XVI. Персональная выставка 1934 года. Последние работы

Персональная выставка произведений Малютина, состоявшаяся в 1934 году и приуроченная к семидесятипятилетию со дня рождения и пятидесятилетию его творческой деятельности, была далеко не полной. На ней экспонировалось около ста живописных работ, сделанных главным образом после революции, несколько эскизов к театральным постановкам и некоторые иллюстрации к сказкам.

Но, несмотря на это, впервые сам художник смог оглянуться на пройденный путь. Его картины, как дети, разлетались из родного гнезда. Художник уже привык к этому. Тут же, хоть и не все, но они собрались вместе.

Малютин даже растерялся от впечатлений, похвал, предвыставочной суматохи.

Сохранился черновик текста предполагаемого выступления Малютина на юбилейном вечере. Он написан сбивчиво, взволнованно, эмоционально. Мы приводим его, несмотря на стилистические погрешности и неровности, так как он воскрешает давно прошедшие и забытые, но очень интересующие нас события:

94. Портрет Ф.А. Сахаровой. 1924

«Я был совершенно не подготовлен к моему двойному юбилею (75 лет от роду и 50 лет работы по искусству живописи).

Я предполагал, если были персональные выставки, то и моя пойдет тем же чередом, но по выяснении, при собрании моих работ для устройства выставки, выяснился мой двойной юбилей, но уже поздно мне было готовиться на торжество реализма в моей живописи, и я решил, пользуясь действительно разбитыми нервами за долгую и неотступную мою борьбу За линию, в искусстве проводимую, и к тому же прихварывая в сырое весеннее время, самолично от участия на вернисаже уклониться. Этим все-таки дело не кончилось. В день вернисажа 30/III с. г. ко мне в мастерскую явились друзья для выражения своего восторга по поводу моих работ, что меня удивило, обрадовало и, в свою очередь, восхитило пониманием моих усилий в области живописи, хотя, говоря откровенно, и смутило на момент.

Думается, что не ударю в грязь, поощряемый так сердечно»¹

Всеобщее признание и добрые слова художник воспринял как нечаянную и неожиданную радость, помолодел душой, почувствовал, что жил и трудился не зря.

Николаю Александровичу Семашко он написал прочувствованное письмо, связанное с выступлением Семашко на открытии персональной выставки художника. В этом письме, переполненном чувствами, — и восторги, и признательность, и обиды, накопившиеся за долгие годы:

«Николай Александрович!

На Вашу речь в день открытия моей персональной выставки картин не могу не сказать Вам, [что] неимоверно рад за правдивые, а следовательно и денные для искусства, представителем которого я являюсь, определения, чем Вы и разрушили преграду моей карьеры, или вернее выявление моего дарованию служению искусству, которое с 1883 года группой эстетов (искусство для искусства) было попираемо.

В лице Вашем я благодарю большевиков — носителей правды.

Уважающий Вас и благодарный Академик живописи

С. Малютин. 31/III-34.

P.[S.] А.С. Бубнова благодарю за создание преграды разбазариванию картин Третьяковской галереи...²

Словам благодарности художника в адрес Бубнова нужно дать пояснение — это небольшой, но достойный внимания штрих к портрету самого художника.

Зная добрые отношения к Малютину наркома просвещения, устроители выставки попросили старого художника обратиться к Бубнову с просьбой дать распоряжение о выдаче его картин из музеев для персональной выставки, что он и сделал. И вдруг — получил отказ от Бубнова в мягкой, но решительной форме. Вместо того чтобы огорчиться, Малютин, почувствовав, что его картины берегут и ценят, обрадовался, как ребенок, — слишком много пережил он утрат своих произведений. И эти письма и реакция старого художника на события, связанные с юбилеем, показывают, насколько Малютин был не подготовлен к своему празднику, не избалован вниманием, насколько был недооценен при жизни.

Эпиграфом к маленькому, но очень емкому по значению вступлению к каталогу юбилейной выставки Грабарь выбрал слова из «Путешествия в Арзрум» Пушкина: «Мы ленивы и не любопытны...»

