Б. Сурис. Человек, исполнивший свой долг. (Об авторе этой книги)

В одном из архивов сохранилась старая фотография, нигде ранее не публиковавшаяся.

Снимок сделан в феврале 1914 года; на нем запечатлена группа членов Товарищества передвижных художественных выставок накануне открытия 42-й передвижной выставки в залах Общества поощрения художеств в Петербурге. В глубине виднеются обтянутые холстиной щиты, картины в рамах, группа рабочих со стремянкой — идет развеска к вернисажу. На минуту оторвавшись от дел, собрались перед объективом аппарата художники, чтобы сфотографироваться вместе на память. Узнаются характерные лица Николая Алексеевича Касаткина, Владимира Егоровича Маковского, Николая Никаноровича Дубовского, Алексея Михайловича Корина и других.

Мы не случайно начали с этой фотографии: на ней представлены многие из тех, с кем читатель встретится на страницах предлагаемой книги в качестве ее героев. А вот и ее автор: позади изображенных виден скромно отступивший на второй план человек, нестарый еще, худощавый, с «чеховской» бородкой, задумчивым выражением лица. Это — Яков Данилович Минченков. Сам тоже художник, он состоял до революции на протяжении двух десятков лет бессменным «заведующим» передвижными выставками (или «уполномоченным Товарищества», как еще называлась эта должность, — мы бы сказали администратором), а много времени спустя, на склоне лет, в значительной мере неожиданно для самого себя написал книгу о тех, чьим спутником, помощником, часто другом он был в минувшие годы.

Выход в свет книги Минченкова отделен от этого снимка, запечатлевшего многих ее героев и самого автора, четвертью века, — «Воспоминания о передвижниках» впервые появились на книжных прилавках в 1940 году. Книге не очень повезло тогда с критикой, всего два отклика появились в печати. Но зато один из них принадлежал Корнею Чуковскому. Ему пришлась по душе «талантливая, блещущая горячими красками книга», и он не скупился на похвалы, рекомендуя ее читателю: «Многим писателям следовало бы поучиться у Минченкова мастерству литературного портрета... Книга Минченкова — неровная, порой дилетантская, но в ней — бесценный биографический и бытовой материал, разработанный темпераментной, сильной рукой, и пренебрегать ею никак невозможно»¹. И верно, в отличие от критики, публика заметила книгу, любители искусства, которым удалось ее приобрести (тираж был даже по тому времени донельзя мал), читали и перечитывали томик в зеленом переплете, искусствоведы заглядывали в нее в поисках нужных фактических сведений. А еще много лет спустя, в 1959—1964 годах, были выпущены одно за другим четыре переиздания, нараставшими тиражами, которые сразу же расходились. И тогда окончательно стало ясно, что книга Минченкова с честью выдержала испытание временем, что она не просто интересна, даже завлекательна для чтения, но и являет собою ценный литературный памятник, прочно вошедший в круг основных мемуарных источников по истории отечественной художественной культуры, в частности, такого важного ее явления, каким было передвижничество.

Автору, однако же, не привелось изведать радостных минут успеха. В момент выхода первого, довоенного издания его уже не было в живых. Между тем об этом мало кто знал, как, впрочем, мало кому из читателей говорило что-либо имя Я.Д. Минченкова, стоявшее на переплете. Случилось так, что и дальше, при всей популярности книги, личность ее автора оставалась в тени, и этот интересный человек с его своеобразно сложившейся судьбой оказался несправедливо забыт.

Группа передвижников перед открытием XLII передвижной выставки в помещении Общества поощрения художеств в Петербурге. Фотография. 1914. Слева направо: сидят, 1-й ряд — П.И. Келин, М.М. Зайцев; 2-й ряд — С.Ю. Жуковский, Е.Е. Волков, Н.П. Богданов-Бельский, А.В. Маковский, П.А. Брюллов, В.Е. Маковский, Н.А. Касаткин; стоят — А.Н. Шильдер, В.К. Бялыницкий-Бируля, А.М. Корин, Н.Ф. Холявин, Н.В. Бакшеев, Я.Д. Минченков, Н.Н. Дубовской, Н.К. Бодаревский, А.В. Скалон

Причины тому были разные, и одна из них — он сам.

