«Книжная лавочка» и «С квартиры на квартиру»

В 1876 году Васнецов участвовал в 5-й выставке Товарищества передвижных художественных выставок в Петербурге в качестве экспонента. Выставил он два своих новых «жанра»: «Книжная лавочка» и «С квартиры на квартиру».

Небольшие по размеру, эти картины сейчас несколько «теряются» среди огромных полотен в просторном зале Васнецова в Третьяковской галерее. Однако давайте остановимся возле них, внимательно оглядим... Работы эти — самое значительное, что было сделано Васнецовым в области жанровой живописи.

...По замерзшему льду Невы мимо Петропавловской крепости устало бредут два человека: изможденный пожилой мужчина, опирающийся на палку, и его немолодая жена с лицом, будто застывшим от горя. В руках у них небольшие узлы — это все их имущество. В картине все «пропитано» холодным, туманным сумраком зимнего Петербурга с его влажными, пронизывающими ветрами. Над Невой, скованной льдом кружат птицы — высматривают добычу. Разбитая, вмерзшая в лед лодка в правой части картины воспринимается зримым символом разбитой жизни, утраченных надежд... Маленькая породистая собачка выскочила навстречу несчастным беднякам, лает — значит, где-то неподалеку ее хозяева, от которых нельзя ждать помощи... Эти бездомные люди бредут в поисках жилья, очутившись в ледяной пустыне людского равнодушия — так можно сформулировать основную идею этой картины.

«Книжная лавочка», законченная в 1876 году, кажется более умиротворенной, почти идиллической по сюжету. Но это только на первый взгляд. Бедная книжная лавка где-то на сельской ярмарке торгует самым «ходовым» в то время народным товаром — лубочными картинками. Толстые стопки лубка лежат на прилавке, развешаны для рассматривания. Толпится народ у прилавка. Мужик-крестьянин в тулупе и лаптях бережно держит в руках одну из картинок, увлеченно рассматривает ее. Рядом с ним пожилой человек в старой, потрепанной шинели, с посохом (странник, проповедник, учитель?) ждет своей очереди. Справа, рядом с лавкой, — явно равнодушные к этому книжному товару неграмотные женщины терпеливо ожидают мужчин. Слева примостились вездесущие озорные деревенские мальчишки. Они не могут ничего купить, но им нравится разглядывать увлекательные картинки. «Ничего не забыл художник для полноты своей сцены на воздухе, даже птичек, избравших освещенную солнцем крышу лавочки местом своего жительства...» — восторженно писал критик в журнале «Иллюстрация» в 1876 году.

Как всегда, у Васнецова, типы людей были обрисованы ярко и увлекательно, однако в этой картине слишком много описательности. «Книжная лавочка» не принадлежит к лучшим созданиям Васнецова.

В воспоминаниях о Васнецове М.В. Нестеров писал: «Первоклассный мог бы быть жанрист — с большой любовью к людям, к их слабостям, очень близкий по духу к Достоевскому». Из многочисленных писем Васнецова мы знаем, что Ф.М. Достоевский был его любимым писателем. «Кроме Достоевского, — писал Васнецов, — я не знаю другого такого писателя, так глубоко проникшего в человеческую душу, впереди его стоит только Шекспир».

Васнецов любил перечитывать роман «Братьев Карамазовых», где особенно сильно в словах Ивана Карамазова звучит протест против человеческих страданий и надежда на светлое обновление жизни: «...я убежден, как младенец, что страдания заживут и сгладятся <..., что, наконе, в мировом финале, в момент вечной гармонии, случится и явится нечто до того драгоценное, что хватит его на все сердца, на утоление всех негодований...»

Оценивая свои первые жанровые картины, Васнецов писал Стасову в 1902 году: «Все мы тогда считали себя реалистами, искали только правды в искусстве. Положим, правда эта представлялась нам довольно суженной. Подчеркивалась более только «правда» жизни, обличительная и поучительная в известном гражданском смысле, что, впрочем, нисколько не мешало нам жить полной художественной жизнью, стремиться по мере сил к совершенству и любить, по-своему, красоту. Искания правды (хоть и узкой) заставляли нас изучать формы и краски в природе действительные и живые, а не выдуманные. Красота для нас не была сама по себе, а служила отражением и выражением высшей духовной красоты, т. е. внутренней, а не внешней только... Вообще говоря, нам не безразлично было, что говорит образ душе, слово «идеал» для нас не было пустым, избитым словом без содержания...».