«Мы действительно ленивы и до упрека не любопытны, — пишет Грабарь. — Появилось в 80-х годах минувшего столетия такое бесспорное, исключительное, такое огромное, сверкающее живописное дарование, как Сергей Малютин, а сонная царская Россия его не заметила. Критика, а с нею коллекционеры, а за ними музеи его проморгали»³.

Грабарь намерен был взяться после юбилейной выставки за книгу о Малютине. К сожалению, занятость помешала выполнить это намерение.

Во вступительной статье к каталогу выставки Малютина Грабарь так определяет его значение как художника: «Малютин весело и остроумно претворяет в своем декоративном искусстве русской лубок. Но настоящая стихия Малютина — живопись с натуры, пленэр»⁴. «Как пи силен Малютин в пленэре, но еще более заметное место в его творчество принадлежит портретам. Здесь его мастерство, знания, чувство, артистическая интуиция празднуют высшую победу»⁵.

95. С.В. Малютин у Сахаровых в «Соколе»

Что касается портретов, то на выставке 1934 года их было достаточно, и среди них многие, составившие Малютину славу портретиста.

Непропорционально мало экспонировались ранние жанровые картины художника. Совсем не показан был Малютин — архитектор и мастер прикладного искусства. Единичные работы представляли Малютина — декоратора и мастера книжного оформления.

И тем но менее юбилейная выставка наглядно продемонстрировала, какой крупный, самобытный и оригинальный талант являет собой Малютин.

И.Э. Грабарь с сожалением вспоминал:

«В свое время мне посчастливилось заказать Малютину для Третьяковской галереи портреты Нестерова, Аполлинария Васнецова и Юона. Тогда же мы вели с ним переговоры о большом групповом портрете всех членов «Союза русских художников», который должен был явиться парным групповому же портрету членов «Мира искусства», заказанному одновременно Кустодиеву. Но началась мировая война, Кустодиев успел написать только эскиз картины да серию портретов-этюдов, находящихся в Русском музее, а Малютин не мог даже приступить к своей картине-портрету. Какая радость была бы, если бы эти два произведения были осуществлены»⁶.

Призыв Грабаря в конце статьи прозвучал с большим опозданием: «Будем хоть чуточку менее ленивы и хоть капельку любопытнее, попытаемся хотя бы показом персональной малютинской выставки подвинуть наши мощные организации на большие групповые портретные заказы мастеру, все еще свежему, доброму и полному творческих сил»⁷.

Нестеров, которого, впрочем, как и всех, кто знал Малютина, восхищали его творческая бодрость, жизнерадостность, «дивный дар живописца», в письме к Малютину в дни его юбилея так охарактеризовал творческий путь старейшего художника:

«Москва. 11 апреля 1934 г.

Дорогой Сергей Васильевич!

Сегодня Ваш большой день: семьдесят пять лет жизни, из них пятьдесят лет служения родному художеству, пятьдесят долгих лет неустанного творчества, огромный его диапазон, яркость, плодовитость его, и все это в пору величайшего расцвета русского искусства, в пору Сурикова, Репина, Виктора Васнецова, целого сонма талантливых собратий. Среди них быть одним из первых — какое глубокое, полное удовлетворение! Я со школьных лет восхищаюсь Вашим дивным даром — живописца, фантаста, приветствую Вашу почетную старость, Вашу творческую бодрость, желаю Вам долгих лет радостного творчества»⁸.

Нестеров был скуп на слова и на похвалы. И это его письмо — не юбилейное славословие, это истина.

Трудно сказать, чем объяснялось недостаточное признание Малютина. Он всегда будто отступал в сторонку, давая дорогу другим, и другим воздавалось иногда сверх их заслуг, в то время как действительно достойный оставался в тени.

Грабарь, вспоминая превратности судьбы одной из многих жанровых картин Малютина, говорил в связи с этим по поводу странной и непонятной недооценки творчества мастера:

96. Портрет Л.Н. Толстого. Вариант. 1933

«Эта небольшая картинка⁹ совсем не исключение в малютинском искусстве, и если я уделяю ей и ее превратной судьбе столь исключительное внимание, то только потому, что в ней запечатлено одно из драгоценнейших свойств дарования этого мастера, а история ее есть в значительной степени история всего тернистого творческого пути художника, история его систематической недооценки.