Помнится, кто-то из писателей утверждал, что мемуаристы — люди крайне недостоверные, ибо преследуют лишь одну цель: так переиначить историю, чтобы в ней и для них нашлось подходящее местечко. Что и говорить, существует немало воспоминаний, где авторские субъективность и тенденциозность различимы невооруженным глазом. Но разве мало известно противоположных примеров, когда мемуарист стремится искренне, без прикрас поведать обо всем, что он знает, видел, пережил, и отодвигает собственную особу на задний план, чтобы тем шире представить глазам читателя правдивую картину среды и эпохи? Такова книга Минченкова. Автор здесь — совсем как на той фотографии — отступает в тень; он говорит о себе только в случаях, где это вызывается, так сказать, сюжетной необходимостью, и упрекнуть его можно, пожалуй, как раз за чрезмерную скупость в рассказе о самом себе. Результатом этого явилось то обстоятельство, что долгое время в литературе буквально ничего о нем, даже элементарных биографических данных, нельзя было найти. Лишь при подготовке в конце 1950-х годов переиздания «Воспоминаний о передвижниках» удалось разыскать и частично опубликовать сведения об авторе, пролившие свет на его жизнь и деятельность².

Яков Данилович Минченков родился 19 марта 1871 года на хуторе Верхне-Теплом, Луганской станицы, бывшей Области Войска Донского.

Происходил он из старого казачьего рода: дед его погиб в русско-турецкую войну. Отец, Даниил Петрович, был священником, однако обладал взглядами, отнюдь не типичными для представителей этого сословия: был он образован и начитан, преклонялся перед Чернышевским и считал себя «человеком шестидесятых годов». Подобное же направление мыслей он передал сыну, который начал обучаться в духовной семинарии, но был исключен оттуда «за вольнодумство».

Некоторое время Я.Д. Минченков учительствовал в Новочеркасске. В 1887 году этот город посетила передвижная выставка. На ней юноша впервые увидел (как вспоминал он впоследствии) «настоящие картины», впечатление от которых «принималось тогда непосредственно и до бесконечности глубоко». Под влиянием знакомства с произведениями выдающихся мастеров Минченков решил посвятить себя искусству. Он отправился в Москву, чтобы добиться поступления в Училище живописи, ваяния и зодчества. Однако подготовленность была явно недостаточной: «В Училище живописи я держал экзамен три раза и один раз в Академию художеств — и каждый раз проваливался». Но в конце концов настойчивость и упорство взяли свое, он был принят. «Не знаю, как чувствовали себя другие, но когда я, с сознанием своих прав, поднимался в Училище по круглой лестнице, украшенной античными фигурами, — едва ли в Москве был кто-либо счастливее меня». В училище (где его учителями были Н.А. Касаткин и В.А. Серов) он занимался с 1894 по 1898 год, зарабатывая на жизнь частными уроками.

Еще до окончания училища Минченков начал работать уполномоченным Товарищества передвижных художественных выставок. Эта должность предполагала выполнение самых разнообразных и достаточно сложных функций: быть администратором и устроителем выставок в различных городах, подыскивать и нанимать помещения, заботиться о приведении в порядок картин, пострадавших при перевозке, давать на выставке требуемые пояснения зрителям, выступать в роли посредника между художниками и покупателями их произведений. Всей душой преданный делу передвижничества, Минченков на протяжении двух десятков лет деятельно участвовал в жизни Товарищества. «Целый ряд годов состою при выставке, сжился с нею, и интересы Товарищества, выставки дороги для меня», — писал он в 1912 году И.Е. Репину³.

Я.Д. Минченков. Оставленный храм (Австрия). 1905

Не забрасывал он и собственного творчества, работая главным образом в пейзаже и бытовом жанре; с 1905 по 1918 год экспонировал свои произведения на передвижных выставках, в 1913 году был принят в члены Товарищества. Успехи его оставались, однако же, более чем умеренными. Рецензенты выставок его обычно не замечали, а в тех редких случаях, когда произносили по его адресу какие-то слова, похваливая или поругивая, то делали это небрежно, мимоходом, не персонально, а в общем перечне похваливаемых или поругиваемых. Впрочем, насколько можно судить, особой несправедливости в этом не было: он действительно не выделялся среди третьестепенных своих коллег.

