные не понимают, образованные говорят, что не вышло; над «Ковром» смеются, т. е. насмехаются и те, и другие». Сам Васнецов рассказывал, что перед его картиной стоят больше спиной, «ну, что делать — не привертывать же новые глаза на спине».

Почему так произошло? Ни критика, ни публика не были подготовлены к встрече с картиной иного, не жанрового, не злободневного содержания. В одной из газет писали: «Разрабатываемому им (Васнецовым. — Е.Е.) сказочному миру трудно сочувствовать в наш реальный век, нам, детям своего времени, кажется эта затрата труда слишком роскошным явлением, мы не можем переварить появление в области искусства работы, не имеющей за собой мысли».

Даже сама возможность выбора поэтической, не связанной со злобой дня темы подвергалась сомнению, а что уж говорить о художественной стороне картины! Здесь просто почти никто из критиков ничего не понял. «Не понимаем мы, что прикажете делать, этого громадного холста!.. Ни лица убитых, ни позы их, ни раны, наконец, ничто не свидетельствует здесь ни о ярости боя, ни о исходе его», — писал один из критиков в газете «Современные известия».

Васнецов изображает не батальную сцену, которую так привычно видеть публике, а поэтическое предание о красоте подвига. Он опирается на строки самого «Слова»:

Пали стяги Игоревы,
Тут кровавого вина недостало,
Тут пир окончили храбрые русичи,
Сватов напоили, и сами полегли
за землю Русскую.

Окончена битва на земле. Все лежат вперемежку — и погибшие русские воины, и половцы. И бой словно продолжается в небе — сцепились между собой стервятники: Кто кого? А добыча на поле для них «богатая»...

Васнецов наполняет картину поэтическими переживаниями. В картине сама природа словно «разговаривает» как живое существо. Пали защитники земли Русской, но сама земля жива и полна светлой скорби о павших. Торжественно восходит огромная луна, освещая пролитую на поле брани кровь.

Васнецов не пугает зрителя натуралистическими деталями, не изображает отталкивающую картину смерти. Никнут травы от жалости, ромашки и колокольчики заглядывают в мертвое лицо юного воина, оплакивают его. Печально склонившиеся васильки и ромашки — словно поэтическая иллюстрация к строкам из «Слова»:

Никнет трава
От жалости.
А дерево с кручиной
К земле приклонилось.

Уже здесь, в этой первой картине на фольклорный сюжет появляются оригинальные черты Васнецова-живописца, которые он впоследствии будет использовать во всех своих сказочно-фольклорных картинах: декоративность композиции, тяготение к метафоре (кровавая луна, восходящая над полем битвы) и т. д.

Васнецов в этой картине изображает историю, увиденную сквозь художественный образ «Слова о полку Игореве». Метафоры, поэтическая ткань этого произведения не позволили ему «заземлить», «принизить» павших в битве героев. Общее содержание этой картины — светлая поэтическая элегия, в которой ясно звучит мысль о красоте подвига, о величии жертвы во имя Отчизны.

Совершенно непонятно, почему же столь поэтическая, овеянная высоким смыслом и гуманностью картина вызвала шумные обсуждения, подверглась полному разгрому со стороны критиков. «Меня, как нарочно, нынче более ругают, чем когда-либо, — я почти не читал доброго слова о своей картине», — писал Васнецов.

Бесценной в эти дни стала для Васнецова поддержка дорогого и уважаемого учителя — П.П. Чистякова. Чистяков прислал Васнецову письмо, где подробно излагал свое впечатление от картины «После побоища...»: «Вы, благороднейший Виктор Михайлович, поэт-художник! Таким далеким, таким грандиозным и по-своему самобытным русским духом пахнуло на меня, что я просто загрустил; я, допетровский чудак, позавидовал Вам, и невольно скользнули по душе стихи Кольцова: "Аль у молодца крылья связаны..." Да, связаны! Потерпеть надо. Весь день бродил по городу, и потянулись вереницей картины знакомые, и увидел я Русь родную мою, и тихо прошли один за другим и реки широкие, и поля бесконечные, и села с церквями российскими, а там по губерниям разночинный народ наш, и, наконец, шапки и шляпки различные; товарищи детства, семинаристы удалые и Вы, русский по духу и смыслу, родной для меня! Спасибо, душевное Вам спасибо <...».

Чистяков, однако, высказал и несколько критических замечаний по поводу картины: «Картина не совсем сгруппирована, луна несколько велика, судя по свежести атмосферы. Следовало бы покров, чуть заметный от самого горизонта, накинуть на все; в рисунке есть недосмотры, но вообще в цвете, в характере рисунка талантливость большущая и натуральность. Фигура мужа, Лежащего прямо в ракурсе, выше всей картины. Глаза его и губы глубокие думы наводят на душу. Я насквозь вижу этого человека. Я его знал и живым: и ветер не смел колыхнуть его платья полы. Он и умирая-то встать хотел и глядел далеким, туманным взглядом; да и теперь глядит на нас — и пусть глядит...».