Так было всегда, эта черта красной нитью проходит особенно через историю искусства XIX века: даже Милле, Курбе, Домье, Мане, Сезанн, Ван Гог были признаны только после смерти, что же говорить о сотне мастеров меньшего масштаба, абсолютно незначительных при жизни и воскресающих лишь ныне. А сколько дутых имен, сколько сомнительных мировых знаменитостей было предано забвению уж через десяток лет после их смерти.

Хотелось бы предостеречь подрастающее художественное поколение от переоценки своих сил и особенно своих знаний и недооценки сил своих предшественников. Выставка Малютина дает отличный повод для этого. Вот где есть чему поучиться нашим кадрам, стоит только пристально всмотреться в пройденный художником долгий путь»¹⁰.

Речь шла всего об одной и очень далеко но полной выставке художника. Что же остается сказать нам, если мы оглянемся на весь творческий путь, на все художественное наследие Малютина.

Выставка 1934 года оказалась итогом жизни.

Малютин тяжело болел. Это не был физический недуг. Это была усталость. Усталость от жизненных невзгод, от постоянного нервного напряжения...

О своем состоянии, почти не улучшавшемся уже после волнений, связанных с устройством персональной выставки, Малютин рассказывает в письме работавшему во Вceкохудожнике В.Ф. Сахарову, с семьей которого он очень дружил:

«Василий Федорович!

За мою долгую жизнь я истратил, даже, вернее, истерзал свои нервы так, что никуда не гожусь. Почему я и вообще стал избегать общества. Достаточно малого пустого случая, лишь бы для меня необъяснимого, — моментально третичный нерв начинает страдать; поднимается боль в груди, у позвоночника и в области желудка и бронхов и настолько, что выступает пот, кружится голова, мелькает перед глазами, слабая ненадежная походка и т. д.

Такой припадок скоро проходит при условии, если я буду сидеть и приму капли, соответствующие моменту.

Расскажу случай 19/IV, когда хотел быть у Вас по поводу производственного совещания на закрытии моей выставки и но мог.

Будьте добр, если можно, дайте мне случай показаться хорошему доктору невропатологу, чтобы как-нибудь ликвидировать ату несносную нервозность.

Ведь художнику почти невозможно но волноваться, а жить замкнуто — ото петь перепевы, что я и делаю, а хотелось бы и современность изобразить такою, какою она есть и очень большая.

Посоветуйте! Может быть еще и поработаю всерьез?

Уважающий Вас. С. Малютин. 19/IV-34 г.»¹¹

Работал он постоянно, всегда. Без труда не мыслил своей жизни. Но состояние здоровья заставляло его все чаще мобилизовывать свою память, пользоваться фотографией, как материалом для живописных произведений.

Об этом говорил и Грабарь:

«Знание природы так велико у Малютина, что он, полушутя-полусерьезно, пишет целые сцены в натуральную величину по фотографиям, давая иллюзию этюда, написанного с натуры. Можно не быть сторонником ни этих вещей, ни этого метода, но легко понять, что мастер, столь мало тревожимый заказчиками в мастерской, которую он к тому же редко покидает, поневоле прибегает к коллекции старых фотографий, открывающих ему некое окно в природу»¹².

В последние годы жизни в душе художника происходит тяжелая и мучительная борьба. Разлад с самим собой. Он был всегда обуреваем двумя страстями — любовью к детям и любовью к искусству. Часто эти «две любви» но сливались воедино — каждая требовала его целиком, всего, без остатка.

Дети его стали взрослыми самостоятельными людьми, обзавелись своими семьями. Как говорят, маленькие дети — маленькие огорчения, большие же... Особенно страдало отцовское сердце из-за судьбы Владимира — одинокого и больного человека. Отец продолжал смотреть на взрослых детей так, как было в их детстве. Он привык опекать их, заботиться о них, вникать во все подробности их жизни, соединив в своем сердце и отцовские и материнские чувства. И вот теперь, к старости, он хотел объединить всех в одном «гнезде». Но ему трудно было делить свою любовь к детям с другими, уступать «право на них». Он слишком эмоционально уязвим, нервы его будто обнажены. И он — художник, которому необходимо уединение и «отключение» от всего мира во время работы.