Ради понимания дальнейшего, к сказанному нелишне добавить несколько слов относительно, как говорим мы сейчас, общественного лица будущего автора «Воспоминаний о передвижниках», попытаться представить себе, в той мере, в какой это возможно, направление его мыслей и настроений. Кое-что на этот счет можно понять из книги, которая — без всяких специальных усилий со стороны самого мемуариста — дает достаточно убедительную автохарактеристику: с ее страниц встает образ человека стойких, изначально демократических убеждений. Показательны, например, те места книги, где в глубоко сочувственных тонах говорится о борьбе московского пролетариата в период первой русской революции. О многом свидетельствует тот факт, что Минченков не задумался поставить свою подпись под известным воззванием-резолюцией художников, поднявших во время событий 1905 года голос против бесчинства царских властей, в защиту демократических свобод. «Можем ли мы, художники, — провозглашалось в резолюции, — оставаться в настоящее время безучастными свидетелями всего, происходящего вокруг нас, игнорируя трагическую картину действительности и замыкаясь от жизни лишь в технических задачах искусства, единственной области, свободной от репрессий, цензурного усмотрения? Мы присоединяем наш горячий голос к общему хору нашей искренней и мужественной интеллигенции, видящей мирный исход из гибельного современного положения только в немедленном н полном обновлении нашего государственного строя путем призыва к законодательной и административной работе свободно выбранных представителей от всего народа. Осуществление же этой задачи возможно лишь при полной свободе совести, слова и печати, свободе союзов и собраний и неприкосновенности личности». Участие в этой акции выглядело довольно рискованным: «был слух, что подписавшим резолюцию будет предложено поехать наслаждаться природой в отдаленнейшие губернии России. Но подписали все».

Естественно, что в 1917 году Минченков оказался в числе тех художников, которые сознавали закономерность и историческую правоту великого переворота. Даже если в их искусстве — речь идет о кризисной поре позднего передвижничества — иссякал уже прежний гражданственный пыл, и «когда разразилась революция, в опустевшем выставочном зале передвижников висели картины, чуждые тому, что происходило на улице и чем жило общество в эти дни», — они были «рады перевороту как выходу из тупика, в который зашла русская жизнь».

В биографии будущего мемуариста революция прочертила резкую грань. Сплою обстоятельств жизнь оборвала свое размеренное течение, круто свернула в новое русло.

Уехав с семьей из Москвы в родные места, на Дон, Минченков угодил здесь в самый водоворот гражданской войны. Проскитавшись но Дону и Северному Кавказу, переболев всеми тифами, в 1920 году очутился в Майкопе. Тут на протяжении нескольких лет он состоял «профессором на кафедре искусствоведения» в Институте народного образования, заведовал художественными отделами в РОСТа и Майкопском политпросвете, руководил самодеятельной изостудией. За работы студийцев, показанные на местной художественной выставке (где участвовал и он сам), получил благодарность от Майкопского исполкома.

В 1922 году Минченков перебрался в станицу Каменскую (впоследствии Каменск-Шахтинский Ростовской области). Надо сказать, что личная судьба его вообще сложилась не очень счастливо. Художественные способности явно не получили должного развития — до революции этому мешала административная деятельность, необходимость постоянного заработка, которого художественный труд не мог бы обеспечить, в более поздние годы им было уже не расцвести. Утомленный болезнями и жизненными невзгодами, Минченков обосновался в маленьком городке, отдаленном от центров культурной жизни, лишенном широкой профессиональной среды. И все же, несмотря на то, что его неоднократно и настойчиво звали друзья, старые передвижники, ставшие видными деятелями советского искусства, — В. II. Бакшеев, Н.А. Касаткин, В.К. Бялыницкий-Бируля, — Минченков не переселился в столицу, найдя и здесь, в глубокой тогда провинции, применение своим силам, достойное всяческого уважения.