В своем ответе Павлу Петровичу Васнецов горевал: «Хотелось Вам многое, многое написать, хотелось всю душу излить... а между тем теперь вот чувствую, что ничего толком не выскажу и не умею, и трудно высказать то, что внутри души копошится и волнуется, и до слез иногда, и других бы заставил плакать, как бы сила да мощь! Да вот — в словах да мечтах это легко, а в картинах — тяжко-тяжко, трудно! Хотя бы малую искорку духа Божия отразить в картине — и то великое счастье; хоть только не оскорблять нашего великого и святого искусства своим утлым маранием и то уже ослабление адских мук бессилья!».

Тем не менее художник был благодарен Чистякову за то, что учитель его угадал «самое сокровенное» в картине, воодушевил его, избавил от хандры, и «хоть снова в битву, не страшны и зверье всякое, особенно газетное»...

Еще не раз будет суждено Васнецову столкнуться с непониманием его произведений и публикой, и критикой. Несколько лет спустя в одном из писем к Елизавете Григорьевне Мамонтовой он размышлял: «Чем большее число просвещенных людей относится с пониманием и сочувствием к задачам, над которыми трудится художник, тем легче ему работать <... . Кому нужны наши восторги, печали, радости? Кто живет с нами одним пульсом? От нас ждут теперь выставочных фуроров, мы должны хлестко развлекать скучающую толпу <... . От нас требуют только развлечения, чтобы занять страшную пустоту души... Что теперь в святая святых художника? — Он прежде всего сын века и толпы, что ему дал и отнял век, что дала ему и отняла толпа, то от него и получит в итоге. Век дал ему идеал, — а какой идеал века сего? Толпа дала ему свои инстинкты, привычки, воспитание, склад жизни, а все это вместе взятое помогает, облегчает человеку сохранить цельность своей натуры, проявить в полноте свой духовный облик?.. Да, низменно состояние художественных инстинктов в людях нашего времени — за малейшими исключениями, — даже устрашает отсутствие этих инстинктов, принижает духовную жизнь как в обществе, так и в художниках....»

По письмам мы знаем, как остро художник осознавал невозможность воплотить все то, что задумано, недостаток личного мастерства. «...Иной раз полно, ясно и прочувствованно вполне изложишь на словах то, что происходит в душе, но когда дело дойдет до осуществления того, о чем мечтал так широко, тогда-то до горечи почувствуешь — как слабы твои личные силы — видишь, как удается выразить образами только десятую долю того, что так ясно и глубоко грезилось. Как там ни утешай себя неизбежностью исполнения долга, а горькое сознание недостаточности личных сил подчас невыносимо больно. Конечно, это ослабление воли и энергии временное — нужно переждать, а потом снова — работать, работать, работать...», — писал он Е.Г. Мамонтовой.

Отрицательно отнесся к картине «После побоища...» и главный «апологет» реализма В.В. Стасов и некоторые художники-передвижники во главе с Г.Г. Мясоедовым. Мясоедов даже выступил против экспонирования этой картины на 8-й передвижной выставке. Васнецов в знак протеста подал заявление о выходе из Товарищества.

Однако Виктора Михайловича, тяжело переживавшего эту драму с картиной, поддержали многие художники, и он забрал свое заявление обратно — в архивах его обнаружить не удалось. «Несказанно рад за твое примирение с Товариществом, — пишет ему В.М. Максимов, — наша недогадливость чуть не создала нового выхода, никем не ожидаемого, и тем более мной».

Из-за этой работы Васнецова Репин чуть не рассорился со Стасовым, который не одобрил картину. Со свойственной ему горячностью Илья Ефимович писал Стасову: «Нет, я вижу теперь, что совершенно расхожусь с Вами во вкусах. Для меня это необыкновенно замечательная, новая и глубоко поэтическая вещь. Таких еще не бывало в русской школе. Если наша художественная критика такие действительно художественные вещи проходит молчанием, я скажу ей, что она варвар, мнение которого для меня более не интересно. Не стоит художнику слушать, что о нем пишут и говорят, а надобно работать, в себе запершись. Даже и выставлять не стоит. Вы меня ужасно расстроили Вашим письмом и Вашим непониманием картины Васнецова, так что я решительно ничего писать больше не могу...»

Проницательный же Крамской сразу оценил это новое и необычное творение Васнецова и даже предугадал ее будущее значение для русской культуры: «...трудно Васнецову пробить кору рутины художественных вкусов. Его картина не скоро будет понята. Она то нравится, то нет, а между тем вещь удивительная».

П.М. Третьяков, обладавший гениальной прозорливостью, никогда не считался с мнением критиков и полагался только на свое собственное чутье. Он приобрел «После побоища...» за 5 тысяч рублей. Эта картина ныне — одно из главных сокровищ «васнецовского» зала в Третьяковке.