Уход Толстого из Ясной Поляны не дает ему покоя. Художнику кажется, что он одинок на старости лет, что он должен но мешать взрослым детям, дать им право самим решать все жизненные вопросы. В один из тяжелых для него моментов он пишет отчаянное письмо Ф.А. Сахаровой:

«Фелицата Александровна! Зимой я слышал от наших, что кто-то из жителей «Сокол» хочет обменять комнату на комнату в Москве, и вот я с удовольствием бы поменялся своей, только в том случае, если Вы возьмете меня к себе в семейный стол на столование, так как у меня (одного) нет домашней работницы для стряпни. Чай утром, конечно, я смогу оборудовать и сам. Смелость обратиться к Вам с такою просьбой у меня явилась лишь потому (помимо всегдашних хороших Ваших ко мне отношений), что мне было при разговоре В[асилием] Ф[едоровичем] предложено поселиться у Вас буде свободной столовой с конца марта на все лето. На лето поселиться для меня мало, так как я на старости лет увидел, что я лишил себя покоя, необходимого вообще и для живописи в особенности...

...Стал стар. С. Малютин 8/IIII.35 г.»¹³

Вскоре после этого письма Малютин тяжело заболел. Взрослые его дети окружили отца заботой и лаской. Лето 1935 года, после выздоровления, Малютин провел в «Соколе» у Сахаровых. Хозяйка дома — Фелицата Александровна, чуткий и душевный человек, Василий Федорович Сахаров — искренний друг Малюта на, юное поколение Сахаровых, две их дочери, Татьяна и Галина, прелестные портреты которых Малютин сделал еще в начале двадцатых годов, — вся эта милая семья поддерживала старого художника своим теплым вниманием, отвлекала от горьких дум, поделилась с ним душевным здоровьем. На снимке 1935 года Малютин в «Соколе» — улыбающийся, счастливый, разделяющий с молодежью их развлечения.

Сахаров предлагает Малютину заказы по контрактации от Все-художника на портреты Пушкина и Толстого (собственно, на второй портрет Льва Николаевича, так как первый был им незадолго до того сделан). В этот период два великих имени — Пушкин и Толстой — все больше и больше привлекают Малютина. Любовь к поэзий Пушкина Малютин выразил в своем творчестве, много раз иллюстрировав его сказки. Он сумел передать ее и детям. Ольга Сергеевна Малютина — не только художница, но и поэтесса, для которой гений Пушкина — основа ее вдохновения и поэтического мировосприятия.

Сергей Васильевич Малютин мечтал о портрете Пушкина, верил в то, что он непременно его сделает. В 1934 году в письме к В.Ф. Сахарову художник размышляет над предложением написать портрет Пушкина:

«Василий Федорович! Все время, по разговоре с Вами о портрете Пушкина, я думаю о воспроизведении его, но материалов совершенно нет. Он, А.С. Пушкин, какой-то целостный, и взяться за воспроизведение его портрета опасно, т[ем] б[олее] по контрактации или заказу. Вдруг осечка! Уж очень велик душой человек. Конечно, я буду думать и думать, работать и работать...»¹⁴

97. Голова агитатора. 1923

Лев Николаевич Толстой — еще один кумир Малютина. Не толь ко его творчество, но и события самой жизни Толстого все больше наводят Малютина на размышления.

Малютин много работает в доме Сахаровых и только глубокой осенью перебирается к себе на Мясницкую. На память о пребывании в гостеприимном доме друзей Малютин оставляет там вариант портрета Толстого.

29 октября 1935 года в письме сотруднику Смоленского музея и своему другу И.М. Хозерову Малютин писал:

«Иван Макарович!