Он участвовал в организации художественных студий при Каменских педагогических курсах и при детском городке, заведовал этими студиями и руководил там занятиями по рисунку н живописи. Преподавал также историю искусства в школе и педагогическом техникуме. Бывшие его ученики до сих пор хранят благодарную память о нем. Он активно участвовал в пропаганде н распространении искусства на периферии, вел большую просветительную работу среди учащихся и населения: устраивал беседы и лекции по искусству, учил своих слушателей понимать и любить творчество русских художников, делился воспоминаниями о встречах с ними. В одном из писем И.Е. Репину (от 16 декабря 1925 г.) Минченков сообщал о своей работе в педагогическом техникуме: «Взрослые ученики интересуются историей искусств. Получение Вашей карточки совпало с прохождением реализма в живописи. И надо было видеть, с каким жадным интересом рассматривали ученики Вашу новую карточку — творца «Иоанна Грозного», «Крестного хода», «Бурлаков» и проч. без конца. Снимки некоторых картин у нас есть под рукой. Списываемся с Берлином, хотим приобрести такой волшебный фонарь, чтобы можно было передать на экране всякий снимок, и тогда начнем лекции для большой публики по искусству...» В другом письме к нему же (от 20 мая 1927 г.) рассказывалось: «Сидим мы в учительской (все преподаватели школы второй ступени), и вбегает маленький мальчик 1-го класса с криком: «Скажите — жив и здоров Репин и где живет, мы в классе поспорили о нем?» За Вас мне радостно: детвора спорит о Вас, горячо интересуется Вашей жизнью. Я сказал, где Вы живете, а о здоровье обещал ответить, когда получу от Вас весть. Прихожу домой — Ваше письмо. На другой день ребята кричали: «Наша взяла, Репин жив, здоров, живет в Финляндии! Мне кажется — Вам должно легко, легко житься в сознании того, что Вы сделали для страны и для всех нас...» И еще одна выдержка из письма И.Е. Репину от 28 июля 1929 года: «Осенью устраиваю здесь выставку работ своих учеников, лично своих и некоторых товарищей, обещающих прислать этюды. Составится небольшой музей, крайне полезный для нашего городка».

Я.Д. Минченков. Школьники. 1908

Так, верный основной идее Товарищества, деятельный и общительный по натуре, старый передвижник стремился в меру своих сил по-прежнему быть полезным и нужным людям.

Его деятельность в послереволюционное время — ценная страничка из истории художественной жизни так называемой периферии. Минченков принадлежал к многочисленным труженикам, нередко безвестным, чьими руками насаждались и распространялись в те годы ростки подлинной культуры среди впервые приобщавшихся к ней широчайших народных масс.

Все эти годы он не прекращал занятий живописью — писал пейзажи родных мест, жанровые композиции, портретные этюды. Мечтал написать портрет своего знаменитого земляка М.А. Шолохова, но замысел не осуществился. Местонахождение большинства произведений Минченкова неизвестно, основные погибли в годы Великой Отечественной войны. До нас дошли немногие работы из числа выполненных в Майкопе и Каменске-Шахтинском, не поддающиеся более определенной датировке и, вероятно, не слишком показательные. Есть еще несколько фотоснимков, столь же случайных. Вот почему судить о Минченкове-живописце сейчас крайне затруднительно.

То, что нам теперь знакомо, — это живопись тихая, скромная по средствам, но не лишенная лирического чувства. Художника интересуют смена времен года, различные состояния природы, которые он передает с бесхитростным стремлением к правде образа, понимаемой в традициях позднепередвижнического пейзажа. Кисть его, быть может, слишком скованна, колористические возможности ограниченны, хотя иной раз ему удается, оставаясь в пределах неброских, серых гамм, найти приятное для глаза решение (таков этюд «Туманное утро», удачно сгармонированный в серебристой, зеленовато-серой тональности). Порой пейзажный сюжет оживляется вкраплением жанровых мотивов. В «Зимней дороге» — заснеженное поле, чахлые деревца, у горизонта полоска догорающего бледного заката, а в центре — сани с путником, спешащим добраться к жилью до наступления ночи. Мотив опять-таки традиционен, чтобы не сказать банален, но в его трактовке ощутимо чувствуется нечто свое, частичка вложенного художником искреннего переживания. По размерам крупнее других картина «Вечер на Дону» (начало 1930-х гг.), где заметна попытка создать обобщенный образ родного края⁴. Пейзаж писался, может быть, не без мысли о полотнах Куинджи. Он умело скомпонован. Почти всю поверхность холста заполняет увиденная с высокой точки величавая ширь тихого Дона, тусклым серебром поблескивающая под сумеречным небом; простор подчеркнут не только плавными линиями далеко в обе стороны раскинувшихся берегов, но и тем, как противопоставлен этому безграничному пространству масштаб первого плана, где обобщенными пятнами намечен силуэт группы возов у переправы.

Приходится сожалеть о том, что многие произведения Минченкова до нас не дошли. Возможно, в их числе оказались бы и вещи более значительные, но от каких-либо суждений на сей счет, неизбежно произвольных, лучше воздержаться.