Живы ли Вы? Я воскрес; с ранней весны заболел воспалением легких и плевритом. Все думали, что я умру. Хотя лето было очень дурное для подобных больных, но благодаря правильно поставленному лечению и бдительному уходу моей дочери (художницы) О[льги] С[ергеевны] и сына Миши — выходили, конечно, при постоянном неотлучном присутствии при мне сына В[ладимира] С[ергеевича].

...Мне бы хотелось с Вами серьезно поговорить о серьезном деле. Приезжайте в Москву...

...Скажу только, что дело касается моих картин и моего переселения в г. Смоленск на жительство»¹⁵.

В следующем письме — 5 ноября — Малютин поясняет, что дело идет не просто о переселении старого человека в провинцию на покой, все гораздо серьезнее для художника, который мечтает о том, чтобы «сосредоточить как бы центр или ядро» своих работ в Смоленске.

Малютин хотел передать все работы безвозмездно, веря и надеясь, что труд его жизни не пропадет даром. Труд, который он посвятил Родине.

Он так и заканчивает это письмо:

«...Итак, до доброго свидания на благо Родины нашей»¹⁶.

Что ж, нам остается и на этот раз только сожалеть о том, что эта мечта художника не осуществилась...

В последние годы жизни им созданы два значительных произведения: большой портрет-картина «Партизан» и портрет профессора В.Д. Шервинского.

Картина «Партизан» предназначалась художником для юбилейной выставки «XX лет Рабоче-Крестьянской Красной Армии и Военно-Морского Флота». Эта выставка была последней, на которой участвовал художник.

Писал он картину с огромным воодушевлением, вложив в ее исполнение весь запас своих знаний, наблюдений, переживаний. Образ решен художником не конкретно, а обобщенно, типически. Хотя в основу образа лег портрет вполне достоверный, писанный с натуры. В галерее портретов Малютина мы несколько раз уже встречали этого человека, с характерным, несколько трагическим лицом. Вспомним хотя бы «Голову агитатора» (1923). Легко убедиться в том, что и «Агитатор» и «Партизан» — один и тот же человек. Правда, эти два портрета разделяют тринадцать лет. Там — юноша, здесь — взрослый человек.

Существует попятив «словесный портрет». Описание первого и второго изображения совпадают полностью. Тот же высокий лоб с развитыми лобными буграми. Удлиненные пропорции лица. Припухлости под глазами, тонкие дугообразные брови, взгляд, несколько исподлобья, характерный рисунок губ, заостренный подбородок. Но ни в какие рамки «словесного портрета» не уложатся слова, характеризующие не внешнее, а внутреннее — эмоциональную идентичность двух изображений.

Это образ человека напряженного, необычайно одухотворенного, внутренне сжатого. Именно таким был старший сын Сергея Васильевича — Владимир. Инвалид гражданской войны, тяжело контуженный под Очаковом, он не смог стать художником, хотя талантлив был необычайно. Малютин много раз писал сына, и в каждый портрет его вкладывал кусочек своего сердца, в каждом портрете — боль отца за судьбу сына, сопереживание и сострадание. Взволнованные, эмоционально напряженные изображения сына перерастали рамки просто портретного произведения. Драматизм, психологическая сложность подсказывали названия, рождали ассоциации.

Прощаясь с жизнью, художник в последний раз изобразил сына, которого так любил. На этот раз Владимир помог ему создать глубокий проникновенный образ безвестного героя гражданской войны.

Владимир был его постоянным натурщиком. Они никогда не расставались. Кровать сына стояла рядом с кроватью отца в его мастерской.

Своей властью художника, творца отец оделял сына всем, чего тот оказался лишен в жизни. По желанию отца сын превращался в сильного, гордого и храброго средневекового рыцаря («Латы», 1913), мечта отца делала из него пламенного трибуна и агитатора.

Картина «Партизан» правдива, достоверна и жизненно убедительна настолько, что производит впечатление сделанной непосредственно с натуры, хотя, конечно, это было совсем не так. Для партизана позировал художнику сын. Для пейзажа и собственно пленэра пригодился «сундук живописных записок» и огромный опыт работы с натуры.

98. Партизан. 1936

Картина тщательно продумана и решена в цвете и композиции. Живопись Малютина широка и свободна. Все полотно светлое, серебристое. Безошибочное чутье живописца подсказало единственное яркое пятнышко — красную полоску на шапке партизана. Этот цветовой удар подчеркивает общую перламутровую тональную гамму картины. Она построена на контрастах и переливах серого, свинцово-серого и белого. Всего два цвета — черный и белый. Но с каким виртуозным мастерством использованы их живописные возможности.

Интересно композиционное решение картины. Дав фигуру партизана крупным первым планом, художник достигает монументальности образа. Партизан сидит на краю подводы. Дорога сзади изрыта полозьями саней и колесами повозок — дело происходит ранней зимой, снег только что выпал, он еще мокрый и рыхлый. Будто пушистым одеялом он закрыл всю землю. Только дорога с глубокими бороздами, да но застывшая еще серо-свинцовая река нарушают впечатление снежной целины. Река, изгибаясь, образует полуостров, на котором временно расположился штаб партизанского отряда. Небольшой мост соединяет постройки, сделанные временно на хуторе, с другим берегом реки. За мостом село, освобожденное партизанами. Теперь они двинулись дальше, о том свидетельствует свежепроложенная дорога, ведущая вперед, и партизан на замыкающей отряд подводе. Сейчас и он скроется вслед за остальными. Художник использовал прием «остановленного мгновения». Сцена, изображенная на картине, могла продолжаться долю секунды. Еще мгновение, и все бы изменилось — фигура человека, промелькнув, исчезла, а в поле зрения остался бы только бескрайний зимний пейзаж и извилистая, уходящая к горизонту дорога, проложенная конным отрядом. Этот динамический прием убеждает зрителя в достоверности происходящего.

Партизан изображен в полушубке, он опоясан пулеметной лентой, на боку — планшет. Руки сжимают приклад винтовки. И хотя все эти предметы написаны материально и осязаемо, так же как и превосходно решенный пейзаж — широкий и обобщенный, все это по отвлекает внимания от главного — лица партизана. Мастером глубокого психологического портрета еще раз показал себя здесь Малютин. В плотно сжатых губах, в пристальном и внимательном взгляде, во всем аскетическом облике партизана — выражение решительности и веры в правое дело.

После революции Малютин в своем портретном творчестве пошел по пути углубления социальной и психологической характеристики человека.

Поиски и находки в этой области достаточно ощутимы и в портрете Фурманова, и в «Агитаторе», и во многих других его работах. В последние годы портреты художника стали строже, лаконичнее в выборе художественных средств. Малютин отказался от эффектных красочных сочетаний, от ярких фонов, стремясь как можно глубже проникать в тайники человеческой души.

В полной мере это удалось ему в «Партизане». Произведение являет собой яркий пример портрета-картины, то есть того жанра, непревзойденным мастером которого был Малютин.

Портрет старого и заслуженного врача профессора Шервинского Малютин начал вскоре после своего юбилея в 1934 году, но работа прервалась в связи с болезнью Шервинского. Осенью 1935 года и зимой 1936 сеансы продолжились. В 1937 году кисть художника несколько раз прошлась по портрету. Подписал его Малютин 1936—1937 годами. Это было последнее произведение художника.

В портрете нет и следа старости мастера. Скорее в нем — его мудрость и зрелость. Очень важным для Малютина являлось всегда, и эта работа лишнее тому подтверждение, наличие душевного контакта с портретируемым. Здесь, в портрете Шервинского, контакт абсолютен. Легко воссоздать один из сеансов в мастерской художника на Мясницкой...

Старые, привычные вещи, драпировки. Уютное кресло, в котором так покойно сидеть. В мастерской два старых человека. Художник и модель. Но это не просто портретист и портретируемый. Это двое добрых знакомых, у которых есть о чем поговорить, есть что вспомнить. Им интересно и хорошо вдвоем. Время течет неторопливо, хотя у обоих его осталось совсем немного. Но теперь, на старости лет они позволяют себе насладиться замедленным ходом времени. Они знают ему цепу.