Прочное место среди увлечений Минченкова, человека разносторонних способностей, занимала музыка. Вполне профессионально владея скрипкой, он неизменно принимал участие в музыкальных вечерах, которые устраивались передвижниками в товарищеском кругу. Позднее, в Майкопе, выступал в публичных концертах, а в Каменске-Шахтпнском даже преподавал музыку в педагогическом техникуме и руководил любительским симфоническим оркестром, который пользовался в городе большой популярностью. «Здесь в прошлые годы, — писал Минченков в одном из писем⁵, — я собрал маленький оркестр и дал 25 показательных концертов. Дело довел до симфоний Моцарта, Бетховена и Чайковского на удивление приезжающим из столиц. Переписал 300 нотных листов и сделал массу переложений...»

Пробовал он свои силы также в области скульптуры. Имеются сведения (подлежащие, впрочем, уточнению), что в 1921 году в Майкопе Минченковым и местным скульптором Чикельдиным был сооружен памятник Жертвам Революции, а в 1930-х годах в Каменске-Шахтинском на центральной улице был установлен выполненный им с помощью его учеников памятник В.И. Ленину.

И наконец, совершенно очевидна литературная одаренность этого содержательного и интересного человека, неопровержимо засвидетельствованная его книгой.

Я.Д. Минченков. Вечер на Дону. Начало 1930-х гг.

Воспоминания писались Минченковым в последние годы жизни. О начале работы над ними он упоминал в письме И.Е. Репину от 20 мая 1927 года: «Мои качества состоят лишь в том, что я горячо любил не только искусство, но всех и все, что с ним было связано. И сейчас... я восторгаюсь даже самым малым из среды наших товарищей передвижников... А о больших товарищах я много и много помню и начинаю даже писать...» Годом позже (15—28 июля 1928 г.) он говорит об этом подробнее: «У меня под напором советов от разных лиц, интересующихся искусством, явилась горделивая мысль: написать воспоминания о художниках-передвижниках. Пусть это будут мелочи из их жизни, но часто в них вырисовывается лицо художника-товарища. Ведь были же интересны «Мелочи архиерейской жизни» Лескова? Насколько же интереснее должны быть мелочи громадных художников. Вы скажете, что первые интересны от таланта Лескова, от его языка, но я верю и в то, что «правда возвышает язык»... а так как я лгать не буду, то и в моих записках, может быть, окажется что ценным. Много материала, собранного мною в Москве, погибло, и приходится возобновлять все в памяти. Я со многими сталкивался, и многие передо мной стоят, как живые. Вот только бы суметь передать в слове. Писание облегчается тем, что я ни от кого ничего дурного к себе не встречал и никого не могу упомянуть худо, а хорошего для всех наберется много...»

Репин горячо приветствовал мысль о создании такой книги. Он писал Минченкову (9 августа 1928 г.): «Как хорошо, что Вы задумали вспомнить о передвижниках, вспомнить правдиво... без лести, без выдумок...» Поощряли предпринятое им и другие — В.К. Бялыницкий-Бируля, В.А. Гиляровский.

Рукопись была закончена в 1934 году и передана в московские издательства, где ее ожидали долгие годы мытарств. «Воспоминания о передвижниках» появились из печати лишь шесть лет спустя, уже после смерти автора — Минченков умер в Каменске-Шахтинском 18 мая 1938 года.

Виной проволочки, надо полагать, было несправедливо пренебрежительное отношение к наследию передвижников, порой наблюдавшееся в годы, когда пережитки вульгарно-социологических концепций сохраняли некоторое влияние в нашей искусствоведческой науке, накладывая свой отпечаток также на дело популяризации искусства, на музейную и издательскую практику.

Свой труд старый передвижник Минченков и задумал, видимо, как некий противовес этим тенденциям. «Вы ставите своей целью возбудить внимание к передвижникам и желание изучения их», — писал ему племянник Н.Н. Дубовского Н.И. Лагутин.

И надо сказать, что именно он, Минченков, имел все основания взять на себя осуществление этой задачи.

Я.Д. Минченков. Этюд. Середина 1920-х гг.

Человек, непосредственнейшим образом причастный к художественной жизни предреволюционных десятилетий, он провел много лет в самом тесном, повседневном общении с И.Е. Репиным и В.И. Суриковым, В.Д. Поленовым и И.И. Левитаном, Н.А. Касаткиным и Н.Н. Дубовским, и ему было что о них рассказать. На глазах его происходило множество событий, встреч, бесед, которые его зоркая наблюдательность приметила, память зафиксировала с удивительной точностью и полнотой, а незаурядный дар рассказчика помог передать с подкупающей живостью и достоверностью, языком хотя и не всегда безукоризненно правильным с точки зрения литературных норм, но зато неизменно сочным, красочным, метким, уснащенным доброй толикой юмора.

В литературе об искусстве обычно мало внимания уделяется личности художников, бытовой обстановке их жизни, повседневным радостям и печалям. Книга Минченкова в какой-то мере восполняет этот пробел, воскрешая перед читателем немало запоминающихся эпизодов из истории Товарищества передвижников, рисуя живые образы художников, больших и малых, в их творческом труде и житейских буднях, в мастерской и на этюдах, на выставках и в домашнем кругу. Множество штрихов такого рода рассыпано по страницам «Воспоминаний». Но это не было для автора конечной целью. «Всякие мелочи вплетенные в рассказ, — писал Минченков о своем замысле Н.И. Лагутину (7 июня 1933 г.), — создают увлекательность для чтения, а живой образ ведет читателя к изучению творчества художника и заставит его обратить внимание на произведения художника. Вот моя цель — воскресить передвижников, заставить их жить, говорить, веселиться, ссориться, ошибаться — и делать свое, своей эпохи дело». И в другом письме (к нему же 3 августа 1933 г.): «Полагаю, что раз личности вне общественного воздействия не существует, то и интимная сторона ее есть результат этого воздействия и потому может быть ценной с этой стороны. Мне нужна эпоха и типы этой эпохи...»

Вот почему, представляя своих товарищей по искусству в подобном аспекте и увлекаясь бытовыми деталями и житейскими мелочами, Минченков в то же время не перестает видеть в них людей, «делающих своей эпохи дело». Он изображает передвижников в их нелегкой борьбе за утверждение и развитие демократического, реалистического направления русской живописи, не устает подчеркивать их гражданственные устремления, приверженность передовым общественным идеям времени, принципам жизненной правды в искусстве. Он приводит примеры острых столкновений художников с «власть имущими», с произволом царской цензуры, показывает отношение передвижников к революционным событиям 1905 года. Немало строк посвящено их борьбе за свое художническое и человеческое достоинство, против гнетущих законов капиталистического рынка, против буржуазного понимания искусства как товара, подлежащего купле-продаже. «Большинство из нас, — свидетельствует Минченков, — мечтало о социальном строе, который дал бы нам независимость от буржуазного рынка, заказа от капитала, угодничества золотому тельцу, подавляющему всякое свободное проявление творчества художника».

Не умалчивает он и о сложных кризисных процессах, исподволь нараставших в недрах Товарищества передвижников, об острых противоречиях, все более расшатывавших изнутри первоначально столь монолитное содружество: о брожении в Товариществе и выходе из него ряда талантливых молодых мастеров, за которыми (показала история) как раз и было будущее; об утрате многими представителями позднего передвижничества прежних духовных идеалов, скатывании с былых идейно-художественных высот к мелкотемью, мещанской ограниченности, порой и к откровенному компромиссу со вкусами буржуазного заказчика... Обо всем этом мемуарист заговаривает не раз, снова и снова пытаясь отдать себе отчет в том, что же произошло, найти объяснение этим все еще болезненно переживаемым им явлениям. Вопрос о путях и перепутьях позднего передвижничества, о началах и концах движения, заметим кстати, по сию пору недостаточно углубленно изучен и освещен в наших искусствоведческих исследованиях, — свидетельства Минченкова могут и здесь оказаться весьма полезными.

Воспоминания Минченкова интересны еще и тем, что, говоря о Товариществе, он останавливается не только на прославленных больших мастерах (Репин, Суриков, Поленов, Левитан и др.), по-новому, по-своему их освещая, но и рассказывает (часто впервые в литературе, и притом с такими подробностями, каких больше нигде не найдешь) о фигурах гораздо меньшего масштаба, сыгравших, однако же, свою, пусть скромную, роль в искусстве, — таковы, например, очерки о А.Н. Шильдере, А.М. Корине, И.П. Богданове и ряде других. «Даже самые бесцветные художники, — восхищался К.И. Чуковский, — здесь изображены с незабываемой яркостью». Отметим, что для большинства из них написанное Минченковым — до сих пор единственное, что есть в литературе.

Мемуаристу удалось, таким образом, нарисовать как бы групповой портрет этого единственного в своем роде коллектива художников-единомышленников, показать все разнообразие составлявших его индивидуальностей.

Я.Д. Минченков. Этюд. Середина 1920-х гг.