99. Портрет профессора В.Д. Шервинского. 1936—1937

Как собеседник художника изображен портретируемый. Кажется, что он внимательно слушает. Дослушав партнера, он сам выскажет свое мнение по равно интересующему обоих вопросу.

Портрет решен в золотисто-коричневой гамме. Строго продумана композиция, построенная по диагонали, что позволяет художнику показать сидящего человека «во весь рост». Мы ощущаем стройность и подтянутость худощавого высокого человека. Темные, почти черные тона костюма являются прекрасным фоном для мастерски написанных рук, нервно и крепко сжатых в кулаки. Ни великолепно переданная живописная ткань кресла, ни глубокий объемный фон, ни бархатистые тона костюма — ничто не отвлекает зрителя от нервных рук и умного интеллигентного лица старого врача. Такие портреты называют «портретами-биографиями». В портрете профессора Шервинского чувствуется мастерство артиста, не знающего профессиональных трудностей, художника, для которого главное в искусстве — наиболее полно выразить свое отношение к изображаемому, что Малютин и делает с достоинством, основательностью и печатью неповторимого своеобразия, принесшего ему славу одного из лучших портретистов русской школы живописи.

Несомненно, всеобщее внимание, знаки любви, признания и уважения, полученные Малютиным в связи с его юбилейной выставкой, придали силы художнику, и он, превозмогая приступы слабости, пересиливая болезнь, торопился работать.

Если «Партизан» — последняя глава творческих поисков Малютина в области сюжетной картины, то портрет профессора Шервинского — как бы заключительный аккорд его портретной галереи.

Очевидно, что каждое время будет избирать в многогранном творчестве художника черты, наиболее созвучные той или иной эпохе, тем или иным критериям совершенства.

Через сорок лет после смерти художника мы уже можем посмотреть на его наследие несколько отступя, у нас было время лишний раз убедиться в том, что «большое видится на расстоянии».

И теперь портретной галерее Малютина, галерее человеческих документов огромного художественного значения, придется несколько посторониться. Мир чувств Малютина гораздо шире, портрет — только одна из граней его таланта.

Своеобразие и неповторимость Малютина как художника — в его мечте о народной душе искусства, мечте, к которой он возвращался всегда, расписывая ли на радость людям первую «матрешку», которую молва приписала теперь стародавним умельцам, украшая ли первую балалайку, строя «терема» на сцене и в жизни, иллюстрируя сказки для детей или взрослых, мечтая об ожившей истории в своих погибших теперь картинах, или, наконец, безотчетно стремясь раскрыть в портретах душу русского народа, рассказать о неповторимом и прекрасном русском характере.

Последние два года жизни С.В. Малютина были очень тяжелыми. Он почти все время болел. Крупнейшие специалисты — врачи и профессора предполагали рак. Они ошибались. Но семья художника и сам он, догадывавшийся о предположениях, пережили весь ужас, связанный с этой страшной болезнью. Четвертое за последние два года воспаление легких оказалось крупозным.

Шервинский, профессор, известный врач-терапевт, друг и модель художника, настоял, чтобы Малютин лег в клинику на Пироговской. В палате этой клиники на руках у своих сыновей, Владимира и Михаила, в ночь с 5 на 6 декабря 1937 года он умер. Ему было 78 лет.

Примечания

1. ЦГАЛИ, ф. 2023, оп. 1, ед. хр. 45.

2. Там же, ед. хр. 74.

3. Выставка произведений С.В. Малютина, с. 3.

4. Там же, с. 4.

5. Там же, с. 5.

6. Там же, с. 6.

7. Там же, с. 7.

8. М.В. Нестеров. Из писем, с. 317—318.

9. Речь идет о картине «По этапу».

10. Выставка произведений С.В. Малютина, о 5.

11. ЦГАЛИ, ф. 2023, оп. 1, ед. хр. 71.

12. Выставка произведений С.В. Малютина, г. 6.

13. ЦГАЛИ, ф. 2023, оп. 1, ед. хр. 73.

14. Там же, ед. хр. 71.

15. Там же, ед. хр. 79.

16. Там же.