А кроме главных действующих лиц страницы книги населены десятками эпизодических персонажей, образующих живой, подвижный, многолико мелькающий фон: здесь и безымянные посетители выставок, и корифеи русской культуры — Лев Толстой, Иван Павлов, Павел Третьяков, — и высокопоставленные персоны, и простые люди из народа, вроде того «представителя от рабочей организации», который пришел приветствовать и поблагодарить передвижников в сороковую годовщину Товарищества. И, наконец, в главе «Меценаты искусства и коллекционеры», где большинство страниц написано с иронией, подчас переходящей в негодование, читатель находит целую портретную галерею тех, от кого зависело материальное благополучие, а порой и самое существование художников, — начиная с невежественно меценатствовавшего царя и кончая жуликом Г., превратившим произведения искусства в предмет спекуляции.

В результате из всего того существенного и второстепенного, типического и случайного, о чем ведет рассказ автор книги, складывается содержательнейшая, необыкновенно выпуклая, динамичная картина большого, исторически важного отрезка русской художественной жизни. Немного в нашем распоряжении есть мемуаров из области отечественного искусства, которые бы обладали таким широким охватом событий и людей.

Правда, давая труду Минченкова самую лестную оценку, необходимо одновременно сопроводить ее некоторыми оговорками.

Разумеется, невозможно требовать от мемуариста, чтобы он осветил все стороны жизни Товарищества, затронул все вопросы, какие нас теперь интересуют. Подобную задачу он себе не ставил, да она была бы и вне его возможностей: это дело специальных исследований. Речь идет о другом.

С одной стороны, Минченков писал свою книгу много лет спустя, пожилым человеком, когда ошибки памяти естественны и неизбежны; кое-что забылось или перепуталось — факты и даты, им сообщаемые, то и дело нуждаются в проверке и уточнении.

С другой стороны, и это важно подчеркнуть, не со всеми характеристиками и оценками, какие он дает художникам и их творчеству, можем мы согласиться, отчетливо видны нам и ошибки в интерпретации им ряда исторических явлений⁶.

Бесспорно, сказать о В.М. Максимове, что он «не затронул глубоких крестьянских запросов», что «его картины рисуют скорее внешний быт крестьянской среды», — значит, допустить изрядную долю несправедливости по отношению к суровому правдолюбцу, умевшему проницательно видеть и темные, и светлые стороны, и глубинные противоречия жизненного уклада пореформенного крестьянства, каким мы знаем Максимова по его лучшим полотнам. Полагать, что среди произведений Г.Г. Мясоедова большая долговечность суждена тем, в которых он пытался выразить лирико-поэтическое содержание, нежели другим, воплотившим гражданственные и демократические идеалы, которые-де «со временем покажутся несовременными и выдохнутся», — значило ошибиться в прогнозах. Конечно же, нам ясно и то. что великое творчество И.Е. Репина нельзя ставить в прямую связь с народнической идеологией. Нам жаль, что на страницах книги не зазвучал громкий голос В.В. Стасова и ни разу не появился он сам, верный друг и спутник передвижников, пылкий глашатай их идей, — хотя, насколько можно судить, Минченков не мог не соприкасаться с ним так или иначе. Жаль также, что Минченков, вполне закономерно посвятив немало горьких строк ущербным явлениям, сопровождавшим закат Товарищества, не уделил места отражению принципиально иных явлений, которые зарождались в лоне передвижничества и знаменовали собою, как мы теперь считаем, вступление искусства критического реализма в качественно новый исторический этап — этап движения к социалистическому реализму. Эти явления, замечаемые нами, в частности, в творчестве Н.А. Касаткина, С.В. Иванова, Л.В. Попова, остались вне поля зрения мемуариста. Впрочем, справедливости ради следует отметить, что к их надлежащему пониманию и наша искусствоведческая наука пришла не одно десятилетие спустя.

Я.Д. Минченков. Этюд. Середина 1920-х гг.

Нам сейчас во всеоружии обширных историко-искусствоведческих знаний, с позиций строгой научной методологии нетрудно спорить с Минченковым, упрекать его в тех или иных упущениях и промахах, вносить коррективы в его суждения.

Вместе с тем иной раз бывает небесполезно вдуматься в его «свидетельские показания», даже если они поначалу смущают, не отбрасывать их с порога. И тогда можно, скажем, обнаружить рациональное зерно в его рассказе о том, как Репин не дал Льву Толстому ответа на вопрос, для чего он написал «Крестный ход в Курской губернии». Эпизод любопытный и вполне достоверный. Но принимать ли отказ Репина от разъяснений за доказательство интуитивности его творческого процесса, как если бы художник не отдавал себе отчета в идейном смысле создаваемого произведения, не ведал, что творит? Разумеется, нет. Дело тут совсем в другом. Вспомним, — не так ли сам Толстой, когда его однажды спросили, что он хотел сказать своей «Анной Карениной», ответил: чтобы объяснить это, понадобилось бы вторично написать весь роман от первого слова до последнего. Не то ли же самое с «Крестным ходом»? Речь идет о бесконечной внутренней сложности всякого большого произведения искусства, о неисчерпаемости его содержания, о невозможности его «пересказать», о его несводимости к объясняющим формулам...

Подытоживая разбор книги Минченкова, мы должны вновь подчеркнуть, что, если наряду с неоспоримыми ее достоинствами бросаются в глаза столь же неоспоримые недостатки, то наличие последних, в конце концов, не удивительно и объяснимо, — эти недостатки предопределены как неизбежными особенностями самого жанра воспоминаний, так и обстоятельствами, в которых книга создавалась. Гораздо больше удивляет другое — масштабность замысла, доведенного до успешного конца, та стихийная талантливость, вероятно, даже не осознанная и самим автором, с какой написана на склоне лет эта первая и единственная его книга.

Есть в ней более сильные главы и более слабые. Превосходны, например, портреты И.П. Богданова и С.Г. Никифорова. Сочностью языка, рельефностью лепки образов, выразительностью психологических характеристик они являют собой образцы настоящей, притом хорошей, художественной прозы. В противоположность им, гораздо менее удачна глава о В.М. Максимове, сведенная в основном к полуанекдотическому рассказу о похождениях в графской усадьбе, за которым утрачивается истинный образ этого художника. Многое от забавного анекдота есть также в главах о Е.Е. Волкове, П.А. Брюллове, А.К. Беггрове. Зато очень хороши и серьезны очерки о Н.Н. Дубовском, В.И. Сурикове, А.И. Куинджи, В.Д. Поленове, Н.А. Касаткине, где имеются поистине драгоценные по сообщаемому материалу страницы. Это от Минченкова мы, например, узнали о мучительных метаниях позднего Сурикова в работе над картиной «Степан Разин»; Минченков донес до нас черты сложного духовного мира Дубовского, ему же мы обязаны изложением педагогических методов Касаткина...

Насыщенные множеством фактов, написанные с замечательной честностью, неподдельной искренностью и душевной теплотой, «Воспоминания о передвижниках», как уже говорилось выше, занимают видное место среди нашей мемуарной литературы из области искусства. К этой книге часто обращались и будут не раз еще обращаться не только историки отечественной живописи, но и все те, кто ею так или иначе интересуется, кому она дорога и близка.

Эпиграфом к своей книге Минченков поставил слова Дубовского, посвященные памяти ушедших товарищей:

«...И мы уйдем, но счастье наше в том, что каждый из нас оставит частицу своего «я» другому поколению, и оно помянет нас, поверьте, добрым словом!»

Эти слова всецело и с полным правом должны быть отнесены к самому автору книги.

Б. Сурис

Примечания

1. К.И. Чуковский. Невидимки. — Литературная газета, 1940, 31 декабря.

2. В настоящей статье, как и в биографической справке о Я.Д. Минченкове, составленной пишущим эти строки для издания 1959 года, использованы сведения, полученные от Е.Я. Минченкова, Н.А. Иванова, В.М. Лобанова, В.Т. Маказьянца, а также ряд других, разысканных им же, материалов, в том числе письма Я.Д. Минченкова И.Е. Репину (отрывки из них впервые опубликованы в указанном издании) и Н.И. Лагутину, документальные фотографии и прочее.

3. Письма Я.Д. Минченкова И.Е. Репину хранятся в Научно-библиографическом архиве Академии художеств СССР в Ленинграде: ф. 25, оп. 1, д. 943 и оп. 2, д. 332.

4. Хранилась в семье Е.Я. Минченкова, сына художника (Москва).

5. Н.И. Лагутину от 3 августа 1933 г. Переписка Я.Д. Минченкова и Н.И. Лагутина хранилась в конце 1950-х гг. у Н.А. Иванова (Ленинград); местонахождение в настоящее время не установлено.

6. Обстоятельный разбор «Воспоминаний о передвижниках» под этим углом зрения содержит рецензия: А.К. Лебедев. Живое слово о передвижниках. — Искусство, 1960, № 9.